Черные трусики. Тоже долой.
– Иди сюда.
Я сидел на кровати, но тут же встал и подошел к ней. Вероника не дала мне прикоснуться к себе, пока меня не раздела.
– Погоди. Наслаждение должно длиться.
В отличие от своей, мою рубашку она расстегивала очень медленно, то и дело останавливаясь, чтобы с улыбкой посмотреть на меня. Я ощущал запах ее волос. Они пахли невинным детским шампунем. Плечи у нее были широкие, но руки – тонкие и четко очерченные.
Когда моя рубашка оказалась на полу, Вероника провела кончиками пальцев по моей груди, по плечам, вдоль рук до самых пальцев. Потом приблизилась и снизу вверх погладила мою спину. Я нагнулся поцеловать ее, но она покачала головой и отвернулась, хотя по-прежнему меня гладила.
– Вероника!
Ее руки замерли, и она отстранилась.
– У меня нет презерватива.
Наклонившись, она достала из кармана брюк целую пригоршню.
– Откуда ты знала? – Я постарался, чтобы это прозвучало весело и вместе с тем скептически.
– Я не знала. Я надеялась.
Хотя в моих романах полно откровенных сексуальных сцен, я не попытаюсь даже описать, каково было спать с Вероникой Лейк. Излагать секс словами – совсем не то, что им заниматься. Конечно, можно подпустить побольше жесткого порно и клубнички – пусть у идиотов потекут слюнки, – соединяя в пределах одного абзаца различные части тела, но это слишком далеко от реальности – как далека открытка от истинного пейзажа.
Многое из того, что она знала и делала, я уже познал раньше, но теперь у меня вызвали трепет ее подвижность и пыл. Все равно, что оказаться в танцевальном зале с искусной танцовщицей, которая знает каждое па, ни на минуту не хочет присесть, и дает тебе понять, что ты – Фред Астер.
Не знаю, когда мы заснули, но среди ночи я проснулся, чувствуя, что ее волосы щекочут мне шею, а где-то рядом чей-то тихий сонный голос поет «Uptown Girl» Билли Джоэла. Сначала я подумал, что мы не выключили радио, но вспомнил, что вообще его не включали. Потом сквозь паутину сна мне казалось, что голос доносится с улицы, пока до меня не дошло, что голос раздается слишком близко. И я повернулся к женщине, рядом с которой уснул:
– Вероника!
– Uptown Girl...
–Вероника!
– You 've been livin'...
Она лежала, отвернувшись от меня, и медленно перевернулась.
– Привет!
Тот же нежный певучий голос.
– Ты поешь во сне!
– Я знаю.
– Ты пела «Uptown Girl»!
– Можешь переключить, просто нажми мне на нос. Ты меня поцелуешь?
Утром я проснулся раньше нее и воспользовался возможностью рассмотреть ее жилище. Все в нем неизменно говорило: «полный порядок». Все было аккуратно, но не патологически чисто. В ванной валялось несколько шпилек и других женских принадлежностей, в раковине на кухне – немытые чашки. Несмотря на это, повсюду царили опрятность и аккуратность. Квартира состояла из спальни и гостиной, которая служила и рабочим кабинетом. А больше всего мне понравилось, что в квартире много солнца. В ней ощущались радость и простор.
Писатели любят повсюду совать свой нос, это профессиональная болезнь, и в доме моей новой любовницы я заметил еще кое-что. Она читала в основном романы, стихи, книги по дизайну и биографии художников. Мебель казалась скорее уютной, чем стильной. Гостиная была уставлена экзотическими цветами в вазах всевозможного размера и цвета.
Взглянув на недописанное письмо на столе, я был поражен почерком. Не знай я, что это писала она, я бы принял его за мужской. Каждая буква выписана четко и строго вертикально, отчетливо и изящно. Рядом лежала перьевая ручка – очень большая, блестящая, синяя, с золотистым колпачком. Я осторожно взял ее.
– Разве не прелесть?
Она прикоснулась к моему плечу, и я обернулся. Волосы в самом соблазнительном беспорядке, руки мягкие и теплые.
