у нее изощренный интеллект, но в сердце своем она искренна. Сообразительна – письмо тому доказательство – и способна на легкое озорство, подобно обезьянке. Возможно, хороший мим.
– А сейчас ваша очередь объяснить, – напомнил он.
– Ну, как полагаю, мое представление о детективе базируется на Шерлоке Холмсе, отце Брауне и Пуаро.
– Да, весьма сложный собирательный образ. Высокий и маленький, толстый и тощий…
– Не перебивайте! У него пронзительные глаза, которые видят вас насквозь. Он делает зловещие выводы из самых что ни на есть невинных замечаний. И конечно, крайне эксцентричен. Вы эксцентричны?
– Трудный вопрос: некоторые мои друзья считают, что я излишне эксцентричен, другие – что недостаточно.
– Мне вы кажетесь вполне ординарным.
Найджел, обычно гордившийся тем, что выглядит вполне обыденно, сейчас ощутил себя слегка задетым. Странно, но это безыскусное создание ухитрилось зацепить его за живое. Возможно, потому, что все сказанное ею предельно честно и просматривается насквозь. И тогда в порядке самозащиты от ее откровенности он принял игривый тон.
– А как насчет преступлений в здешних краях? Есть ли тут у вас премиленькие убийства, которые я мог бы с блеском раскрыть? Или хотя бы случай шантажа? Был бы премного обязан.
София Каммисон слегка замешкалась, но затем сказала:
– О нет, боюсь, что нет. У нас тут очень законопослушная община. Кстати, после собрания к нам зайдет мистер Баннет и кто-нибудь еще. Ему не терпится встретиться с вами. Надеюсь, вы не возражаете?
На самом деле Найджел возражал, и даже очень. Это одно из тех неудобств, с которыми авторы, однако, вынуждены мириться: после лекции, когда ты уже изнемогаешь от усталости, подходят люди и начинают тебя бомбардировать вопросами, мнениями, спорными идеями. Естественно, Найджел вежливо ответил, что это ему доставит удовольствие. А что еще ответишь?
Часом позже, переодеваясь к обеду, он мысленно вернулся к состоявшемуся разговору. Было в нем что-то такое, что его тревожило. Только что? Миссис Каммисон заявила, что детективы делают зловещие выводы из самых невинных оговорок. Но это верно, как верно и то, что детективу многое может сказать пауза или замешательство при ответе на вопрос. Вот! Наконец-то до него дошло! После его «игривого» вопроса насчет «преступлений в здешних краях» возникла слабая, ничем не оправданная пауза. А когда София ответила: «О нет, боюсь, что нет», ее голос прозвучал уж слишком нормально, так, будто она подражала своему нормальному тону. И тут же резко сменила тему разговора. Конечно, вполне возможно, что это ее естественная манера. Но Найджел свято верил: если кто-то намеренно меняет тему беседы, то зачастую между тем, о чем только что шла речь, и этим новым существует подсознательная связь. Но какую можно увидеть связь между преступлением и теми людьми, которые подойдут после собрания, если, разумеется, не считать криминалом досаждение измученному автору дурацкими вопросами? Один какой-то человек был упомянут по имени. Кто же именно? Ах, мистер Баннет. Возможно, родственник композитора Баннета, автора псалмов, которые так любят распевать хором в деревушках.
Потом случилось так, что имя таинственного мистера Баннета вновь всплыло за обедом, хотя и в контексте, весьма далеком от церковной музыки. Найджел твердо верил в правильность первых впечатлений. Он считал, что узнать о человеке в первые десять минут можно гораздо больше, чем в последующие десять дней, потому что тогда мысль еще не предвзята, а интуиция подобна гладкой восковой пластинке, способной воспроизвести четкий отпечаток. Поэтому, потягивая шерри и болтая о пустяках с миссис Каммисон, он зорко следил за ней и ее мужем. В смуглом, немногословном докторе Каммисоне было трудно узнать сорванца, с которым он учился десять лет назад. Непроницаемое лицо, тихий голос, две вертикальные складки над переносицей, указывающие на тревогу или озабоченность. Во всех движениях вкрадчивость, как у кошки, и нежные, очень чувственные руки – руки хирурга. Казалось, ножом, вилкой и бокалом они орудовали сами по себе и могли бы продолжить эту работу даже в случае сна или смерти их владельца. За время обеда Найджел лишь один раз увидел улыбку Герберта Каммисона – она предназначалась жене, когда в разговоре наступило краткое затишье. В ней сочетались теплота и сочувствие.
