- Ну, старик, это уж ты сам виноват. Хороший мог бы навар слупить за каникулы. А письмо и правда есть. - И Ленька достал из-за пазухи нечто, весьма смахивавшее на солдатский треугольничек.
- Это что, с фронта? - поинтересовался я.
- Почти. Из Орехова-Зуева. Тебе ничего не говорит это название?
М-да. Я скривился. От названия этого населенного пункта меня просто выворачивало наизнанку.
- Пришло на адрес нашего гадюшника, - жизнерадостно объявил Ленька. - Но адресовано тебе. Девушка, похоже, не в курсе, что тебя после вашего с ней праздника уволили…
Я разорвал конверт, оттуда выпал розовый клочок.
Уважаемый Арсен! (Тьфу ты, пропасть!) Вас уже уволили? Нехорошо что так получилось. А все выходит изза нас. Что поделать ктото отдыхает а ктото работает. (Логикой и знаками препинания автор не грешил.) Если вас никуда не берут можете приезжать к нам в Орехово. На химический. Может коечто получиться…
И подпись: «Елена Кондакова». Ленька глянул на мое ошарашенное лицо и гаденько ухмыльнулся:
- Что, старичок, одна из твоих тогдашних компаньонок запала?
- Ну какой я тебе старичок, - почему-то рассвирепел я. - Ты принес письмо? Принес! Почтальон сделал свое дело - почтальон может уходить. Где расписаться?
- О-о! - протянул Тимирязьев. - Да тут любов! Ну ладно, ты слюни-то не распускай. Я к тебе попозже загляну…
И исчез. Я услышал, как он спускается, отчаянно чертыхаясь и цепляясь хилыми плечами за почтовые ящики. Будто и впрямь почту разносил. Я вздохнул и задумался, что бы могло означать это письмо.
С одной стороны - это самый настоящий бред. Только оттиска губной помады внизу не хватает. (Кстати, впоследствии я иногда получал от девушки Елены письма, помеченные именно таким образом.) Выбросить эту бумажку к чертям, да и забыть.
Но с другой стороны - во мне вдруг нежданно-негаданно пробудились сентиментальные чувства. Девушка писала, старалась от всего сердца, предлагала даже на работу устроить, а я - вот так, сразу - выбросить.
Словом, я состряпал вежливый, ни к чему не обязывающий ответ.
А через неделю в моем почтовом ящике лежало письмо из Орехова. Начиналось оно словами: «ДОРОГОЙ Арсен!»
Переписка затянулась, как это ни смешно, на целых три года. Разок я даже навестил девушку Елену в ее городишке.
Что я там встретил? Там я встретил на вокзале ацидофилин в старомодных бутылках, квашеную капусту, крахмальную скрипучую подушку и Томку из первого гальванического. Елена глазела на меня затравленно и с обожанием. Будто ждала, что я с минуты на минуту запою «Песню индийского гостя». Ее персиковые щеки тряслись и никак не желали растягивать губы в улыбку.
Иногда (особенно на уроках) меня посещала унылая мысль: «А не жениться ли на Елене-из-Орехова? Не уехать ли в славный город Кокосово? Учителя везде нужны…» Но крамольная мысль улетучивалась вместе с трелью звонка.
И вот минуло три года. Я взял в нагрузку несколько дополнительных часов и получил в награду то, что давно уже должен был получить. Последнее письмо от девушки Елены. Последнее, поскольку сомнительно, что водители, пусть даже и автобусов, позволят своим женам переписываться с неизвестными мужчинами. Пусть даже и учителями. И пусть даже известными.
Огорчился ли я? С одной стороны, я успел привыкнуть к письмам из Орехова. А с другой… С другой - слава богу, что Елена Прекрасная догадалась не звать меня на свадьбу.
И вот теперь, выбросив письмо (от чего лужи наверняка приобрели легкий запах «Красной Москвы». Или «Незнакомки»?), я шел сквозь дождь к своей лучшей институтской подруге Катьке Колосовой. В кармане лежала бутылка вина.
Глава 2
Телефон доверия
Мадам (вернее, мадемуазель, но «мадам» подходило почему-то больше) Колосова уверенно распахнула свою пуленепробиваемую дверь. Первое, что она сделала, как только получила место с хорошим окладом в какой-то сомнительной фирме, - установила сие металлическое чудовище в более чем скромный проем своей малогабаритной квартирки. «Все-таки учитель математики на английском языке гораздо перспективнее, чем учитель литературы на русском», - привычно подумал я, опасливо проскакивая в дверной проем мимо готового захлопнуться железного монстра.
- А если это не я? - предположил я вместо приветствия. - Не боишься вот так распахивать-то?
- Отобьемся, - невозмутимо ответила Катька, швырнула мне под ноги тапки и осведомилась: - Опять выть?
