Тот сорвал с бесчувственного тела всю амуницию, перебросил террориста через плечо и отволок свою добычу к соседнему проему.
Там Рокотов протащил пленного ещё метров триста, запер за собой дверь каморки, набитой строительным инструментом, проверил запасной выход, крепко связал «языку» руки и ноги и парочкой оплеух привел его в чувство.
Пленный в ужасе уставился на ехидно улыбающегося небритого парня с клещами в правой руке.
Влад улыбнулся еще шире и пощелкал кусачками перед носом у скорчившегося террориста.
— Ну что, милейший, сам все расскажешь или предпочтешь немного поиграть в гестапо? Не стесняйся, я готов исполнить твой любой маленький каприз…
Глава 9
Записки злого стоматолога
Президент Беларуси просмотрел список своих встреч на следующие два дня и красным карандашом отметил сорокапятиминутную аудиенцию с группой питерских журналистов. Российская пресса своим вниманием Батьку не баловала, «акулы пера и телеобъектива» предпочитали освещать разгоны несанкционированных митингов и в своих комментариях в основном опирались на мнение деятелей оппозиции.
Отношениям с пишущей и снимающей братией Президент придавал большое значение. Однако без взаимности. Девяносто процентов побывавших у него журналистов интересовало не реальное положение дел в республике, а что-нибудь вроде скандальной оговорки, которую потом можно обсасывать месяцами, вынося на первые полосы аршинные заголовки и выставляя Батьку то злобным тираном с повадками давно некормленною каннибала, то идиотом, который напрочь не ориентируется ни в экономике, ни в политике.
Исключение составляли патриотические издания.
Но и с ними было не все слава Богу, ибо подавляющее большинство журналистов-патриотов принадлежали к стройным, но жиденьким рядам прокоммунистических организаций и оформляли свои интервью и репортажи так, что читателя уже с первой строчки начинали раздражать дубовый язык, постоянные ссылки на классиков марксизма-сталинизма и непроходимая глупость выводов.
К тому же все как один сочувствующие коммунистам «писарчуки» представляли собой квасных националистов с признаками задержки умственного развития. Им не в России конца двадцатого века жить, а в Северной Корее или Камбодже времен правления «красных кхмеров».
Батька побарабанил пальцами по столу и задумался.
Подбором журналистов и выдачей аккредитаций ведал его пресс-секретарь. Бывший комсомольский активист по фамилии Жучок. Обрюзгший, несмотря на довольно молодой возраст, в меру глуповатый, льстивый и скользкий тип. Классический представитель «передового отряда советской молодежи», бездельник и болтун. Держит нос по ветру, старается угодить и нашим, и вашим. Президента открыто не критикует, но и не упускает случая потусоваться с Серевичем, Трегубовичем, Литвинович и компанией. Якобы для пользы дела и исключительно в традициях демократического государства.
Ну и еще потому, что любит на халяву выпить и закусить. На собраниях оппозиции водочка и колбаска не переводятся.
Похожий на бурдюк с прогорклым салом Жучок Батьке не нравился, но другой кандидатуры не было. Остальные, кто мог бы занять должность пресс-секретаря, были еще хуже. Либо диссидентская сволочь, которая по заданию своих кураторов из западных разведок начнет тут же пихать подслушивающие устройства во все углы правительственных зданий, либо твердолобые коммуняки, способные только на предложения о введении партийной цензуры и силовых акций против свободной прессы.
Пусть уж остается Жучок. По крайней мере от него вреда меньше. Сам ни черта не делает, но зато и не портит слишком многого.
К свободе прессы Батька относился абсолютно нормально. Единственное, чего он не понимал в мировоззрении независимых (по их собственным словам) журналистов, так это приоритетов в выборе тем. О задержании полупьяного и сопротивляющегося сотрудникам милиции националиста могли кричать несколько дней подряд, а об открытии новой производственной линии на машиностроительном заводе, благодаря которой тысяча человек получала работу, давали заметку в три строчки в самом низу последней полосы. Президент не был сторонником хвалебных речей и замалчивания неудач, он сам постоянно твердил о проступках чиновников любого уровня, но стремился к объективности. Ведь если все время говорить о плохом, то это плохое в результате и восторжествует.
Глава государства еще раз перечитал список встреч.
