Сейчас же парик его растрепался, галстук сбился на сторону, на манжетах смялись и обвисли вчерашние кружева. Нахмуренные брови и плотно сжатые губы без слов говорили, как раздражен маркиз. Элистэ смотрела на него без надежды и уж тем более безо всякой любви. Согласно обычаям эпохи, она выросла на попечении слуг и домашних учителей и на протяжении своей недолгой жизни мало общалась с родителями. Она видела их, когда семья собиралась за трапезой, и в дни пиров, всегда окруженными родичами и слугами. Со своим мрачным неразговорчивым отцом Элистэ чувствовала себя скованно и, к счастью, редко виделась с ним. Когда же это происходило, она едва знала, как к нему подойти. С большой неохотой ввязывалась она в эту историю с Зеном сын-Сюбо.
– Недисциплинированный. Непокорный. Смутьян, – отрезал маркиз.
– Совсем нет, отец, – мягко возразила Элистэ. – Просто безмозглый мальчишка.
– Не такой уж безмозглый. А когда мы выбьем из его головы псе бунтарские мысли, будет совсем хорошим.
– Но пороть… – Ноздри Элистэ раздулись от возмущения. – Фу, как неприятно. Этот сын-Сюбо – жених моей горничной. Если его высекут, она на несколько дней надуется, и я вынуждена буду сносить ее скверный нрав; так что подумайте обо мне. Разве нет других способов воздействия?
– Столь же действенных – нет. Нужно учитывать умственную и моральную ограниченность обвиняемого. Свист плетки будет ему предельно понятой.
– Наверное. Но знаете, так неприятно думать о подобных вещах. Я уверена, если его отпустить, от этого никому не будет хуже. Разве принесет вред некоторая снисходительность, да и то проявленная лишь однажды?
– Принесет, и огромный. Я вижу, ты так до сих пор и не научилась обращаться с низшими. В наш век всеобщего вырождения серфы нахальны и невыносимо упрямы. Было бы неразумно прощать их.
– Ну тогда, может, час или два у позорного столба… без порки…
– Этого недостаточно. Серф умышленно ослушался приказа своего сеньора и должен понести наказание. Других способов сохранять дисциплину просто не существует. Надеюсь, кровь этого сын-Сюбо окажется поучительным зрелищем для тех, кто склонен к непослушанию.
– Но проступок этого парня настолько незначителен, стоит ли обращать на него такое внимание? Подумайте, отец…
Увы, Элистэ старалась напрасно; ее увещевания, мольбы и льстивые уверения лишь усиливали упорное сопротивление маркиза. Лицо его с каждой минутой становилось все тверже, в серых, налитых кровью глазах появился стальной блеск, а челюсти, слегка отвисшие под воздействием алкоголя, снова сжались. Настаивать было бессмысленно, и вообще Элистэ говорила не совсем искренне. Каждое произнесенное ею слово лишь ухудшало положение несчастной жертвы, и скоро девушка вынуждена была сдаться. Продолжать упрашивать – означало увеличивать жестокость наказания Зена, которое и без того достаточно сурово: двенадцать ударов плетьми, а потом до захода солнца – сидение у позорного столба.
Как бы там ни было, ее вмешательство не помогло. Более того, страстно желая защитить свое достоинство, на которое осмелились покушаться, маркиз решил соединить вместе наказание Зена и церемонию Восхваления, сроки которого давно прошли, – традиционного ритуального представления, когда серфы возгласами и жестами выражают великую радость по поводу возвращения сеньора после долгого отсутствия. Маркиз во Дерриваль только что провел скучный месяц в Шеррине, улаживая кое-какие дела и восстанавливая связи при дворе, где с ним обращались как с неотесанным провинциалом. Подобное отношение больно задело самолюбие маркиза, и теперь ему требовалось утешение лестью – добровольной или принудительной.
С молчаливой неприязнью Элистэ наблюдала за тем, как дворецкому отдавались соответствующие распоряжения. Не успел слуга выйти из комнаты, как она дала волю чувствам.
– Соединять Восхваление и порку – чистый абсурд! – воскликнула она. – Даже хуже, чем абсурд, это полнейшая безвкусица.
– Я не разделяю твоего мнения, – безо всякого выражения ответил маркиз.
– Но вы же не намереваетесь и вправду устроить такое. Это гадко. Позовите слугу обратно и скажите, что передумали. Или дайте, я сама это сделаю. – Элистэ протянула руку к шнуру колокольчика.
