Впоследствии, когда Тор смеялся над ним, Тюр уверял, что сам позволил Волку откусить свою руку. Видишь разницу? Отказаться от чего-то ценного ради чего-то еще более ценного – как Один, или просто остаться калекой?
Ладно, Тюр бы ничего такого не сказал и не говорил – пока над ним не начали смеяться.
Но я начал с Фрейи, сестры Фрейра.
В Эддах, сагах, часто упоминается о том, как того или иного персонажа охватывало вожделение к ней: то великан украдет молот Тора и требует себе Фрейю в жены в качестве выкупа, то Строитель пожелает ее в уплату за постройку Асгарда. Известно, что на нее зарились Локи и Тюр. Фрейю часто путали с Фригг, первой женой Одина, и я не сомневаюсь: это происходило из-за того, что Один сам путал их по собственной воле.
Сплетничали даже, что она встала между Тором и Сив, хотя в такое нелегко поверить. Трудно было бы поколебать обожание, которое Аса-Top питал к своей супруге.
В общем, немало нашлось бы тех, кто повесил бы Вселенную на шнурок и подарил ее Фрейе носить как ожерелье – что, в некотором смысле, и было проделано.
Почитай что-нибудь по астрономии, Йен. Спроси у астронома: где вся материя? С помощью лучших инструментов, какие в состоянии создать ваша наука, обнаружено лишь десять процентов от расчетного количества вещества, потребного для циклического обновления Вселенной, для того, чтобы со временем материя могла сжаться в монолит, из которого возникла, и начать все сначала.
Нет, если ваши ученые все разузнали, Вселенная существует лишь один цикл: Гинунгагап вовсе не разделяет циклы, это не более чем окончательная тепловая смерть. Последний Всхлип вместо неторопливого мерного ритма Больших Взрывов.
Но это, конечно же, не соответствует истине; вещь, будь то цветочный горшок или Вселенная, не обретает бытие просто так. Вещь как-то да создается. После конца и в начале, когда был лишь Единый Бог и монолит, в течение невообразимо долгого и невообразимо короткого отрезка времени, Единый Бог отщипнул десятую часть материи и вдохнул в нее жизнь и движение, дабы она начала расширяться, раздвигая оболочку, а потом лениво слепил оставшееся в несколько комков, собираясь, вероятно, поиграть с ними попозже – может статься, точно так же, как с той десятой частью.
Но он так и не взялся за них, и, наверное, никто не знает почему.
Многие пытались взывать к Единому Богу, и еще больше тех, кто заявляет, будто услышал ответ, но эти ответы – просто общие места. Единый Бог, говорят они, велел им быть добродетельными или хорошими; он никогда не объясняет, насколько следует нагревать клинок, если вы хотите закалить его надлежащим образом. Он настоятельно рекомендует обуздывать плоть, но никогда не инструктирует, как делать аппендэктомию.
Люди верят, что говорят с ним. Но, полагаю, он не слушает.
Однако я увлекся. Я лишь хотел сказать, что вся прочая материя была… сжата в несколько – семь, если точно – отдельных комочков, которые так и остались лежать без дела. В конечном итоге, как большинство ценностей, они попали в руки вестри…
Нет-нет, не надо думать, будто я настроен по отношению к ним слишком критически; я люблю цвергов и всегда их любил. Но отцом их был неуч, а матерью – троллиха, и, будучи умельцами, они вдобавок обладают привычкой тащить все себе, хранить сокровища – без всякой на то причины, как древесная крыса заделывает свои мусорные кучи кристаллизовавшейся уриной. Народ Двалина в этом отношении хуже всех прочих, хотя они вовсе не исключение.
Рассказывают, что Фрейя наткнулась на трех вестри – назовем их Брисингами – и что они взяли семь камней и оправили их в ожерелье, которое мы можем именовать Бриcингамен. С камнями, конечно же, нелегко было работать, поскольку в каждый из них ушло столько материи, но эта материя… как бы это сказать… отброшена в другое измерение, точно так же, как Тир-На-Ног расположен в другом измерении по отношению к Новейшему Миру. Так что пока камни остаются камнями, содержащаяся в них материя существует несколько в другом месте, а наши цверги принадлежали к ранним поколениям вестри, и потому руки их сохранили нечто от волшебной сноровки отца, пусть сметливостью они и не блистали.