Странно…
Всего четыре встречи на завтра и три на послезавтра.
Две недели назад их было по восемь-десять ежедневно, включая субботу с воскресеньем. И почти нет встреч с иностранцами.
Батька внимательно посмотрел в глаза заерзавшего в кресле Пушкевича.
Заместитель главы администрации почему-то покраснел.
— Кто из российских журналистов будет на пресс-конференции?
— Два человека с санкт-петербургского телевидения, трое газетчиков и один независимый автор, — быстро сказал Пушкевич, — последний специализируется на исторических материалах. Собираются сделать обзор о современной Беларуси. Один из них… по фамилии Нерсесов… настаивает на интервью.
— Что вы имеете в виду? — Президенту не понравилось, как заместитель главы администрации произнес слово «интервью». И глагол «настаивать» не очень вязался с обсуждением приезда журналистов.
— Ну… — Пушкевич слегка занервничал, — вы понимаете, Александр Григорьевич, это… как бы помягче выразиться…
— Не надо помягче, Иван Иванович. Говорите как есть.
— Нерсесов — человек своеобразный. Не бездарный, безусловно, но себе на уме. Для него нет авторитетов. К тому же он антисемит…
Обвинение прозвучало дико. У гражданина Нерсесова, подписывающего половину своих статей псевдонимом Кацман, в жилах текло пятьдесят процентов еврейской крови. Он действительно выступал против сионизма, «олигархов-обрезанцев» и «жидовской жабы» мадам Олбрайт, но тупым антисемитом никогда не был. Глупо выступать против собственного народа и огульно хаять кого ни попадя.
Пушкевичу Батька не поверил.
Слишком уж надуманной ему показалась данная питерскому журналисту характеристика. Вопли об «антисемитизме» того или иного человека обычно раздаются тогда, когда его невозможно опровергнуть другими средствами. А от такого обвинения человеку отбиться сложно. Определение «антисемитизм» универсально, получивший подобное клеймо вынужден оправдываться, тем самым переводя дискуссию в плоскость виртуальных межнациональных отношений.
— Я проверю ваши сведения, — пообещал Батька.
В голосе Президента отчетливо послышалась угроза.
Пушкевич поначалу напрягся, но потом мысленно плюнул. Ну, проверит. Ну и что? Всегда можно сказать, что его ввели в заблуждение. А Нерсесов на самом деле махровый антисемит, искусно скрывающий свои гнусные убеждения.
Такая тактика беспроигрышна. Можно доказать наличие убеждений, но невозможно доказать их отсутствие.
К подобным методам Пушкевич прибегал уже не раз. И всегда добивался своей цели. Вне зависимости от исхода расследования на человеке оставалось пятно подозрения. К тому же слова заместителя главы администрации всегда были готовы подтвердить и Требухович, и Жучок, и еще десяток-другой бюрократов.
Бороться с подонками во власти непросто. В одиночку ничего не сделаешь. Будь ты хоть Президентом, хоть простым обывателем.
— Я смотрю, Иван Иванович, что за последние недели сократилось количество визитеров, — Батька перевел разговор на другую тему.
— Лето, — небрежно заметил Пушкевич, — многие отдыхают. Часть западных послов уехали на родину, некоторые заняты переездом. Вы же сами приказали освобождать Дрозды.
— А вы со мной не согласны?
— Почему, согласен… Да и иностранным представителям в Минске будет удобнее, чем в Дроздах.
— Что у нас по договору с Россией?
— Все в норме. Пакет документов будет готов через три дня…
Через двое суток истекал срок ультиматума, выдвинутого Президенту группой террористов.
Правда, они почему-то больше не связывались с главой Беларуси. Пустили ракету, бросили на обочине лесной дороги контейнер с радиоактивным материалом, дважды позвонили — Президенту и в Генштаб — и пропали. Будто испарились. Или у них появились какие-то более насущные проблемы?
Но какие могут быть проблемы важнее шантажа Президента?
За прошедшую неделю Батька не сделал ни единого шага, чтобы подготовить свое отречение.
Он ждал реакции на собственное бездействие и параллельно вычислял заинтересованных лиц. Нельзя сказать, что в своем расследовании он преуспел. Мотивы добиваться его свержения были почти у всех. А все — это значит никто. И ни один из приближенных чиновников пока не проявлял признаков беспокойства. Все как обычно. Варятся в собственном соку, что-то мухлюют, подсиживают друг друга, лобызаются с оппозицией, совращают молоденьких секретарш, приносят на подпись горы бумажек.