– Люблю перьевые ручки.
Она оперлась подбородком на мое плечо.
– Осматриваешься? Я тоже так делаю, когда проведу ночь у кого-нибудь. Смотрю на человека сквозь его обстановку. И к какому заключению ты пришел? Только не ври.
Я положил ручку и поцеловал Веронику в висок.
– Полный порядок, как на корабле. Все на местах – там, где и должно быть. Из тебя получился бы хороший моряк.
– Довольно справедливо. А что ты скажешь о моих вещах? Что ты прочел по ним?
– Ты любишь яркие букеты, и, тем не менее, твои цветы не живые. Ты плохо за ними ухаживаешь. На полках биографии одержимых гениев, но твое жилище говорит, что сама ты любишь порядок. Книги по дизайну. Дай мне догадаться – ты Водолей?
– Нет. Дева.
Я невольно замер:
– Вероника, одна из моих жен была Дева. Ты не Дева. Девы в постели не ведут себя так, как ты. Они сжимают кулаки, лежат неподвижно и глядят в потолок.
Она зевнула и томно потянулась. Потом медленно опустила руки и обняла меня. Ее дыхание было несвежим и теплым. Мне захотелось поцеловать ее.
– Я веду себя так в постели не потому, что я Дева. Что еще тебе сказала моя квартира?
– Что это за камни?
В дальнем углу ее письменного стола в большой медной пепельнице лежала кучка невзрачных гладких камней. Вероника взяла два и потерла себе о щеку.
– Они с Явы. Я всегда хотела снять фильм про комодского варана, и, получив небольшой грант, на месяц поехала в Индонезию. Однажды на берегу я бросала в воду камешки. Взяла один – вот этот – и уже было бросила его, как вдруг мне пришла в голову мысль: а что, если камни на всех пляжах в мире – это человеческие души?.. Вот что происходит с нами после смерти – душа превращается в камень, и его бросают в один из океанов. Тысячи или миллионы лет вода обтачивает их, пока не отшлифует до такой вот степени. Но истинная цель – исчезнуть без следа. Когда это произойдет, душа попадает в рай или достигает нирваны, небытия, чего угодно. – Она подбросила камешек в руке. – Или же цель состоит в том, чтобы после тысячи лет в воде выбросить камень обратно на сушу. Тихонько, тихонько подталкивать к берегу и вытолкнуть туда, где тихо и спокойно и каждый день светит солнце... Это была странная мысль, но она показалась мне такой важной, что я вдруг замерла и задумалась. Потому я взяла эту пригоршню и привезла домой. Это мое каменное «мементо мори»* [Memento mori (лат.) – помни о смерти.].
В следующий раз я взял с собой в Крейнс-Вью Кассандру. Это случилось за неделю до начала учебного года, и она, как и ожидалось, без радости воспринимала перспективу еще на год возвратиться к зубрежке. Когда я предложил ей провести денек в моем родном городке, она оживилась и согласилась, при условии что я не буду пичкать ее рассказами о моей счастливой юности. Я ответил, что с этим проблем не будет, потому что у меня этих историй немного. Я был неплохим учеником, на мою долю выпало всего несколько незапоминающихся приключений, и я слишком много смотрел телевизор.
– Ладно, Мистер Счастливая Юность, и какое же твое самое яркое воспоминание о школе?
– Я полагаю – то, когда я нашел Паулину Острову.
– Папа, это не воспоминание, а просто ужас! А я говорю про что-нибудь нормальное. Понимаешь, вроде школьного бала или встречи бывших выпускников.
– Влюбленность. Как я учился влюбляться. В один прекрасный день ты замечаешь, что девушки не просто существуют, как казалось раньше, а что они – самое главное на свете.
– И когда это произошло с тобой?
Я снял руку с руля и протянул ладонь Кассандре.
– Не помню. Помню лишь, что однажды пришел в школу, и все оказалось не так, как всегда. Все эти развевающиеся юбки, груди и обольстительные улыбки.
Кассандра опустила стекло, и ветер сбил волосы ей на лицо.