Однако с похотью у Брисингов все было в порядке.
Посмотрим на ситуацию с точки зрения Фрейи: трое сластолюбивых идиотов владеют ожерельем, которое не просто прекрасно, но и содержит достаточно материи, чтобы пересотворить Вселенную. Фрейя сделала бы ради ожерелья что угодно, а цверги потребовали всего лишь, чтобы она провела с ними в постели семь дней и семь ночей.
Так она и поступила.
Харбард почему-то свирепо уставился на Фриду, которая опустила лицо, чтобы не встречаться с мужем взглядами.
Йен покачал головой:
– Вы хотите сказать, что это ожерелье можно использовать для… для чего?
Осия рассудительно посмотрел на Йена.
– Чтобы завершить бытие Вселенной; чтобы снова сжать материю в единое целое, восстановить монолит. Сведущий в магии – несомненно, любой из Старших Народов, вероятно, даже человек – может использовать ожерелье, чтобы самому стать Единым Богом – или Единой Богиней – нового цикла. – Он улыбнулся. – Возможно, это было бы к лучшему; пусть уж Бог следующего цикла окажется поэтом, а не часовщиком, верно?
Харбард нахмурился.
– Чушь это все. Вселенная сожмется, когда настанет срок. Совершенно нет нужды торопить это время.
Фрида склонила голову набок.
– Это ты так думаешь… однако всегда водились те, кто придерживался иного мнения. – Она повернулась к Йену. – Вот почему ожерелье забрали у меня и отдали в более надежные руки.
Больше всего Йена поразило то, что он не особенно удивился:
– Фрейя?
Та улыбнулась.
– Да, Йен?
– В самом деле?
– Ах… – Ее улыбка сделалась шире. – Ты не веришь мне, юный. Что ж…
Впоследствии Йен пришел к выводу, что все произошло, пока он мигает, поскольку не было момента, когда она менялась или изменилась, но внезапно она стала другой.
Он едва не задохнулся, глядя на нее, и обнаружил у себя просто-таки болезненную эрекцию. Длинные золотые волосы, ниспадая, ласкали фарфоровые плечи, вселяя в Йена ревность. Гладкое лицо было цвета сливок, лишь розовели еле тронутые румянцем вздернутые скулы. Полные алые губы чуть приоткрылись, простое платье, дразня, скрывало высокие крепкие груди…
– Прекрати! – резко произнес Осия.
Йен, должно быть, снова мигнул: теперь ее волосы сделались черными и блестящими, как вороново крыло, по контрасту с оливковой кожей, а в миндалевидных синих глазах Йен мог бы утонуть. Между кроваво-красных губ показался соблазнительный розовый язычок…
– Прекрати сейчас же! – сказал Осия, упираясь кончиками пальцев в столешницу и подымаясь на ноги. – Я не позволю тебе обращаться с ребенком подобным образом, раз уж я у него в долгу.
Йен, надо полагать, снова мигнул, потому что теперь Фрейя стала такой, какой он увидел ее впервые: очень красивой женщиной неопределенного возраста. А не богиней.
Она покачала головой:
– Прости меня, Йен. Мне не следовало играть на твоих чувствах; я-то надеялась, что давным-давно выросла из подобных игр. – Фрейя тепло улыбнулась юноше. – В конце концов.
Йен попытался сказать что-то в ответ, но из его рта вырвалось лишь мычание.
Харбард фыркнул.
– Оставим это. Мы беседовали о Брисингамене… Досказывай.
Фрейя на мгновение поджала губы.
– Один, – начала она, – велел мне отдать ожерелье ему – что я и исполнила, а он вручил ожерелье Строителю, который разломал его и разделил камни, спрятав их все по одному.
Йен фыркнул.