– Оставь. Ты слишком дерзко высказываешь свое мнение. И запомни – я не потерплю неуважения ни от серфов, ни от членов семьи.
– Я не хотела обидеть вас, отец. Я только пыталась…
– Твои возражения лишь укрепили мое решение и рассеяли сомнения. Пришло время напомнить тебе, кто здесь хозяин. Сочетание Восхваления и процедуры наказания освежит твою память, и поэтому ты увидишь и то, и другое.
– Я предпочла бы не видеть.
– Твое желание не имеет значения.
– Я занята, у меня другие планы.
– Отмени их.
– Нет!
– Если понадобится, я прикажу двум лакеям привести тебя силой. Тебе это покажется неудобным и недостойным.
Ее пламенные мольбы не достигли цели. Маркиз более не желал выслушивать возражения. Таким образом, несколько часов спустя, когда рабочий день серфов закончился, Элистэ очутилась возле конюшни, где совершалась порка и стоял позорный столб.
Маркиз и его дочь сидели в фаэтоне, запряженном одной лошадью, причем правил маркиз. Элистэ предпочла бы делать это сама, ибо способность отца управлять экипажем вызывала у нее сильное сомнение: ведь маркиз продолжал пить весь день. Однако, держался он неплохо. Лишь остекленевший блеск серых глаз да дрожащие руки, судорожно сжимающие кнут, выдавали его состояние.
Несмотря на предзакатный час, солнце палило нещадно. Дни стояли длинные, и сумерки должны были наступить лишь через два-три часа. Широкая соломенная шляпа с розовой вуалью, раскрытый зонтик и кружевные митенки на руках защищали белую кожу Элистэ от прямых солнечных лучей, но не спасали от изнуряющей жары. Ее лоб под вуалью покрылся капельками пота, а легкое, прозрачное, с широкими рукавами малиновое платье прилипло к телу. Она скромно одернула юбку, слегка оттянула корсет, и ей очень захотелось оказаться где-нибудь за тысячу миль отсюда или хотя бы в ее собственной комнате, надеть свободный прохладный пеньюар, освежиться вербеновой водой, взять в руки хорошую книжку со стихами или пьесами. Представление, разыгрывавшееся перед ней, было малопривлекательным. Никогда еще Элистэ не видела Восхваления, которое не походило бы на фарс.
Все серфы Дерриваля – домашние слуги и полевые рабочие – выстроились в ровные ряды. О том, что они находились здесь против своей воли, говорили их мрачно опущенные плечи, тяжелая поступь и несчастный потупленный взор. Именно несчастный, подумала Элистэ, – раньше ей это не пришло бы в голову; хотя, может, подобные мысли – лишь плод ее воображения. Все лица были знакомыми, но некоторые особенно притягивали взгляд девушки. Например, Стелли, с крепко сжатыми губами, со сдвинутыми черными бровями и злыми, вызывающе сверкающими глазами. Позади Стелли, склонив в присутствии господина непокрытую голову, стоял ее отец Цино с покорно опущенными глазами – вроде все как положено, но не притворство ли это? Где, интересно, его отпрыски научились своему нахальству? Но эти нелепые мысли быстро рассеялись, и Элистэ перевела взгляд на малютку Кэрт с молочной фермы, – большие круглые глаза на круглом же личике девушки свидетельствовали о мягком и покладистом нраве. Она подумала, что именно Кэрт должна заменить Стелли, и чем скорее, тем лучше.
Попытка Элистэ сосредоточиться на будущем приятном приобретении не увенчалась успехом, и глаза ее, против воли, перебежали на лицо Дрефа сын-Цино. Ей всегда было неприятно, даже тягостно наблюдать за участием Дрефа в Восхвалении. Сама не зная почему, она стыдилась, чувствовала какую-то странную униженность за Дрефа; а это, конечно же, просто абсурдно. Дреф сын-Цино, серф по рождению и воспитанию, всего лишь выполнял возложенные на него природой обязанности. Вряд ли эта церемония так тяжело на него действует – ведь несмотря на незаурядный ум, он едва ли обладает столь же утонченной чувствительностью, как его Возвышенные хозяева. Было бы ошибкой воображать, что он страдает от унижения так же, как страдала бы она, оказавшись в подобной ситуации. Тем не менее ей не хотелось сейчас на него смотреть. И в то же время Элистэ не могла удержаться. Дреф стоял всего в нескольких ярдах, уже переодевшийся в обычную рабочую одежду, – довольно мудрый поступок, учитывая нынешнее настроение маркиза. Его смуглое лицо ничего не выражало, взгляд был неподвижен. Таким он появлялся на каждом Восхвалении – Элистэ часто доводилось это видеть. Но сегодня в спокойствии Дрефа чувствовалось что-то странное, даже угрожающее. Элистэ не знала причины, но на душе у нее было тревожно.