Идет нормальная чиновничья жизнь.
Словно приснились Батьке и тот ночной разговор, и постороннее устройство в блоке правительственной связи, и доклады начальника военной разведки.
Но сказавший «а» должен сказать и «б».
Террористы не могут остановиться на полдороги. Они прекрасно понимают, что, не завершив операции, подвергают себя огромному риску. На их поиски будут брошены все силы, и рано или поздно тайное станет явным. А попытка силового смещения главы государства карается максимально жестоко. В любой стране и без сроков давности.
Значит, игра еще не закончена…
И организатор настолько хитер, что ничем себя не выдал.
В принципе, это нормально. Сумевший провернуть захват нескольких ракет с ядерными боеголовками не может быть дураком. Алиби у него есть. Но только до того момента, пока его план работает. Срыва ему не простят. Ни подельники, ни заказчики, ни спецслужбы.
— Есть какие-нибудь нюансы, которые следует учесть в договоре?
— Да, Александр Григорьевич. Особенно в части союзных вооруженных сил. Вот тут вы предлагаете увеличение группировки до трехсот тысяч человек, но Москва связана условиями по договору с НАТО. На столь кардинальные изменения Борис Николаевич не пойдет. И вопрос о тактических ракетах…
— Что по ракетам?
— Это вызовет негативную реакцию Европы и Соединенных Штатов…
— Я в курсе. Однако идти на поводу у Лондона и Вашингтона я не намерен. Мне достаточно примера Югославии…
* * *
Террорист втянул голову в плечи и попытался отстраниться.
— Ничего не выйдет, — спокойно заявил Рокотов, — даже если б ты не был связан, все равно я сделал бы то, что захотел. Итак, я жду…
Боевик зажмурился и затряс головой.
— А-а, — улыбнулся биолог, — прогоняешь наваждение. Ну-ну. Только я гораздо реальнее, чем все твои дружки, вместе взятые. И времени у меня навалом. Могу пинать тебя сутки напролет, пока не расколешься.
— Что тебе надо? — прошипел пленник.
— Вразумительные ответы на вопросы. Кто, где, зачем, сколько и так далее…
Гоша Федунич огляделся. Он лежал на мешках с цементом, приготовленных на тот случай, если придется замуровывать один из выходов. В углу складского помещения валялись инструменты.
Дверь была заперта.
Федунич пошевелил кистями рук.
Без толку…
И руки, и ноги связаны на совесть. Не распутаешься и даже не поменяешь позу. Бедра примотаны друг к дружке широким ремнем так, что это исключало возможность встать на ноги.
Захвативший его небритый парень в черном комбинезоне не шутил. Сразу видно, что он готов пойти до конца, добиваясь ответов на свои вопросы.
И все же Федунич не собирался раскалываться сразу. Противнику не известно, каким объемом информации обладает пленный, и для Георгия в этом был шанс. Выпотрошенного «языка» обычно тут же убивают. А вот если он не колется сразу, могут и повременить.
Для Георгия была важна каждая лишняя минута жизни. Все может произойти. Вплоть до появления подмоги.
Влад с усмешкой посмотрел на прищурившегося боевика.
— Прикидываешь, что и как? Разумно…
— Ты ничего не изменишь. Поздно.
— Это ты о чем? Не о ракетах ли?
— И о них тоже, — к Федуничу начала возвращаться его обычная наглость.
Когда несколько лет подряд человек не несет ответственности за свои поступки, то он теряет чувство реальности. С Георгием случилось именно это. Он уверовал в собственную безнаказанность, когда впервые под угрозой оружия совершил изнасилование. Произошло это событие в далеком девяносто пятом году, и тогда его не поймали. Потом он еще много раз грабил, насиловал и убивал. В Беларуси, России, Ингушетии. И каждый раз следствие шло по ложному пути. Федунич и его банда не оставляли свидетелей, поэтому и не опасались угрозы опознания.
Рокотов отметил про себя союз «и». Значит, помимо ракет было еще что-то.