– Это означает, что он может собрать камни обратно. Или что камешки соберет тот, кто заставит Строителя говорить.
– Не совсем так, – произнес Осия; голос его прозвучал пронзительней обычного. – Ничего не выйдет, если он… разрушил ту часть своего разума, где хранились эти воспоминания, решив, что даже он не должен определять, когда Вселенная встретит свой конец. Тогда, даже если бы его потом поймали… назовем их сторонниками Армагеддона – и связали бы так, что он не мог бы вырваться, он был бы не состоянии выдать им местонахождение камней, поскольку уже не знал этого. К тому времени.
– Все они совершили ошибку, – проговорил Харбард, указательным пальцем размазывая по столешнице лужицу меда. – Ожерелью следовало остаться у тебя, Фрейя. Ты хранила бы его, пока не исполнились сроки, а до этого еще далеко. Старшие Народы устали и состарились, но юным ведь тоже должно прожить свое время под солнцем, не так ли? Или раз я стар, то пусть и у всех прочих кости болят?..
Раздался тяжелый стук в дверь.
– У тебя есть то, что требуется в другом месте, – прогремел низкий голос, наполнив собой весь дом, так что задребезжали миски и ложки на столе. – Отдай их мне.
– Нет, – произнес наконец Харбард. – Ты говоришь о моих гостях, чужак, а гость уйдет от меня не раньше, чем я позволю. Я не дам тебе докучать моим гостям точно так же, как я не дам тебе причинить вред моей жене.
С этими словами Харбард поднялся из-за стола и подошел к двери. Голову он держал выше обычного, и в его осанке чувствовалась непреклонность, а в плечах – сила, которых Йен раньше не замечал. Голова Харбарда не коснулась балок, но почему-то чудилось, что он, стоя у двери, стал выше и значительнее.
В комнате, которая прежде казалась такой теплой и уютной, вдруг стало холодно. Лампы излучали неживой свет, отбрасывая резкие тени.
Создавалось впечатление, что Харбарду, повернувшемуся к двери, по душе происходящее.
– Харбард, Харбард, – пророкотал голос, – неужто ты пойдешь против нашей воли? Старый Бог, ты слишком стар для этого.
Харбард улыбнулся, и это было ужасающее зрелище.
– Немало лет минуло с тех пор, как со мной мерились силой.
По Йену прошла дрожь. Вот тебе и объяснение того, почему Харбард похож на одноглазого актера и почему у его коня слишком много ног. В книжках по мифологии говорится, что женой Одина была Фригг, а не Фрейя, но книжки, судя по всему, ошиблись не только в этом.
– Мой огонь против твоего, Харбард, – раздался грубый голос.
– Нет, – ответил Харбард, – не теперь, не сегодня. Поройся в памяти, Древний, вспомни предания: я погибну только с концом всего.
– Предания лгут, бог падали, почитаемый лишь мертвецами! – громыхнуло за дверью. – Ибо не в них ли Братец Лис – союзник Мороза, Огня и наш, чего никогда не бывало; разве в них не сказано, что Уку-Тор не погибнет, покуда не встретит в бою Змея – а ведь и самые его кости давно сгнили; разве не упомянуто в них о Хеймдалле и иных богах, что мертвы давным-давно? – Последовало долгое молчание. – Предания лживы, ибо в них не говорится о нашей победе и о том, что мы пересотворим все по нашему образу и подобию… Повторяю: отдай мне Орфинделя и его любовника, и я оставлю тебя в покое.
– Я с тобой не согласен, – ответил Харбард, снимая копье. Дерево крякнуло, освободившись от тяжести оружия, но Харбард этого даже не заметил. Отдаленный рокот – словно где-то вибрировал некий мощный механизм – наполнил комнату.
– Ты не согласен? – спросил голос.
– Не согласен. Я полагаю, что Йен Сильверстоун вовсе не любовник Орфинделя, а его друг и союзник, хотя у паренька еще молоко на губах не обсохло. Еще я думаю, что ты всего лишь шумишь и грозишься – здесь-то, в месте моей силы, а не твоей, и что если ты вломишься ко мне в дом, ты отсюда уже не выйдешь.