Взаимоотношения этих двоих людей, очевидно, были наилучшими. Никаких раздражительных замечаний одного в адрес другого с намеками на собственное превосходство, что так характерно для плохо подобранных семейных пар, когда они оказываются среди посторонних людей. Ни какого соперничества в попытках привлечь к себе внимание гостя. Найджел праздно размышлял, чего это ради София Каммисон с ее темными волосами и яркой кожей одета в такие безжизненные пастельные тона, вместо того чтобы носить что-нибудь бросающееся в глаза, когда и всплыло опять имя Банкета. Каммисон спросил, что Найджел предпочитает: виски или пиво. Он выбрал пиво. А пока крутил в пальцах бутылку, увидел на ней этикетку: «Пивоваренный завод Баннета. Майден-Эстбери. Дорсет».
– Это как-то связано с человеком, с которым я встречаюсь вечером? – спросил Найджел и внезапно ощутил за столом какую-то напряженность.
– Да, он владеет местной пивоварней, – настороженно, тщательно подбирая слова, ответила миссис Каммисон, а затем быстро, без запинки продолжила, обращаясь к мужу: – Мистер Баннет пожелал встретиться с мистером Стрэнджвейсом, поэтому я пригласила его и еще несколько человек заглянуть к нам после собрания.
– О, – произнес Герберт Каммисон, – я понимаю.
На первый взгляд этот разговор мог показаться вполне обычным, но Найджел почувствовал в тоне миссис Каммисон как бы указание: «Не выказывай удивления, Герберт. Предоставь мне управиться с этим». А ответ ее мужа прозвучал как неохотное согласие.
– Ну, – провозгласил Каммисон своим обычным мрачным тоном, – за удачу! – Он поднял бокал и погрозил пальцем Найджелу – жест, внезапно перекинувший мостик между Оксфордом и Майден-Эстбери, – и добавил: – Я вот беспокоюсь, не пьем ли мы сейчас беднягу Траффлиса.
– Пьем… Траффлиса? – в изумлении переспросил Найджел.
– Герберт! – возмутилась миссис Каммисон. – Не будь столь вульгарным! В любом случае, то пиво еще не дозрело.
– Я бы не возражал. Это лишь добавило бы крепости.
– Да о чем таком вы толкуете? Какой-то старый дорсетский рецепт пива?
– Не совсем так, – пояснил Каммисон. – Две недели назад в один из чанов упал Траффлис – собака Юстаса Баннета. Счастливое избавление для отвратительной маленькой зверюшки – я бы так назвал это происшествие. Но Баннет делает из этого черт-те что.
– «Счастливое избавление»?
– Да, – отчеканил Каммисон. – Я подозреваю у Юстаса Баннета наличие садистских наклонностей. Среди прочих «достоинств».
– Герберт! – воскликнула жена. Причем в ее восклицании слышалось нечто большее, чем упрек шокированной женщины.
Герберт мрачно отозвался:
– Ну, возможно, «подозреваю» не совсем верное слово. Мы все знаем…
– Вы не возражаете против вопросов в ваш адрес? – поспешно перебила мужа София, обратившись к Найджелу.
Тот поморщился.
– Боюсь, это часть нашей сделки, – ответил Найджел.
После обеда они направились в городской зал – пыльное, старомодное, унылое место, пахнущее лаком и стылым чаем, или, как вообразил Найджел, центр всех наиболее склочных и бестолковых действ Майден-Эстбери, от дешевых распродаж до дознаний. Так сказать, интеллигенция городка там уже собралась. Найджел бы представлен туго затянутой женщине агрессивного вида, которая в своем облачении вполне могла бы олицетворять богиню Общественного Благоденствия («Это мисс Меллорс, наш президент»), после чего последовал у нее в кильватере к помосту.
Богиня Общественного Благоденствия тяжело на него дыхнула, извлекла флакон одеколона, щедро полила себя и пробасила:
– Рада, что вы пришли. Удачного вам начала! Волнуетесь?
– Скорее, парализован, – откликнулся Найджел. – Однако надеюсь обрести в себе силы, после того как нагрузился великолепным пойлом вашего мистера Баннета. Хорошая, бодрящая влага, не так ли?
– В самом деле? «Хорошая» – слово, которое мне не подобает использовать применительно к пиву. Я вице-президент Общества Голубой ленты. Наша цель – запретить все спиртные напитки, наступить, так сказать, ногой на шею алкоголя.
– Ох, – только и нашелся что сказать Найджел, осознавая – все, на что наступит нога мисс Меллорс, имеет весьма малый шанс выжить. Он повозился со своими бумажками и начал рассматривать аудиторию.