– Иногда, когда мне грустно или тоскливо, я думаю, что он где-то есть и рано или поздно мы встретимся. И тогда я думаю: что-то он делает в эту минуту? Он когда-нибудь думает о том же? Думает, как я выгляжу или где я сейчас? А может быть, читает «Плейбой» и мечтает о сиськах?
Я на мгновение задумался и был вынужден согласиться.
– Мальчишки именно такие. Судя по моему собственному опыту, он уже есть где-то в твоей жизни, но в твоих мыслях еще не материализовался. Как телепортируемые люди в «Стар-треке». Они вроде бы уже здесь, но выглядят, как скопление пузырьков в газировке. Или, может быть, он где-нибудь в Мали или в Братиславе, и ты еще нескоро его увидишь. Но можешь не сомневаться: где бы он ни был, он думает о тебе, милая.
Она пожала плечами.
– Раз уж заговорили о таких вещах, как дела с твоей новой подружкой?
– Пока не знаю. Она для меня все еще какое-то расплывчатое розовое сияние.
– Как это понимать?
Касс подняла босые ноги на щиток.
– Она такая милая, что я не могу трезво оценить ситуацию. Все, что она делает, – восхитительно.
– Напомни, как ее зовут – Грета Гарбо?
– Не умничай. Ты знаешь ее имя – Вероника Лейк.
– Когда я с ней познакомлюсь?
– В следующий раз я приеду в город и отберу тебя у твоей матери. Мы поедем куда-нибудь пообедать вместе.
Мы остановились пообедать у Скрэппи, и, к моему удивлению, оказалось, что официантка Донна запомнила меня. Она спросила, повидался ли я уже с ее дядей Фрэнни, и я ответил, что собираюсь сегодня к нему заехать. Она с любопытством посматривала на Касс, и я их познакомил:
– Донна, это моя дочь Кассандра. Доннин дядя – Фрэнни Маккейб.
Касс присвистнула; на нее это произвело глубокое впечатление.
– Фрэнни Маккейб – папин герой. В каждом его отрицательном герое есть что-то от Фрэнни.
Донна хихикнула и спросила, не хочу ли я позвонить в участок и узнать, на месте ли начальник. Я сказал: конечно. Она вышла и через пять минут вернулась.
– Он вас помнит! Он просит вас приехать.
Через полчаса мы вошли в дверь местного полицейского участка. Я поймал себя на том, что качаю головой.
– Последний раз я был здесь, когда всю нашу компанию привели за драку на футбольном матче.
Проходивший молодой полисмен бросил на Касс оценивающий взгляд. Папа во мне сжал кулаки, но я сдержался. Прямо у входа сидела женщина в полицейской форме, и я спросил, нельзя ли нам увидеть начальника полиции. Я назвал свое имя, она взяла трубку. Через минуту дверь за ее спиной распахнулась, и в комнату вошел сухопарый мужчина в дорогом темном костюме, с улыбкой, которую я узнал бы и через тысячу лет.
– Черт возьми! Да это же Аспирин Байер! Хочу спросить только об одном – у тебя есть сигареты?
– Фрэнни!
Мы обменялись рукопожатием и долго смотрели друг на друга, разглядывая морщины и прочие следы прожитых лет.
– Ты не слишком шикарно одет для знаменитого писателя. Эта твоя последняя книга – я в конце так хохотал, что охрип.
– А я-то хотел, чтобы вышло грустно!
Он взял меня за подбородок.
– Бестселлер ты наш. Сэмми Байер в списке бестселлеров «Нью-Йорк Тайме». Можешь представить, как я обрадовался, в первый раз увидев там твое имя!
Его волосы были зачесаны назад и приглажены гелем в стиле журнала «GQ». Неброский репсовый галстук смотрелся элегантно, молочно-белая рубашка была словно только что отглажена. Фрэнни напоминал то ли преуспевающего биржевого маклера, то ли баскетбольного тренера из профессиональной лиги. Он излучал ту же бешеную энергию, но лицо у него было очень бледным, а под глазами виднелись темные круги, как будто он недавно поправился после тяжелой болезни.
– А это кто?
– Моя дочь Кассандра.