Ответа не последовало. Харбард поднял копье правой рукой, повернув голову так, чтобы левый глаз смотрел на острие; мышцы на его плечах замерли в напряжении.
Двигаясь так быстро, что его одежда хлопнула, будто щелкнули хлыстом, Осия вскочил на ноги и очутился за спиной у Харбарда, предостерегающе положив руку тому на предплечье.
– Нет! – Осия сделал шаг к двери, его пальцы пробежали по дереву, как у слепца, который читает шрифт Брайля. – Он хочет, чтобы ты ударил копьем; он почему-то не боится Гунгнира.
– Ты узнал об этом, прикасаясь к дереву?
– Дело не только в дереве, – ответил Осия и прикрыл глаза. – Оно там одно. Я чувствую его пыл, готовность. Чем бы оно ни было, чем бы ни притворялось, это существо ранено, однако готово к поединку точно так же… – Осия фыркнул, – точно так же, как оно было готово сражаться со мной на горе, поторопившись принять облик бергениссе. – Тут Осия повернулся к Йену. – Меч… что произошло, когда ты поразил тварь мечом? – требовательно спросил он.
– Ты что, не видел ? – рявкнул Харбард.
– Я ослеп от боли, Харбард, и я благодарен тебе за чуткость и заботу. – Осия снова повернулся к Йену. – Ответь же.
Йен стиснул рукоять своего меча.
– Оттуда, куда я попал, пошел дым…
– Ага. – Харбард протянул руку. – Дай мне взаймы свой меч, Йен Сильверстоун, – спокойно произнес он, – и я верну его тебе обагренным кровью, как полагается.
Йен ничего не понял, и он скорее бы расстался с рукой, нежели с мечом, но по кивку Осии вынул клинок из ножен и подал его Харбарду, рукоятью вперед; Харбард принял меч и уже хотел отдать Йену копье, как…
Осия поспешно встал между ними и быстро оттолкнул копье в сторону, прежде чем Йен успел прикоснуться к оружию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Ладно, Тюр бы ничего такого не сказал и не говорил – пока над ним не начали смеяться.
Но я начал с Фрейи, сестры Фрейра.
В Эддах, сагах, часто упоминается о том, как того или иного персонажа охватывало вожделение к ней: то великан украдет молот Тора и требует себе Фрейю в жены в качестве выкупа, то Строитель пожелает ее в уплату за постройку Асгарда. Известно, что на нее зарились Локи и Тюр. Фрейю часто путали с Фригг, первой женой Одина, и я не сомневаюсь: это происходило из-за того, что Один сам путал их по собственной воле.
Сплетничали даже, что она встала между Тором и Сив, хотя в такое нелегко поверить. Трудно было бы поколебать обожание, которое Аса-Top питал к своей супруге.
В общем, немало нашлось бы тех, кто повесил бы Вселенную на шнурок и подарил ее Фрейе носить как ожерелье – что, в некотором смысле, и было проделано.
Почитай что-нибудь по астрономии, Йен. Спроси у астронома: где вся материя? С помощью лучших инструментов, какие в состоянии создать ваша наука, обнаружено лишь десять процентов от расчетного количества вещества, потребного для циклического обновления Вселенной, для того, чтобы со временем материя могла сжаться в монолит, из которого возникла, и начать все сначала.
Нет, если ваши ученые все разузнали, Вселенная существует лишь один цикл: Гинунгагап вовсе не разделяет циклы, это не более чем окончательная тепловая смерть. Последний Всхлип вместо неторопливого мерного ритма Больших Взрывов.
Но это, конечно же, не соответствует истине; вещь, будь то цветочный горшок или Вселенная, не обретает бытие просто так. Вещь как-то да создается. После конца и в начале, когда был лишь Единый Бог и монолит, в течение невообразимо долгого и невообразимо короткого отрезка времени, Единый Бог отщипнул десятую часть материи и вдохнул в нее жизнь и движение, дабы она начала расширяться, раздвигая оболочку, а потом лениво слепил оставшееся в несколько комков, собираясь, вероятно, поиграть с ними попозже – может статься, точно так же, как с той десятой частью.