- Ну почему сразу выть? Я что, хоть раз выл?
- Ладно, давай бутылку.
Сидя на Катькином диване, я почему-то всегда вспоминал о камине. Все остальное в этом жилище имелось в избытке. Мадам Колосова зверским жестом вонзила штопор в узкое горло несчастной бутылки, пару раз повернула и торжественно извлекла целехонькую пробку.
Не люблю вино. А все из-за того, что с ним вечно рискуешь опозориться. Мало того что провозишься со штопором целую вечность, да еще и вынешь пробку по частям. Всю изодранную и в крошках. А можешь и вовсе не вынуть. И придется тогда продавливать подлую деревяшку внутрь и потом пить, отплевываясь от пробковых останков.
Катька эти тонкости, слава богу, понимала. И вот, пожалуйста, она уже разливает вино в богемские стаканы.
- Ну, что там стряслось на этот раз? С завучем поцапался? Или директрисе морду набил?
- Нет, Кэт, до этого дело не дошло, - смутился я. - Помнишь, я как-то рассказывал о своей эпистолярщине…
- А если без этих твоих штучек?
- Ну конечно! Твои бандиты так, разумеется, не выражаются. Они все больше по-латыни да по-гречески…
- Между прочим, мои бандиты сидят сейчас у компьютеров и зарабатывают бабки, а не шляются по бабам с дурацкими разговорами.
Я обиженно встал, но Кэт толкнула меня обратно на диван.
- Сиди уж. Шучу… Ты о своей эпохальной переписке с этой деревенской дурехой?
- Ну да. Я же как-то рассказывал тебе.
- Как-то рассказывал! - возмутилась моя лучшая подруга. - Да ты мне все уши прожужжал этими благоглупостями. Третий поди годок пошел… Ну что, она еще терпит? Не послала тебя куда подальше?
- В том то и дело, что послала, - отозвался я бодро, но вышло как-то уныло.
Катька глотнула вина и зашлась в диком хохоте. Впрочем, она тут же заглушила приступ новым глотком.
- Давно пора, - резюмировала она, взмахнув неестественно рыжей челкой. - О чем вообще можно писать три года подряд? Ума не приложу. Думаю, ты успел прочесть своей Офелии полный курс русского и литературы.
- Хватит! По крайней мере, девушка стала писать гораздо грамотнее. - Это была откровенная ложь, но должен же я был хоть как-то оправдаться. - Словом, она выходит замуж…
- Слава богу, - вздохнула Кэт. - Надеюсь, не за тебя?
- Нет, ну что ты! - махнул я слабой рукой (почему-то рука в Катькиной квартире у меня всегда слабела).
И тут раздалась телефонная трель.
- Ты не обидишься, если я возьму трубку? - осведомилась мадам Колосова. - Или это собьет тебя с мыслей? Если они еще остались, конечно?
- Не сомневайся, остались.
Я хотел что-то добавить, но Кэт уже ухватила трубку и погрузилась в треп. Голос на противоположном конце провода - явно женский - был такой же нудный, как и у моей подруги. Наверняка опять какая-нибудь несчастная идиотка жалуется на своего зверя-мужа. И охота же Кэт!
«Реджинальд медленно откинулся в кресле…» Или как там пишут в дурацких женских романах? Словом, я откинулся поудобнее на спинку дивана и стал рассматривать замысловатый иероглиф на спине Катькиного халата.
- Да брось ты! Все не так серьезно… Ну и что, что не пришел… Ну и что, что не позвонил… Мало ли, - бубнила мадам Колосова.
Ей бы на «телефоне доверия» работать. Вон как ловко у нее получается. Такая и Анну Каренину из-под поезда по телефону извлекла бы. Помирила с мужем. Да еще и доказала бы, что он самый лучший в мире и таких днем с огнем не сыщешь…
С мадам Колосовой я познакомился в институте. Курсе на втором.
Мой приятель, Виталька Рыбкин - будущий учитель черчения, - был большой бабник. Родители у него пребывали в загранке, где-то в африканских джунглях, и двухкомнатная квартира была в его полном распоряжении. Там Виталька регулярно устраивал «сабантуи», как он их называл.
Сам я был завсегдатаем на этих праздниках юной жизни. У меня даже имелось постоянное место в двухкомнатной квартире африканских родителей моего приятеля. Между эфиопским сосудом для варки кофе и жутковатым идолом непонятного предназначения.
Как-то раз сижу я между сосудом и идолом. Пью пиво. Вдруг в комнату вваливается Рыбкин в обнимку с двумя девицами. Одна, черненькая, куда-то сразу затерялась. По-моему, ушла резать салаты на кухню. Вторая же (а это и была мадам Колосова) подходит ко мне на расстояние вытянутой руки, уставляется своими густыми ресницами прямо мне в переносицу и спрашивает Витальку:
- А это чудище откуда к тебе явилось?
