Донован подобрал его в третьесортном балагане, где тот зарабатывал на жизнь, облапошивая легковерных простачков дешевыми фокусами. На поединки он прячет под рубашку другое пузо — резиновое, куда и сливает свою долю выпивки. Не имей он резинового живота, ему не перепить бы Элкинса, мошенник чертов!
— Я вынужден согласиться с выдвинутым обвинением и признаю себя побежденным, — вздохнул этот плут. — Я склоняю голову в знак стыда и покорности судьбе.
— Ладно, — говорю. — Я встречал людей и похуже. Так и быть, прослежу, чтобы ты отделался сроком покороче, пустозвон ты этакий.
— Благодарю, мой благородный друг, — с чувством ответил он.
Папаша посмотрел на меня виноватыми глазами я сказал:
— Ты как, Брекенридж, домой-то ехать думаешь?
— Езжайте, — говорю. — А мы с Глорией — следом.
Тогда папаша и все родичи, точно по команде, повернули лошадей и вереницей, без лишней суеты, как и подобает джентльменам с Медвежьей Речки, тронулись в родные горы. Они ехали, не говоря ни слова, и только в свете факелов поблескивали ружья, да поскрипывали седла, да позванивали шпоры о стремена.
И как только замыкающий скрылся из глаз, у всего населения Жеваного Уха вырвался единодушный вздох облегчения, после чего они схватили Донована с его бандой и с превеликой поспешностью водворили в тюрьму — в ту, старую, что осталась целой.
— Ну вот, — сказала Глория, забрасывая в кусты дубину, — вот и все. Ты ведь теперь не поедешь в дальние страны, а, Брекенридж? Скажи, ведь не поедешь?
— Нет, — говорю, — не поеду. К счастью, к моим тугодумным родственникам вернулся здравый смысл.
С минуту мы стояли, молча глядя друг на друга, а потом она и говорит:
— А ты… ты разве ничего не хочешь мне сказать, Брекенридж?
— Ну, — отвечаю, — конечно, хочу. Я хочу сказать, что страшно благодарен тебе за все, что ты для меня сделала.
— И это все? — вскинула брови Глория и едва слышно скрипнула, зубами.
— А что, по-твоему, я еще должен сказать? — недоуменно спросил я. — Или тебе мало одной благодарности? Было время, когда я охотно прибавил бы какую гадость, чтобы уколоть тебя побольнее, только после всего, что ты для меня сделала…
— Ах ты…! — задохнулась Глория, и не успел я сообразить, что у нее на уме, как она уже поднимает булыжник величиной с добрую дыню и этой вот дыней — бац! — меня по башке! Я был настолько ошарашен ее поведением, что отпрянул назад, но запнулся и растянулся на земле. Я пристально посмотрел на Глорию снизу вверх, и тут на меня снизошло озарение.
— Она таки меня любит!!! — воскликнул я, пораженный.
— Я все ждала, когда же до тебя дойдет наконец! — устало улыбнулась Глория.
— Тогда почему ты мучила меня все это время?! — спросил я, едва справившись с голосом. — Я-то думал, ты меня всеми печенками ненавидишь!
— Не мешало бы тебе знать свою Глорию получше, — ответила она, потерявшись на моей широкой, груди в уютных медвежьих объятиях. — Ты уделал отца и этих дурачков — моих братьев, и, конечно же, я обозлилась. Я особо и не соображала тогда, что говорю, что делаю. Но ты тоже взбеленился и наговорил кучу дерзостей, я разошлась еще больше и уже из глупой гордости не могла поступить иначе. Я никого не любила, кроме тебя, Брекенридж, но пока ты торчал на верхушке общественной лестницы и смотрел на меня сверху вниз, да расхаживал под ручку с красотками, да сорил деньгами, я скорее отрезала бы себе язык, чем призналась тебе в любви. Я любила тебя и сходила с ума от ревности, но держалась и не показывала вида. Никто не может усмирить мой нрав, но я примчалась на помощь, как только тебе понадобился верный друг. Эх ты, мой милый гризли, такой большой, а такой глупый!
— Тогда, — говорю, — я рад, что все закончилось так удачно. Теперь-то мне ясно: я любил только тебя и гонялся за всякими цыпочками лишь затем, чтобы позлить мою Глорию. Я ведь думал, что ты для меня навсегда потеряна, и хотел найти достойную замену. Но знаешь, Глория, я тебе так скажу: на всем свете не найдется такой девушки, которая хотя бы на сотую долю была бы так же красива, мила характером и все такое прочее.
А она мне и отвечает:
— Я рада, Брекенридж, что к тебе вернулся разум.