Но он так и не взялся за них, и, наверное, никто не знает почему.
Многие пытались взывать к Единому Богу, и еще больше тех, кто заявляет, будто услышал ответ, но эти ответы – просто общие места. Единый Бог, говорят они, велел им быть добродетельными или хорошими; он никогда не объясняет, насколько следует нагревать клинок, если вы хотите закалить его надлежащим образом. Он настоятельно рекомендует обуздывать плоть, но никогда не инструктирует, как делать аппендэктомию.
Люди верят, что говорят с ним. Но, полагаю, он не слушает.
Однако я увлекся. Я лишь хотел сказать, что вся прочая материя была… сжата в несколько – семь, если точно – отдельных комочков, которые так и остались лежать без дела. В конечном итоге, как большинство ценностей, они попали в руки вестри…
Нет-нет, не надо думать, будто я настроен по отношению к ним слишком критически; я люблю цвергов и всегда их любил. Но отцом их был неуч, а матерью – троллиха, и, будучи умельцами, они вдобавок обладают привычкой тащить все себе, хранить сокровища – без всякой на то причины, как древесная крыса заделывает свои мусорные кучи кристаллизовавшейся уриной. Народ Двалина в этом отношении хуже всех прочих, хотя они вовсе не исключение.
Рассказывают, что Фрейя наткнулась на трех вестри – назовем их Брисингами – и что они взяли семь камней и оправили их в ожерелье, которое мы можем именовать Бриcингамен. С камнями, конечно же, нелегко было работать, поскольку в каждый из них ушло столько материи, но эта материя… как бы это сказать… отброшена в другое измерение, точно так же, как Тир-На-Ног расположен в другом измерении по отношению к Новейшему Миру. Так что пока камни остаются камнями, содержащаяся в них материя существует несколько в другом месте, а наши цверги принадлежали к ранним поколениям вестри, и потому руки их сохранили нечто от волшебной сноровки отца, пусть сметливостью они и не блистали.
Однако с похотью у Брисингов все было в порядке.
Посмотрим на ситуацию с точки зрения Фрейи: трое сластолюбивых идиотов владеют ожерельем, которое не просто прекрасно, но и содержит достаточно материи, чтобы пересотворить Вселенную. Фрейя сделала бы ради ожерелья что угодно, а цверги потребовали всего лишь, чтобы она провела с ними в постели семь дней и семь ночей.
Так она и поступила.
Харбард почему-то свирепо уставился на Фриду, которая опустила лицо, чтобы не встречаться с мужем взглядами.
Йен покачал головой:
– Вы хотите сказать, что это ожерелье можно использовать для… для чего?
Осия рассудительно посмотрел на Йена.
– Чтобы завершить бытие Вселенной; чтобы снова сжать материю в единое целое, восстановить монолит. Сведущий в магии – несомненно, любой из Старших Народов, вероятно, даже человек – может использовать ожерелье, чтобы самому стать Единым Богом – или Единой Богиней – нового цикла. – Он улыбнулся. – Возможно, это было бы к лучшему; пусть уж Бог следующего цикла окажется поэтом, а не часовщиком, верно?
Харбард нахмурился.
– Чушь это все. Вселенная сожмется, когда настанет срок. Совершенно нет нужды торопить это время.
Фрида склонила голову набок.
– Это ты так думаешь… однако всегда водились те, кто придерживался иного мнения. – Она повернулась к Йену. – Вот почему ожерелье забрали у меня и отдали в более надежные руки.
Больше всего Йена поразило то, что он не особенно удивился:
– Фрейя?
Та улыбнулась.
– Да, Йен?
– В самом деле?
– Ах… – Ее улыбка сделалась шире. – Ты не веришь мне, юный. Что ж…
Впоследствии Йен пришел к выводу, что все произошло, пока он мигает, поскольку не было момента, когда она менялась или изменилась, но внезапно она стала другой.