По команде дворецкого церемония началась, и серфы приступили к действу согласно освященной веками традиции. Сначала раздались дружные восклицания благодарности за благополучное возвращение сеньора. Потом традиционные поклоны – до земли, призванные выразить одновременно почитание и страх. Затем Парад Коленопреклоненных, такой непростой для стареющих суставов; далее – так называемая Мольба о Прощении, произносимая всеми присутствующими монотонным речитативом. Маркиз во Дерриваль жестом отпустил грехи, после чего собравшиеся слуги осмелились поднять глаза. Общеизвестно, что магический взгляд Возвышенных обладает смертоносной силой. Следовательно, это воздействие надо усилием воли сдерживать, чтобы низшие могли безопасно смотреть в глаза Возвышенному. В последние годы эта легенда вызывала все больше сомнений, однако мало кто осмеливался совершенно пренебрегать ею. Но Дреф осмелился, и его сестра тоже. Их глаза не отрывались от лица маркиза на протяжении всей церемонии.
Восхваление продолжалось, и Элистэ нервничала, раздираемая беспокойством и нетерпением. Солнце опустилось ниже, тени удлинились, но жара оставалась невыносимой. Ладони девушки чесались от пота, кружевные митенки стали отвратительно влажными. Прикрывшись на мгновение зонтиком, она сняла их. Пусть это кого-то шокирует, ей уже все равно.
Но никто ничего не заметил. Маркиз и головы не повернул в ее сторону. Он смотрел на серфов, которые безжизненно проделывали ритуальные прыжки. Без особого энтузиазма они кружились, подпрыгивали, пританцовывали. Движения их были небрежны и откровенно вялы. Маркиз заметил это и нахмурился. Он привстал со своего места, взглянул на дворецкого и постучал кнутовищем о стенку экипажа. Дворецкий немедленно хлопнул в ладоши, подпрыгивания стали более энергичными. Но принудительное оживление длилось недолго, и маркиз хмурился все больше.
Взгляд Элистэ снова упал на Дрефа, чье одеревенелое дерганье выражало полное безразличие, граничащее с оскорблением. Вдруг, словно почувствовав ее взгляд, он обернулся и посмотрел на нее. Лицо его было абсолютно безжизненным, нарочито бесстрастным, но почему-то боль пронзила Элистэ, ее охватило такое острое отчаяние и стыд, что слезы навернулись на глаза. Она и сама не поняла причины – может, какое-то странное наваждение? К счастью, все быстро прошло. Дреф отвернулся. Ее непонятные слезы высохли, а газовая вуаль скрыла мгновенную слабость.
Подпрыгивания подошли к концу, и Восхваление завершилось Большим Запевом, так же безо всякого воодушевления. Наконец последний дрожащий крик затих, маркиз, в знак принятия славословий, отрывисто кивнул, и коленопреклоненные серфы поднялись. Большинство из них взмокли от пота из-за вынужденных усилий, одежда покрылась грязью. Выражение лица его светлости оставалось угрюмым, представление не оправдало ожиданий. Слишком мало пота пролилось в его честь, дань уважения отдавалась неохотно, и раздражение маркиза ничуть не улеглось. Он жаждал вида страданий более сильных, чем его собственные, – только так можно восстановить душевное равновесие. Он вытащил обшитый кружевом носовой платок, промокнул вспотевший лоб и небрежно взмахнул им. Это являлось знаком для Борло сын-Бюни – дерривальского кузнеца и послушного вершителя хозяйского правосудия – начинать вторую часть представления, для чего требовалось привести Зона сын-Сюбо из конюшни. Прежде чем Борло тронулся с места, Дреф сын-Цино вышел из своего ряда. Дворецкий яростно хлопнул в ладоши, но это не возымело должного эффекта. Дреф сделал несколько шагов к фаэтону и остановился. Неприятно удивленный, маркиз поднял брови.
– Господин, позвольте мне сказать? – попросил Дреф тихим, но звучным голосом. Выпрямившись во весь рост, он держался с достоинством, несмотря на свои лохмотья.