Он протянул ей руку, но Касс удивила нас обоих, шагнув к нему и обняв. Он с улыбкой посмотрел на меня через ее плечо:
– Эй, как это понимать?
Она отодвинулась от Маккейба.
– Я вас уже знаю. Я с младенчества слушала истории про вас.
– Да ну? – Фрэнни был смущен и польщен. – И что же твой папа рассказывал?
– Я знаю про бомбы в бутылках из-под кока-колы, про зал Общества ветеранов, про автомобиль Энтони Скаро...
– Стоп! Зайдемте ко мне в кабинет, а то меня арестуют.
В кабинете было просторно и пусто – там стояли лишь исцарапанный стол и придвинутые к нему два стула.
– Все точно так же, как двадцать лет назад.
Сев за стол, Фрэнни окинул комнату взглядом.
– Я снял Рембрандта, чтобы ты чувствовал себя как дома. Сколько раз нас приводили сюда, Сэм?
– Тебя чаще, чем меня, начальник. Надо бы повесить здесь мемориальную доску.
– Мне надоело сидеть с той стороны и терпеть удары по башке «Желтыми страницами», вот я и решил, что пересяду сюда и сам буду бить.
Моя пацифистка-дочь засопела:
– Это что, правда? Вы действительно бьете людей телефонной книгой?
– Нет, Кассандра, старые добрые времена прошли. Теперь пускают в ход психологическое давление. А если ребята упираются, мы пользуемся электрошокерами для скота.
На лице у него ничего не отразилось – таким я его и помнил. Та же безмятежность и отсутствие каких-либо эмоций – бесстрастное, невозмутимое лицо, не раз спасавшее его от больших неприятностей двадцать лет назад.
– Скажи ей, что ты шутишь, Фрэнни.
– Я шучу, Касс. Итак, мистер Байер, что заставило вас почтить Крейнс-Вью своим посещением после двадцатилетнего отсутствия?
– Сначала расскажи, ради всего святого, как тебя угораздило стать начальником полиции? Я был уверен, что ты кончишь...
– За решеткой?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
– Иди сюда.
Я сидел на кровати, но тут же встал и подошел к ней. Вероника не дала мне прикоснуться к себе, пока меня не раздела.
– Погоди. Наслаждение должно длиться.
В отличие от своей, мою рубашку она расстегивала очень медленно, то и дело останавливаясь, чтобы с улыбкой посмотреть на меня. Я ощущал запах ее волос. Они пахли невинным детским шампунем. Плечи у нее были широкие, но руки – тонкие и четко очерченные.
Когда моя рубашка оказалась на полу, Вероника провела кончиками пальцев по моей груди, по плечам, вдоль рук до самых пальцев. Потом приблизилась и снизу вверх погладила мою спину. Я нагнулся поцеловать ее, но она покачала головой и отвернулась, хотя по-прежнему меня гладила.
– Вероника!
Ее руки замерли, и она отстранилась.
– У меня нет презерватива.
Наклонившись, она достала из кармана брюк целую пригоршню.
– Откуда ты знала? – Я постарался, чтобы это прозвучало весело и вместе с тем скептически.
– Я не знала. Я надеялась.
Хотя в моих романах полно откровенных сексуальных сцен, я не попытаюсь даже описать, каково было спать с Вероникой Лейк. Излагать секс словами – совсем не то, что им заниматься. Конечно, можно подпустить побольше жесткого порно и клубнички – пусть у идиотов потекут слюнки, – соединяя в пределах одного абзаца различные части тела, но это слишком далеко от реальности – как далека открытка от истинного пейзажа.
Многое из того, что она знала и делала, я уже познал раньше, но теперь у меня вызвали трепет ее подвижность и пыл. Все равно, что оказаться в танцевальном зале с искусной танцовщицей, которая знает каждое па, ни на минуту не хочет присесть, и дает тебе понять, что ты – Фред Астер.