— Ба-альшая ошибка. С ракетами ты лоханулся, придурок, — биолог повертел кусачки в руке, — они уже не опаснее сломанной мышеловки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Там Рокотов протащил пленного ещё метров триста, запер за собой дверь каморки, набитой строительным инструментом, проверил запасной выход, крепко связал «языку» руки и ноги и парочкой оплеух привел его в чувство.
Пленный в ужасе уставился на ехидно улыбающегося небритого парня с клещами в правой руке.
Влад улыбнулся еще шире и пощелкал кусачками перед носом у скорчившегося террориста.
— Ну что, милейший, сам все расскажешь или предпочтешь немного поиграть в гестапо? Не стесняйся, я готов исполнить твой любой маленький каприз…
Глава 9
Записки злого стоматолога
Президент Беларуси просмотрел список своих встреч на следующие два дня и красным карандашом отметил сорокапятиминутную аудиенцию с группой питерских журналистов. Российская пресса своим вниманием Батьку не баловала, «акулы пера и телеобъектива» предпочитали освещать разгоны несанкционированных митингов и в своих комментариях в основном опирались на мнение деятелей оппозиции.
Отношениям с пишущей и снимающей братией Президент придавал большое значение. Однако без взаимности. Девяносто процентов побывавших у него журналистов интересовало не реальное положение дел в республике, а что-нибудь вроде скандальной оговорки, которую потом можно обсасывать месяцами, вынося на первые полосы аршинные заголовки и выставляя Батьку то злобным тираном с повадками давно некормленною каннибала, то идиотом, который напрочь не ориентируется ни в экономике, ни в политике.
Исключение составляли патриотические издания.
Но и с ними было не все слава Богу, ибо подавляющее большинство журналистов-патриотов принадлежали к стройным, но жиденьким рядам прокоммунистических организаций и оформляли свои интервью и репортажи так, что читателя уже с первой строчки начинали раздражать дубовый язык, постоянные ссылки на классиков марксизма-сталинизма и непроходимая глупость выводов.
К тому же все как один сочувствующие коммунистам «писарчуки» представляли собой квасных националистов с признаками задержки умственного развития. Им не в России конца двадцатого века жить, а в Северной Корее или Камбодже времен правления «красных кхмеров».
Батька побарабанил пальцами по столу и задумался.
Подбором журналистов и выдачей аккредитаций ведал его пресс-секретарь. Бывший комсомольский активист по фамилии Жучок. Обрюзгший, несмотря на довольно молодой возраст, в меру глуповатый, льстивый и скользкий тип. Классический представитель «передового отряда советской молодежи», бездельник и болтун. Держит нос по ветру, старается угодить и нашим, и вашим. Президента открыто не критикует, но и не упускает случая потусоваться с Серевичем, Трегубовичем, Литвинович и компанией. Якобы для пользы дела и исключительно в традициях демократического государства.
Ну и еще потому, что любит на халяву выпить и закусить. На собраниях оппозиции водочка и колбаска не переводятся.
Похожий на бурдюк с прогорклым салом Жучок Батьке не нравился, но другой кандидатуры не было. Остальные, кто мог бы занять должность пресс-секретаря, были еще хуже. Либо диссидентская сволочь, которая по заданию своих кураторов из западных разведок начнет тут же пихать подслушивающие устройства во все углы правительственных зданий, либо твердолобые коммуняки, способные только на предложения о введении партийной цензуры и силовых акций против свободной прессы.
Пусть уж остается Жучок. По крайней мере от него вреда меньше. Сам ни черта не делает, но зато и не портит слишком многого.
К свободе прессы Батька относился абсолютно нормально. Единственное, чего он не понимал в мировоззрении независимых (по их собственным словам) журналистов, так это приоритетов в выборе тем. О задержании полупьяного и сопротивляющегося сотрудникам милиции националиста могли кричать несколько дней подряд, а об открытии новой производственной линии на машиностроительном заводе, благодаря которой тысяча человек получала работу, давали заметку в три строчки в самом низу последней полосы. Президент не был сторонником хвалебных речей и замалчивания неудач, он сам постоянно твердил о проступках чиновников любого уровня, но стремился к объективности. Ведь если все время говорить о плохом, то это плохое в результате и восторжествует.
Глава государства еще раз перечитал список встреч.
Странно…
Всего четыре встречи на завтра и три на послезавтра.