Эта бессознательная гордость неуловимо раздражала маркиза, чье нынешнее состояние требовало только проявлений почтительности. Не потрудившись ответить, он повернулся к дворецкому и щелкнул пальцами. Взволнованный слуга подбежал к Дрефу и положил руку ему на плечо. Юноша небрежно сбросил ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
– Недисциплинированный. Непокорный. Смутьян, – отрезал маркиз.
– Совсем нет, отец, – мягко возразила Элистэ. – Просто безмозглый мальчишка.
– Не такой уж безмозглый. А когда мы выбьем из его головы псе бунтарские мысли, будет совсем хорошим.
– Но пороть… – Ноздри Элистэ раздулись от возмущения. – Фу, как неприятно. Этот сын-Сюбо – жених моей горничной. Если его высекут, она на несколько дней надуется, и я вынуждена буду сносить ее скверный нрав; так что подумайте обо мне. Разве нет других способов воздействия?
– Столь же действенных – нет. Нужно учитывать умственную и моральную ограниченность обвиняемого. Свист плетки будет ему предельно понятой.
– Наверное. Но знаете, так неприятно думать о подобных вещах. Я уверена, если его отпустить, от этого никому не будет хуже. Разве принесет вред некоторая снисходительность, да и то проявленная лишь однажды?
– Принесет, и огромный. Я вижу, ты так до сих пор и не научилась обращаться с низшими. В наш век всеобщего вырождения серфы нахальны и невыносимо упрямы. Было бы неразумно прощать их.
– Ну тогда, может, час или два у позорного столба… без порки…
– Этого недостаточно. Серф умышленно ослушался приказа своего сеньора и должен понести наказание. Других способов сохранять дисциплину просто не существует. Надеюсь, кровь этого сын-Сюбо окажется поучительным зрелищем для тех, кто склонен к непослушанию.
– Но проступок этого парня настолько незначителен, стоит ли обращать на него такое внимание? Подумайте, отец…
Увы, Элистэ старалась напрасно; ее увещевания, мольбы и льстивые уверения лишь усиливали упорное сопротивление маркиза. Лицо его с каждой минутой становилось все тверже, в серых, налитых кровью глазах появился стальной блеск, а челюсти, слегка отвисшие под воздействием алкоголя, снова сжались. Настаивать было бессмысленно, и вообще Элистэ говорила не совсем искренне. Каждое произнесенное ею слово лишь ухудшало положение несчастной жертвы, и скоро девушка вынуждена была сдаться. Продолжать упрашивать – означало увеличивать жестокость наказания Зена, которое и без того достаточно сурово: двенадцать ударов плетьми, а потом до захода солнца – сидение у позорного столба.
Как бы там ни было, ее вмешательство не помогло. Более того, страстно желая защитить свое достоинство, на которое осмелились покушаться, маркиз решил соединить вместе наказание Зена и церемонию Восхваления, сроки которого давно прошли, – традиционного ритуального представления, когда серфы возгласами и жестами выражают великую радость по поводу возвращения сеньора после долгого отсутствия. Маркиз во Дерриваль только что провел скучный месяц в Шеррине, улаживая кое-какие дела и восстанавливая связи при дворе, где с ним обращались как с неотесанным провинциалом. Подобное отношение больно задело самолюбие маркиза, и теперь ему требовалось утешение лестью – добровольной или принудительной.
С молчаливой неприязнью Элистэ наблюдала за тем, как дворецкому отдавались соответствующие распоряжения. Не успел слуга выйти из комнаты, как она дала волю чувствам.
– Соединять Восхваление и порку – чистый абсурд! – воскликнула она. – Даже хуже, чем абсурд, это полнейшая безвкусица.
– Я не разделяю твоего мнения, – безо всякого выражения ответил маркиз.
– Но вы же не намереваетесь и вправду устроить такое. Это гадко. Позовите слугу обратно и скажите, что передумали. Или дайте, я сама это сделаю. – Элистэ протянула руку к шнуру колокольчика.
– Оставь. Ты слишком дерзко высказываешь свое мнение. И запомни – я не потерплю неуважения ни от серфов, ни от членов семьи.
– Я не хотела обидеть вас, отец. Я только пыталась…
– Твои возражения лишь укрепили мое решение и рассеяли сомнения. Пришло время напомнить тебе, кто здесь хозяин. Сочетание Восхваления и процедуры наказания освежит твою память, и поэтому ты увидишь и то, и другое.