Ну вот. А потом я взлетел на Капитана Кидда, поднял Глорию и усадил перед собой. А небо на востоке начинало розоветь, и просыпавшиеся пташки заводили свои песенки, когда я тронул коня по тропке на Медвежью Речку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
— Я вынужден согласиться с выдвинутым обвинением и признаю себя побежденным, — вздохнул этот плут. — Я склоняю голову в знак стыда и покорности судьбе.
— Ладно, — говорю. — Я встречал людей и похуже. Так и быть, прослежу, чтобы ты отделался сроком покороче, пустозвон ты этакий.
— Благодарю, мой благородный друг, — с чувством ответил он.
Папаша посмотрел на меня виноватыми глазами я сказал:
— Ты как, Брекенридж, домой-то ехать думаешь?
— Езжайте, — говорю. — А мы с Глорией — следом.
Тогда папаша и все родичи, точно по команде, повернули лошадей и вереницей, без лишней суеты, как и подобает джентльменам с Медвежьей Речки, тронулись в родные горы. Они ехали, не говоря ни слова, и только в свете факелов поблескивали ружья, да поскрипывали седла, да позванивали шпоры о стремена.
И как только замыкающий скрылся из глаз, у всего населения Жеваного Уха вырвался единодушный вздох облегчения, после чего они схватили Донована с его бандой и с превеликой поспешностью водворили в тюрьму — в ту, старую, что осталась целой.
— Ну вот, — сказала Глория, забрасывая в кусты дубину, — вот и все. Ты ведь теперь не поедешь в дальние страны, а, Брекенридж? Скажи, ведь не поедешь?
— Нет, — говорю, — не поеду. К счастью, к моим тугодумным родственникам вернулся здравый смысл.
С минуту мы стояли, молча глядя друг на друга, а потом она и говорит:
— А ты… ты разве ничего не хочешь мне сказать, Брекенридж?
— Ну, — отвечаю, — конечно, хочу. Я хочу сказать, что страшно благодарен тебе за все, что ты для меня сделала.
— И это все? — вскинула брови Глория и едва слышно скрипнула, зубами.
— А что, по-твоему, я еще должен сказать? — недоуменно спросил я. — Или тебе мало одной благодарности? Было время, когда я охотно прибавил бы какую гадость, чтобы уколоть тебя побольнее, только после всего, что ты для меня сделала…
— Ах ты…! — задохнулась Глория, и не успел я сообразить, что у нее на уме, как она уже поднимает булыжник величиной с добрую дыню и этой вот дыней — бац! — меня по башке! Я был настолько ошарашен ее поведением, что отпрянул назад, но запнулся и растянулся на земле. Я пристально посмотрел на Глорию снизу вверх, и тут на меня снизошло озарение.
— Она таки меня любит!!! — воскликнул я, пораженный.
— Я все ждала, когда же до тебя дойдет наконец! — устало улыбнулась Глория.
— Тогда почему ты мучила меня все это время?! — спросил я, едва справившись с голосом. — Я-то думал, ты меня всеми печенками ненавидишь!
— Не мешало бы тебе знать свою Глорию получше, — ответила она, потерявшись на моей широкой, груди в уютных медвежьих объятиях. — Ты уделал отца и этих дурачков — моих братьев, и, конечно же, я обозлилась. Я особо и не соображала тогда, что говорю, что делаю. Но ты тоже взбеленился и наговорил кучу дерзостей, я разошлась еще больше и уже из глупой гордости не могла поступить иначе. Я никого не любила, кроме тебя, Брекенридж, но пока ты торчал на верхушке общественной лестницы и смотрел на меня сверху вниз, да расхаживал под ручку с красотками, да сорил деньгами, я скорее отрезала бы себе язык, чем призналась тебе в любви. Я любила тебя и сходила с ума от ревности, но держалась и не показывала вида. Никто не может усмирить мой нрав, но я примчалась на помощь, как только тебе понадобился верный друг. Эх ты, мой милый гризли, такой большой, а такой глупый!
— Тогда, — говорю, — я рад, что все закончилось так удачно. Теперь-то мне ясно: я любил только тебя и гонялся за всякими цыпочками лишь затем, чтобы позлить мою Глорию. Я ведь думал, что ты для меня навсегда потеряна, и хотел найти достойную замену. Но знаешь, Глория, я тебе так скажу: на всем свете не найдется такой девушки, которая хотя бы на сотую долю была бы так же красива, мила характером и все такое прочее.
А она мне и отвечает:
— Я рада, Брекенридж, что к тебе вернулся разум.
Ну вот. А потом я взлетел на Капитана Кидда, поднял Глорию и усадил перед собой. А небо на востоке начинало розоветь, и просыпавшиеся пташки заводили свои песенки, когда я тронул коня по тропке на Медвежью Речку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41