Он едва не задохнулся, глядя на нее, и обнаружил у себя просто-таки болезненную эрекцию. Длинные золотые волосы, ниспадая, ласкали фарфоровые плечи, вселяя в Йена ревность. Гладкое лицо было цвета сливок, лишь розовели еле тронутые румянцем вздернутые скулы. Полные алые губы чуть приоткрылись, простое платье, дразня, скрывало высокие крепкие груди…
– Прекрати! – резко произнес Осия.
Йен, должно быть, снова мигнул: теперь ее волосы сделались черными и блестящими, как вороново крыло, по контрасту с оливковой кожей, а в миндалевидных синих глазах Йен мог бы утонуть. Между кроваво-красных губ показался соблазнительный розовый язычок…
– Прекрати сейчас же! – сказал Осия, упираясь кончиками пальцев в столешницу и подымаясь на ноги. – Я не позволю тебе обращаться с ребенком подобным образом, раз уж я у него в долгу.
Йен, надо полагать, снова мигнул, потому что теперь Фрейя стала такой, какой он увидел ее впервые: очень красивой женщиной неопределенного возраста. А не богиней.
Она покачала головой:
– Прости меня, Йен. Мне не следовало играть на твоих чувствах; я-то надеялась, что давным-давно выросла из подобных игр. – Фрейя тепло улыбнулась юноше. – В конце концов.
Йен попытался сказать что-то в ответ, но из его рта вырвалось лишь мычание.
Харбард фыркнул.
– Оставим это. Мы беседовали о Брисингамене… Досказывай.
Фрейя на мгновение поджала губы.
– Один, – начала она, – велел мне отдать ожерелье ему – что я и исполнила, а он вручил ожерелье Строителю, который разломал его и разделил камни, спрятав их все по одному.
Йен фыркнул.
– Это означает, что он может собрать камни обратно. Или что камешки соберет тот, кто заставит Строителя говорить.
– Не совсем так, – произнес Осия; голос его прозвучал пронзительней обычного. – Ничего не выйдет, если он… разрушил ту часть своего разума, где хранились эти воспоминания, решив, что даже он не должен определять, когда Вселенная встретит свой конец. Тогда, даже если бы его потом поймали… назовем их сторонниками Армагеддона – и связали бы так, что он не мог бы вырваться, он был бы не состоянии выдать им местонахождение камней, поскольку уже не знал этого. К тому времени.
– Все они совершили ошибку, – проговорил Харбард, указательным пальцем размазывая по столешнице лужицу меда. – Ожерелью следовало остаться у тебя, Фрейя. Ты хранила бы его, пока не исполнились сроки, а до этого еще далеко. Старшие Народы устали и состарились, но юным ведь тоже должно прожить свое время под солнцем, не так ли? Или раз я стар, то пусть и у всех прочих кости болят?..
Раздался тяжелый стук в дверь.
– У тебя есть то, что требуется в другом месте, – прогремел низкий голос, наполнив собой весь дом, так что задребезжали миски и ложки на столе. – Отдай их мне.
– Нет, – произнес наконец Харбард. – Ты говоришь о моих гостях, чужак, а гость уйдет от меня не раньше, чем я позволю. Я не дам тебе докучать моим гостям точно так же, как я не дам тебе причинить вред моей жене.
С этими словами Харбард поднялся из-за стола и подошел к двери. Голову он держал выше обычного, и в его осанке чувствовалась непреклонность, а в плечах – сила, которых Йен раньше не замечал. Голова Харбарда не коснулась балок, но почему-то чудилось, что он, стоя у двери, стал выше и значительнее.
В комнате, которая прежде казалась такой теплой и уютной, вдруг стало холодно. Лампы излучали неживой свет, отбрасывая резкие тени.
Создавалось впечатление, что Харбарду, повернувшемуся к двери, по душе происходящее.
– Харбард, Харбард, – пророкотал голос, – неужто ты пойдешь против нашей воли? Старый Бог, ты слишком стар для этого.