Две недели назад их было по восемь-десять ежедневно, включая субботу с воскресеньем. И почти нет встреч с иностранцами.
Батька внимательно посмотрел в глаза заерзавшего в кресле Пушкевича.
Заместитель главы администрации почему-то покраснел.
— Кто из российских журналистов будет на пресс-конференции?
— Два человека с санкт-петербургского телевидения, трое газетчиков и один независимый автор, — быстро сказал Пушкевич, — последний специализируется на исторических материалах. Собираются сделать обзор о современной Беларуси. Один из них… по фамилии Нерсесов… настаивает на интервью.
— Что вы имеете в виду? — Президенту не понравилось, как заместитель главы администрации произнес слово «интервью». И глагол «настаивать» не очень вязался с обсуждением приезда журналистов.
— Ну… — Пушкевич слегка занервничал, — вы понимаете, Александр Григорьевич, это… как бы помягче выразиться…
— Не надо помягче, Иван Иванович. Говорите как есть.
— Нерсесов — человек своеобразный. Не бездарный, безусловно, но себе на уме. Для него нет авторитетов. К тому же он антисемит…
Обвинение прозвучало дико. У гражданина Нерсесова, подписывающего половину своих статей псевдонимом Кацман, в жилах текло пятьдесят процентов еврейской крови. Он действительно выступал против сионизма, «олигархов-обрезанцев» и «жидовской жабы» мадам Олбрайт, но тупым антисемитом никогда не был. Глупо выступать против собственного народа и огульно хаять кого ни попадя.
Пушкевичу Батька не поверил.
Слишком уж надуманной ему показалась данная питерскому журналисту характеристика. Вопли об «антисемитизме» того или иного человека обычно раздаются тогда, когда его невозможно опровергнуть другими средствами. А от такого обвинения человеку отбиться сложно. Определение «антисемитизм» универсально, получивший подобное клеймо вынужден оправдываться, тем самым переводя дискуссию в плоскость виртуальных межнациональных отношений.
— Я проверю ваши сведения, — пообещал Батька.
В голосе Президента отчетливо послышалась угроза.
Пушкевич поначалу напрягся, но потом мысленно плюнул. Ну, проверит. Ну и что? Всегда можно сказать, что его ввели в заблуждение. А Нерсесов на самом деле махровый антисемит, искусно скрывающий свои гнусные убеждения.
Такая тактика беспроигрышна. Можно доказать наличие убеждений, но невозможно доказать их отсутствие.
К подобным методам Пушкевич прибегал уже не раз. И всегда добивался своей цели. Вне зависимости от исхода расследования на человеке оставалось пятно подозрения. К тому же слова заместителя главы администрации всегда были готовы подтвердить и Требухович, и Жучок, и еще десяток-другой бюрократов.
Бороться с подонками во власти непросто. В одиночку ничего не сделаешь. Будь ты хоть Президентом, хоть простым обывателем.
— Я смотрю, Иван Иванович, что за последние недели сократилось количество визитеров, — Батька перевел разговор на другую тему.
— Лето, — небрежно заметил Пушкевич, — многие отдыхают. Часть западных послов уехали на родину, некоторые заняты переездом. Вы же сами приказали освобождать Дрозды.
— А вы со мной не согласны?
— Почему, согласен… Да и иностранным представителям в Минске будет удобнее, чем в Дроздах.
— Что у нас по договору с Россией?
— Все в норме. Пакет документов будет готов через три дня…
Через двое суток истекал срок ультиматума, выдвинутого Президенту группой террористов.
Правда, они почему-то больше не связывались с главой Беларуси. Пустили ракету, бросили на обочине лесной дороги контейнер с радиоактивным материалом, дважды позвонили — Президенту и в Генштаб — и пропали. Будто испарились. Или у них появились какие-то более насущные проблемы?
Но какие могут быть проблемы важнее шантажа Президента?
За прошедшую неделю Батька не сделал ни единого шага, чтобы подготовить свое отречение.
Он ждал реакции на собственное бездействие и параллельно вычислял заинтересованных лиц. Нельзя сказать, что в своем расследовании он преуспел. Мотивы добиваться его свержения были почти у всех. А все — это значит никто. И ни один из приближенных чиновников пока не проявлял признаков беспокойства. Все как обычно. Варятся в собственном соку, что-то мухлюют, подсиживают друг друга, лобызаются с оппозицией, совращают молоденьких секретарш, приносят на подпись горы бумажек.