Рыбкин, не сообразив, что речь идет обо мне, невозмутимо отвечает:
- Это родители прислали из Кении. Масайское божество плодородия и любви. Видишь, у него спереди что-то выпирает? Наподобие банана?
Катька внимательно изучила мое лицо и говорит:
- Понятно. А я вначале подумала, что это у него нос.
- Хорош нос! - рассмеялся Виталька. - Он этим носом не одну сотню воинов и пастухов заделал.
С тех пор меня несколько лет дразнили Божеством плодородия и любви. А с Катькой у нас завязался роман. Впрочем, это слишком пошло и сильно сказано - роман. Вот у Витальки действительно были романы. Одна девушка даже едва не покончила с собой из-за него. Еле-еле успели вытащить с кухни, где она устроилась у газовой плиты, предварительно облачившись в черное исподнее.
Мы же с Катькой несколько раз наведались в театр Советской Армии да посетили пару концертов некоего Игоря Гарного - человека-арифмометра. А потом мадам Колосова позвонила мне как-то ночью и сообщила, что выходит замуж.
Года два она терпела одного придурка из Внешторгбанка. По фамилии Чемодуров. Он Катьке даже книжки на ночь читал. И, не побрившись, спать не ложился. Вино водой разбавлял. Во-первых, говорил, так все французы пьют, а во-вторых, иначе вредно. Ну вот, в один прекрасный день он и отправился на Женевское озеро дегустировать разбавленное вино. А Кэт с ним почему-то не поехала.
Оно и понятно. Даже свадьба их мне сразу не понравилась. Да и Катьке, по-моему, тоже. Я свидетелем был. С ее стороны. Просто потеха. Его родители чуть с ума не сошли. Наверняка решили - любовник.
Арендовали Домжур. Катька в каких-то безумных кружевах. Чемодуров - во фраке. Его свидетель - тоже. Понабежало каких-то стариков. Понадарили золотых «паркеров». На том дело и закончилось.
А через день Катька ко мне заявилась. Я спрашиваю: «И что ты мужу сказала?» А она: «Что, что! К подруге поехала…» Хороша подруга.
И главное, зачем заявилась? До сих пор не понимаю. Даже на своего внешнего торговца не жаловалась. Никогда. Только сказала, что он раньше математиком был, и это ее бесит. Непонятно, почему этот факт должен бесить?
А через два года Кэт позвонила мне и сообщила этак невозмутимо: «Сеня, ты знаешь, а я развелась…» Здрасьте-приехали.
И вот такому человеку, как мадам Колосова, жалуются по ночам подружки-горемыки. Да они бы за одно Женевское озеро, забыв про книжки, бритье и вино, на край света пошли!
- Что это ты на меня так уставился? - Оказывается, крепко я задумался. Катька давно закончила свои душещипательные беседы. - Ну давай, одна дура поныла, теперь твоя очередь. - Это она о письме. - Ну скажи мне, что теперь ты не знаешь, как дальше жить. Ведь из твоей жизни наверняка ушла какая-то там ниша. Или как ты это называешь?
- Да, ушла… - неожиданно раскис я, - но не такая уж и важная.
Катька внезапно вскочила и отправилась на кухню. Оттуда раздался ее подобревший голос (конечно, глаза в глаза по-доброму говорить не очень-то с руки):
- А вообще-то я вас, мужиков, понимаю. Вы ведь существа консервативные. Как привыкнете к чему-нибудь, так вас, как слепого от теста, - не оттянешь.
- Что это ты имеешь в виду? - озадаченно отозвался я.
- А то, что ты просто-напросто привык к этим письмишкам. Баба в своем Орехове мучается, тебе на это, разумеется, наплевать. А теперь у него, видите ли, ниша пропала, - перешла она неожиданно на третье лицо и на крик.
- Да если хочешь знать, я даже рад за нее!
- Ну еще бы. - Мадам Колосова внесла в комнату две дымящиеся чашки с кофе. - Нет бы самому жениться, коню здоровому. Впрочем, она тебе, конечно, не пара. Или ты уже собирался на четвертый год переписки стать сельским учителем?
- Это город, - подчеркнул я. - И ничего я не надумал…
- Так о чем же тогда разговор?
Катька отвернулась от меня и стала щелкать телевизионным пультом. Чем она при этом руководствовалась, я никогда не знал. Наконец на экране возникла какая-то дряблая морда и начала вещать на английском (на Катькином балконе висела тарелка).
И тут я задумался. Как гоголевский Подколесин. Жена, уют, детишки. Впрочем, детишки - это уж чересчур. Но действительно, почему я не женюсь?
- Кать, - позвал я подругу. Она недовольно оторвалась от биржевых новостей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46