Харбард улыбнулся, и это было ужасающее зрелище.
– Немало лет минуло с тех пор, как со мной мерились силой.
По Йену прошла дрожь. Вот тебе и объяснение того, почему Харбард похож на одноглазого актера и почему у его коня слишком много ног. В книжках по мифологии говорится, что женой Одина была Фригг, а не Фрейя, но книжки, судя по всему, ошиблись не только в этом.
– Мой огонь против твоего, Харбард, – раздался грубый голос.
– Нет, – ответил Харбард, – не теперь, не сегодня. Поройся в памяти, Древний, вспомни предания: я погибну только с концом всего.
– Предания лгут, бог падали, почитаемый лишь мертвецами! – громыхнуло за дверью. – Ибо не в них ли Братец Лис – союзник Мороза, Огня и наш, чего никогда не бывало; разве в них не сказано, что Уку-Тор не погибнет, покуда не встретит в бою Змея – а ведь и самые его кости давно сгнили; разве не упомянуто в них о Хеймдалле и иных богах, что мертвы давным-давно? – Последовало долгое молчание. – Предания лживы, ибо в них не говорится о нашей победе и о том, что мы пересотворим все по нашему образу и подобию… Повторяю: отдай мне Орфинделя и его любовника, и я оставлю тебя в покое.
– Я с тобой не согласен, – ответил Харбард, снимая копье. Дерево крякнуло, освободившись от тяжести оружия, но Харбард этого даже не заметил. Отдаленный рокот – словно где-то вибрировал некий мощный механизм – наполнил комнату.
– Ты не согласен? – спросил голос.
– Не согласен. Я полагаю, что Йен Сильверстоун вовсе не любовник Орфинделя, а его друг и союзник, хотя у паренька еще молоко на губах не обсохло. Еще я думаю, что ты всего лишь шумишь и грозишься – здесь-то, в месте моей силы, а не твоей, и что если ты вломишься ко мне в дом, ты отсюда уже не выйдешь.
Ответа не последовало. Харбард поднял копье правой рукой, повернув голову так, чтобы левый глаз смотрел на острие; мышцы на его плечах замерли в напряжении.
Двигаясь так быстро, что его одежда хлопнула, будто щелкнули хлыстом, Осия вскочил на ноги и очутился за спиной у Харбарда, предостерегающе положив руку тому на предплечье.
– Нет! – Осия сделал шаг к двери, его пальцы пробежали по дереву, как у слепца, который читает шрифт Брайля. – Он хочет, чтобы ты ударил копьем; он почему-то не боится Гунгнира.
– Ты узнал об этом, прикасаясь к дереву?
– Дело не только в дереве, – ответил Осия и прикрыл глаза. – Оно там одно. Я чувствую его пыл, готовность. Чем бы оно ни было, чем бы ни притворялось, это существо ранено, однако готово к поединку точно так же… – Осия фыркнул, – точно так же, как оно было готово сражаться со мной на горе, поторопившись принять облик бергениссе. – Тут Осия повернулся к Йену. – Меч… что произошло, когда ты поразил тварь мечом? – требовательно спросил он.
– Ты что, не видел ? – рявкнул Харбард.
– Я ослеп от боли, Харбард, и я благодарен тебе за чуткость и заботу. – Осия снова повернулся к Йену. – Ответь же.
Йен стиснул рукоять своего меча.
– Оттуда, куда я попал, пошел дым…
– Ага. – Харбард протянул руку. – Дай мне взаймы свой меч, Йен Сильверстоун, – спокойно произнес он, – и я верну его тебе обагренным кровью, как полагается.
Йен ничего не понял, и он скорее бы расстался с рукой, нежели с мечом, но по кивку Осии вынул клинок из ножен и подал его Харбарду, рукоятью вперед; Харбард принял меч и уже хотел отдать Йену копье, как…
Осия поспешно встал между ними и быстро оттолкнул копье в сторону, прежде чем Йен успел прикоснуться к оружию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43