Идет нормальная чиновничья жизнь.
Словно приснились Батьке и тот ночной разговор, и постороннее устройство в блоке правительственной связи, и доклады начальника военной разведки.
Но сказавший «а» должен сказать и «б».
Террористы не могут остановиться на полдороги. Они прекрасно понимают, что, не завершив операции, подвергают себя огромному риску. На их поиски будут брошены все силы, и рано или поздно тайное станет явным. А попытка силового смещения главы государства карается максимально жестоко. В любой стране и без сроков давности.
Значит, игра еще не закончена…
И организатор настолько хитер, что ничем себя не выдал.
В принципе, это нормально. Сумевший провернуть захват нескольких ракет с ядерными боеголовками не может быть дураком. Алиби у него есть. Но только до того момента, пока его план работает. Срыва ему не простят. Ни подельники, ни заказчики, ни спецслужбы.
— Есть какие-нибудь нюансы, которые следует учесть в договоре?
— Да, Александр Григорьевич. Особенно в части союзных вооруженных сил. Вот тут вы предлагаете увеличение группировки до трехсот тысяч человек, но Москва связана условиями по договору с НАТО. На столь кардинальные изменения Борис Николаевич не пойдет. И вопрос о тактических ракетах…
— Что по ракетам?
— Это вызовет негативную реакцию Европы и Соединенных Штатов…
— Я в курсе. Однако идти на поводу у Лондона и Вашингтона я не намерен. Мне достаточно примера Югославии…
* * *
Террорист втянул голову в плечи и попытался отстраниться.
— Ничего не выйдет, — спокойно заявил Рокотов, — даже если б ты не был связан, все равно я сделал бы то, что захотел. Итак, я жду…
Боевик зажмурился и затряс головой.
— А-а, — улыбнулся биолог, — прогоняешь наваждение. Ну-ну. Только я гораздо реальнее, чем все твои дружки, вместе взятые. И времени у меня навалом. Могу пинать тебя сутки напролет, пока не расколешься.
— Что тебе надо? — прошипел пленник.
— Вразумительные ответы на вопросы. Кто, где, зачем, сколько и так далее…
Гоша Федунич огляделся. Он лежал на мешках с цементом, приготовленных на тот случай, если придется замуровывать один из выходов. В углу складского помещения валялись инструменты.
Дверь была заперта.
Федунич пошевелил кистями рук.
Без толку…
И руки, и ноги связаны на совесть. Не распутаешься и даже не поменяешь позу. Бедра примотаны друг к дружке широким ремнем так, что это исключало возможность встать на ноги.
Захвативший его небритый парень в черном комбинезоне не шутил. Сразу видно, что он готов пойти до конца, добиваясь ответов на свои вопросы.
И все же Федунич не собирался раскалываться сразу. Противнику не известно, каким объемом информации обладает пленный, и для Георгия в этом был шанс. Выпотрошенного «языка» обычно тут же убивают. А вот если он не колется сразу, могут и повременить.
Для Георгия была важна каждая лишняя минута жизни. Все может произойти. Вплоть до появления подмоги.
Влад с усмешкой посмотрел на прищурившегося боевика.
— Прикидываешь, что и как? Разумно…
— Ты ничего не изменишь. Поздно.
— Это ты о чем? Не о ракетах ли?
— И о них тоже, — к Федуничу начала возвращаться его обычная наглость.
Когда несколько лет подряд человек не несет ответственности за свои поступки, то он теряет чувство реальности. С Георгием случилось именно это. Он уверовал в собственную безнаказанность, когда впервые под угрозой оружия совершил изнасилование. Произошло это событие в далеком девяносто пятом году, и тогда его не поймали. Потом он еще много раз грабил, насиловал и убивал. В Беларуси, России, Ингушетии. И каждый раз следствие шло по ложному пути. Федунич и его банда не оставляли свидетелей, поэтому и не опасались угрозы опознания.
Рокотов отметил про себя союз «и». Значит, помимо ракет было еще что-то.
— Ба-альшая ошибка. С ракетами ты лоханулся, придурок, — биолог повертел кусачки в руке, — они уже не опаснее сломанной мышеловки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37