Не знаю, когда мы заснули, но среди ночи я проснулся, чувствуя, что ее волосы щекочут мне шею, а где-то рядом чей-то тихий сонный голос поет «Uptown Girl» Билли Джоэла. Сначала я подумал, что мы не выключили радио, но вспомнил, что вообще его не включали. Потом сквозь паутину сна мне казалось, что голос доносится с улицы, пока до меня не дошло, что голос раздается слишком близко. И я повернулся к женщине, рядом с которой уснул:
– Вероника!
– Uptown Girl...
–Вероника!
– You 've been livin'...
Она лежала, отвернувшись от меня, и медленно перевернулась.
– Привет!
Тот же нежный певучий голос.
– Ты поешь во сне!
– Я знаю.
– Ты пела «Uptown Girl»!
– Можешь переключить, просто нажми мне на нос. Ты меня поцелуешь?
Утром я проснулся раньше нее и воспользовался возможностью рассмотреть ее жилище. Все в нем неизменно говорило: «полный порядок». Все было аккуратно, но не патологически чисто. В ванной валялось несколько шпилек и других женских принадлежностей, в раковине на кухне – немытые чашки. Несмотря на это, повсюду царили опрятность и аккуратность. Квартира состояла из спальни и гостиной, которая служила и рабочим кабинетом. А больше всего мне понравилось, что в квартире много солнца. В ней ощущались радость и простор.
Писатели любят повсюду совать свой нос, это профессиональная болезнь, и в доме моей новой любовницы я заметил еще кое-что. Она читала в основном романы, стихи, книги по дизайну и биографии художников. Мебель казалась скорее уютной, чем стильной. Гостиная была уставлена экзотическими цветами в вазах всевозможного размера и цвета.
Взглянув на недописанное письмо на столе, я был поражен почерком. Не знай я, что это писала она, я бы принял его за мужской. Каждая буква выписана четко и строго вертикально, отчетливо и изящно. Рядом лежала перьевая ручка – очень большая, блестящая, синяя, с золотистым колпачком. Я осторожно взял ее.
– Разве не прелесть?
Она прикоснулась к моему плечу, и я обернулся. Волосы в самом соблазнительном беспорядке, руки мягкие и теплые.
– Люблю перьевые ручки.
Она оперлась подбородком на мое плечо.
– Осматриваешься? Я тоже так делаю, когда проведу ночь у кого-нибудь. Смотрю на человека сквозь его обстановку. И к какому заключению ты пришел? Только не ври.
Я положил ручку и поцеловал Веронику в висок.
– Полный порядок, как на корабле. Все на местах – там, где и должно быть. Из тебя получился бы хороший моряк.
– Довольно справедливо. А что ты скажешь о моих вещах? Что ты прочел по ним?
– Ты любишь яркие букеты, и, тем не менее, твои цветы не живые. Ты плохо за ними ухаживаешь. На полках биографии одержимых гениев, но твое жилище говорит, что сама ты любишь порядок. Книги по дизайну. Дай мне догадаться – ты Водолей?
– Нет. Дева.
Я невольно замер:
– Вероника, одна из моих жен была Дева. Ты не Дева. Девы в постели не ведут себя так, как ты. Они сжимают кулаки, лежат неподвижно и глядят в потолок.
Она зевнула и томно потянулась. Потом медленно опустила руки и обняла меня. Ее дыхание было несвежим и теплым. Мне захотелось поцеловать ее.
– Я веду себя так в постели не потому, что я Дева. Что еще тебе сказала моя квартира?
– Что это за камни?
В дальнем углу ее письменного стола в большой медной пепельнице лежала кучка невзрачных гладких камней. Вероника взяла два и потерла себе о щеку.
– Они с Явы. Я всегда хотела снять фильм про комодского варана, и, получив небольшой грант, на месяц поехала в Индонезию. Однажды на берегу я бросала в воду камешки. Взяла один – вот этот – и уже было бросила его, как вдруг мне пришла в голову мысль: а что, если камни на всех пляжах в мире – это человеческие души?.. Вот что происходит с нами после смерти – душа превращается в камень, и его бросают в один из океанов. Тысячи или миллионы лет вода обтачивает их, пока не отшлифует до такой вот степени. Но истинная цель – исчезнуть без следа. Когда это произойдет, душа попадает в рай или достигает нирваны, небытия, чего угодно. – Она подбросила камешек в руке. – Или же цель состоит в том, чтобы после тысячи лет в воде выбросить камень обратно на сушу. Тихонько, тихонько подталкивать к берегу и вытолкнуть туда, где тихо и спокойно и каждый день светит солнце... Это была странная мысль, но она показалась мне такой важной, что я вдруг замерла и задумалась. Потому я взяла эту пригоршню и привезла домой. Это мое каменное «мементо мори»* [Memento mori (лат.) – помни о смерти.].