Превалирующая часть лиц выглядела так, что Найджел не на шутку забеспокоился: а будет ли удобоварима для них лекция о поэтах послевоенного периода? Хотя теперь уже было поздно что-либо менять. Первый ряд занимали – рассматривая слева направо – две леди с огромными слуховыми трубками, похожими на рога изобилия; мальчишка, сосущий леденец и выглядевший мятежником (а как же иначе, рассудил Найджел, если его сюда насильно затащили?); сельского вида женщина – предположительно его мамаша, которая явно чувствовала бы себя более комфортно, если бы здесь обсуждались цены на крупный рогатый скот, а не трескучие рифмы; старый джентльмен, заранее уже поднесший согнутую ладонь к уху, и две монашки. Далее три стула оставались пустыми, а на последнем восседал, излучая сияние, помощник священника.
– Разве… э… все эти люди – члены литературного общества? – робко спросил он у мисс Меллорс.
– О нет. Мы объявили, что лекция проводится для широкой публики. По окончании всем обещаны кофе и сандвичи.
«Ясно, – подумал Найджел, – вот почему и кворум. Однако она могла бы изложить мне все это в более тактичной манере. «Хлеба и зрелищ» – как говорили в древнем Риме. Причем я здесь, разумеется, в качестве «зрелища».
– Конечно, сюда допущены только респектабельные люди, – подсластила пилюлю мисс Меллорс.
– Ну разумеется.
Когда мисс Меллорс встала, чтобы представить его (отнюдь не в нескольких словах и подобранных не совсем удачно), Найджел продолжил изучение аудитории. Его внимание привлек джентльмен в третьем ряду, холодно разглядывающий лектора через стеклышки пенсне. Найджел внезапно ощутил к нему сильную неприязнь: его круглое лицо и маленький недовольный рот удивительно сочетались со скаредностью, аскетизмом и невежественностью, отражающимися в глазах. Не отрывая пристального взгляда от Найджела, этот человек что-то сказал увядшей, жалкой на вид женщине, презрительно скривив при этом рот. Та повернулась к нему и ответила, не поднимая глаз, выражая полную покорность, словно она была его собакой. Позади них, на некотором расстоянии, сидели знакомые люди: как всегда сдержанный, без тени улыбки Герберт и его жена, лукаво улыбающаяся Найджелу. Справа от них устроился молодой человек с бакенбардами в запятнанном твидовом пиджаке и рубашке хаки. Он явно пытался отстраниться от всего происходящего. Презрительная складка его губ Найджелу кого-то смутно напомнила. Но вот кого? Рядом с ним другой молодой человек, по-видимому, уже спал. «Несомненно представитель местной прессы», – решил Найджел.
Мисс Меллорс, погоняя себя в хвост и гриву, добралась до заключительной части речи и заговорила совершенно другим тоном, который, очевидно, приберегала для разглагольствований в особых случаях, дабы продемонстрировать свой интеллект. Найджел предпочел бы ее нормальный, неисковерканный бас.
– …И я уверена, нынешним вечером все мы чувствуем себя привилегированными, удостоившись чести увидеть столь выдающегося автора. Нам хорошо известно и другое поприще мистера Стрэнджвейса. Нет сомнения, что, будучи выдающимся сыщиком, сегодня он даст нам ключ к пониманию современной поэзии, а я знаю, что большинство из нас в этом нуждаются. – («Ха! Ха! Слушайте! Слушайте!» – неожиданно проревел старый джентльмен, с ладонью, поднесенной к уху.) – Ну, вы явились сюда не затем, чтобы любоваться мною, поэтому без лишних слов я хочу попросить мистера Стрэнджвейса прочитать нам его замечательную лекцию. Итак, мистер Стрэнджвейс!
Найджел встал и осчастливил присутствующих своей лекцией…
Когда с этим было покончено и собравшиеся расправились с кофе и сандвичами, мисс Меллорс предложила задавать вопросы.
Какой-то джентльмен с белыми усами внезапно встал и разразился филиппикой против якобы большевистских тенденций молодых поэтов. Свою речь он закончил на вопросительной ноте, умудрившись при этом ни о чем не спросить. Поэтому Найджел счел возможным отделаться таким же ответом – мол, многое из сказанного оратором действительно имеет место.
Затем встала довольно хорошенькая молодая женщина, покраснела и заявила, что, как ей кажется, в современной поэзии нет музыки.
Найджел процитировал несколько пассажей, чтобы доказать обратное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32