– Я предпочла бы не видеть.
– Твое желание не имеет значения.
– Я занята, у меня другие планы.
– Отмени их.
– Нет!
– Если понадобится, я прикажу двум лакеям привести тебя силой. Тебе это покажется неудобным и недостойным.
Ее пламенные мольбы не достигли цели. Маркиз более не желал выслушивать возражения. Таким образом, несколько часов спустя, когда рабочий день серфов закончился, Элистэ очутилась возле конюшни, где совершалась порка и стоял позорный столб.
Маркиз и его дочь сидели в фаэтоне, запряженном одной лошадью, причем правил маркиз. Элистэ предпочла бы делать это сама, ибо способность отца управлять экипажем вызывала у нее сильное сомнение: ведь маркиз продолжал пить весь день. Однако, держался он неплохо. Лишь остекленевший блеск серых глаз да дрожащие руки, судорожно сжимающие кнут, выдавали его состояние.
Несмотря на предзакатный час, солнце палило нещадно. Дни стояли длинные, и сумерки должны были наступить лишь через два-три часа. Широкая соломенная шляпа с розовой вуалью, раскрытый зонтик и кружевные митенки на руках защищали белую кожу Элистэ от прямых солнечных лучей, но не спасали от изнуряющей жары. Ее лоб под вуалью покрылся капельками пота, а легкое, прозрачное, с широкими рукавами малиновое платье прилипло к телу. Она скромно одернула юбку, слегка оттянула корсет, и ей очень захотелось оказаться где-нибудь за тысячу миль отсюда или хотя бы в ее собственной комнате, надеть свободный прохладный пеньюар, освежиться вербеновой водой, взять в руки хорошую книжку со стихами или пьесами. Представление, разыгрывавшееся перед ней, было малопривлекательным. Никогда еще Элистэ не видела Восхваления, которое не походило бы на фарс.
Все серфы Дерриваля – домашние слуги и полевые рабочие – выстроились в ровные ряды. О том, что они находились здесь против своей воли, говорили их мрачно опущенные плечи, тяжелая поступь и несчастный потупленный взор. Именно несчастный, подумала Элистэ, – раньше ей это не пришло бы в голову; хотя, может, подобные мысли – лишь плод ее воображения. Все лица были знакомыми, но некоторые особенно притягивали взгляд девушки. Например, Стелли, с крепко сжатыми губами, со сдвинутыми черными бровями и злыми, вызывающе сверкающими глазами. Позади Стелли, склонив в присутствии господина непокрытую голову, стоял ее отец Цино с покорно опущенными глазами – вроде все как положено, но не притворство ли это? Где, интересно, его отпрыски научились своему нахальству? Но эти нелепые мысли быстро рассеялись, и Элистэ перевела взгляд на малютку Кэрт с молочной фермы, – большие круглые глаза на круглом же личике девушки свидетельствовали о мягком и покладистом нраве. Она подумала, что именно Кэрт должна заменить Стелли, и чем скорее, тем лучше.
Попытка Элистэ сосредоточиться на будущем приятном приобретении не увенчалась успехом, и глаза ее, против воли, перебежали на лицо Дрефа сын-Цино. Ей всегда было неприятно, даже тягостно наблюдать за участием Дрефа в Восхвалении. Сама не зная почему, она стыдилась, чувствовала какую-то странную униженность за Дрефа; а это, конечно же, просто абсурдно. Дреф сын-Цино, серф по рождению и воспитанию, всего лишь выполнял возложенные на него природой обязанности. Вряд ли эта церемония так тяжело на него действует – ведь несмотря на незаурядный ум, он едва ли обладает столь же утонченной чувствительностью, как его Возвышенные хозяева. Было бы ошибкой воображать, что он страдает от унижения так же, как страдала бы она, оказавшись в подобной ситуации. Тем не менее ей не хотелось сейчас на него смотреть. И в то же время Элистэ не могла удержаться. Дреф стоял всего в нескольких ярдах, уже переодевшийся в обычную рабочую одежду, – довольно мудрый поступок, учитывая нынешнее настроение маркиза. Его смуглое лицо ничего не выражало, взгляд был неподвижен. Таким он появлялся на каждом Восхвалении – Элистэ часто доводилось это видеть. Но сегодня в спокойствии Дрефа чувствовалось что-то странное, даже угрожающее. Элистэ не знала причины, но на душе у нее было тревожно.
По команде дворецкого церемония началась, и серфы приступили к действу согласно освященной веками традиции. Сначала раздались дружные восклицания благодарности за благополучное возвращение сеньора. Потом традиционные поклоны – до земли, призванные выразить одновременно почитание и страх. Затем Парад Коленопреклоненных, такой непростой для стареющих суставов; далее – так называемая Мольба о Прощении, произносимая всеми присутствующими монотонным речитативом. Маркиз во Дерриваль жестом отпустил грехи, после чего собравшиеся слуги осмелились поднять глаза. Общеизвестно, что магический взгляд Возвышенных обладает смертоносной силой. Следовательно, это воздействие надо усилием воли сдерживать, чтобы низшие могли безопасно смотреть в глаза Возвышенному. В последние годы эта легенда вызывала все больше сомнений, однако мало кто осмеливался совершенно пренебрегать ею. Но Дреф осмелился, и его сестра тоже. Их глаза не отрывались от лица маркиза на протяжении всей церемонии.
Восхваление продолжалось, и Элистэ нервничала, раздираемая беспокойством и нетерпением. Солнце опустилось ниже, тени удлинились, но жара оставалась невыносимой. Ладони девушки чесались от пота, кружевные митенки стали отвратительно влажными. Прикрывшись на мгновение зонтиком, она сняла их. Пусть это кого-то шокирует, ей уже все равно.
Но никто ничего не заметил. Маркиз и головы не повернул в ее сторону. Он смотрел на серфов, которые безжизненно проделывали ритуальные прыжки. Без особого энтузиазма они кружились, подпрыгивали, пританцовывали. Движения их были небрежны и откровенно вялы. Маркиз заметил это и нахмурился. Он привстал со своего места, взглянул на дворецкого и постучал кнутовищем о стенку экипажа. Дворецкий немедленно хлопнул в ладоши, подпрыгивания стали более энергичными. Но принудительное оживление длилось недолго, и маркиз хмурился все больше.
Взгляд Элистэ снова упал на Дрефа, чье одеревенелое дерганье выражало полное безразличие, граничащее с оскорблением. Вдруг, словно почувствовав ее взгляд, он обернулся и посмотрел на нее. Лицо его было абсолютно безжизненным, нарочито бесстрастным, но почему-то боль пронзила Элистэ, ее охватило такое острое отчаяние и стыд, что слезы навернулись на глаза. Она и сама не поняла причины – может, какое-то странное наваждение? К счастью, все быстро прошло. Дреф отвернулся. Ее непонятные слезы высохли, а газовая вуаль скрыла мгновенную слабость.
Подпрыгивания подошли к концу, и Восхваление завершилось Большим Запевом, так же безо всякого воодушевления. Наконец последний дрожащий крик затих, маркиз, в знак принятия славословий, отрывисто кивнул, и коленопреклоненные серфы поднялись. Большинство из них взмокли от пота из-за вынужденных усилий, одежда покрылась грязью. Выражение лица его светлости оставалось угрюмым, представление не оправдало ожиданий. Слишком мало пота пролилось в его честь, дань уважения отдавалась неохотно, и раздражение маркиза ничуть не улеглось. Он жаждал вида страданий более сильных, чем его собственные, – только так можно восстановить душевное равновесие. Он вытащил обшитый кружевом носовой платок, промокнул вспотевший лоб и небрежно взмахнул им. Это являлось знаком для Борло сын-Бюни – дерривальского кузнеца и послушного вершителя хозяйского правосудия – начинать вторую часть представления, для чего требовалось привести Зона сын-Сюбо из конюшни. Прежде чем Борло тронулся с места, Дреф сын-Цино вышел из своего ряда. Дворецкий яростно хлопнул в ладоши, но это не возымело должного эффекта. Дреф сделал несколько шагов к фаэтону и остановился. Неприятно удивленный, маркиз поднял брови.
– Господин, позвольте мне сказать? – попросил Дреф тихим, но звучным голосом. Выпрямившись во весь рост, он держался с достоинством, несмотря на свои лохмотья.
Эта бессознательная гордость неуловимо раздражала маркиза, чье нынешнее состояние требовало только проявлений почтительности. Не потрудившись ответить, он повернулся к дворецкому и щелкнул пальцами. Взволнованный слуга подбежал к Дрефу и положил руку ему на плечо. Юноша небрежно сбросил ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119