В следующий раз я взял с собой в Крейнс-Вью Кассандру. Это случилось за неделю до начала учебного года, и она, как и ожидалось, без радости воспринимала перспективу еще на год возвратиться к зубрежке. Когда я предложил ей провести денек в моем родном городке, она оживилась и согласилась, при условии что я не буду пичкать ее рассказами о моей счастливой юности. Я ответил, что с этим проблем не будет, потому что у меня этих историй немного. Я был неплохим учеником, на мою долю выпало всего несколько незапоминающихся приключений, и я слишком много смотрел телевизор.
– Ладно, Мистер Счастливая Юность, и какое же твое самое яркое воспоминание о школе?
– Я полагаю – то, когда я нашел Паулину Острову.
– Папа, это не воспоминание, а просто ужас! А я говорю про что-нибудь нормальное. Понимаешь, вроде школьного бала или встречи бывших выпускников.
– Влюбленность. Как я учился влюбляться. В один прекрасный день ты замечаешь, что девушки не просто существуют, как казалось раньше, а что они – самое главное на свете.
– И когда это произошло с тобой?
Я снял руку с руля и протянул ладонь Кассандре.
– Не помню. Помню лишь, что однажды пришел в школу, и все оказалось не так, как всегда. Все эти развевающиеся юбки, груди и обольстительные улыбки.
Кассандра опустила стекло, и ветер сбил волосы ей на лицо.
– Иногда, когда мне грустно или тоскливо, я думаю, что он где-то есть и рано или поздно мы встретимся. И тогда я думаю: что-то он делает в эту минуту? Он когда-нибудь думает о том же? Думает, как я выгляжу или где я сейчас? А может быть, читает «Плейбой» и мечтает о сиськах?
Я на мгновение задумался и был вынужден согласиться.
– Мальчишки именно такие. Судя по моему собственному опыту, он уже есть где-то в твоей жизни, но в твоих мыслях еще не материализовался. Как телепортируемые люди в «Стар-треке». Они вроде бы уже здесь, но выглядят, как скопление пузырьков в газировке. Или, может быть, он где-нибудь в Мали или в Братиславе, и ты еще нескоро его увидишь. Но можешь не сомневаться: где бы он ни был, он думает о тебе, милая.
Она пожала плечами.
– Раз уж заговорили о таких вещах, как дела с твоей новой подружкой?
– Пока не знаю. Она для меня все еще какое-то расплывчатое розовое сияние.
– Как это понимать?
Касс подняла босые ноги на щиток.
– Она такая милая, что я не могу трезво оценить ситуацию. Все, что она делает, – восхитительно.
– Напомни, как ее зовут – Грета Гарбо?
– Не умничай. Ты знаешь ее имя – Вероника Лейк.
– Когда я с ней познакомлюсь?
– В следующий раз я приеду в город и отберу тебя у твоей матери. Мы поедем куда-нибудь пообедать вместе.
Мы остановились пообедать у Скрэппи, и, к моему удивлению, оказалось, что официантка Донна запомнила меня. Она спросила, повидался ли я уже с ее дядей Фрэнни, и я ответил, что собираюсь сегодня к нему заехать. Она с любопытством посматривала на Касс, и я их познакомил:
– Донна, это моя дочь Кассандра. Доннин дядя – Фрэнни Маккейб.
Касс присвистнула; на нее это произвело глубокое впечатление.
– Фрэнни Маккейб – папин герой. В каждом его отрицательном герое есть что-то от Фрэнни.
Донна хихикнула и спросила, не хочу ли я позвонить в участок и узнать, на месте ли начальник. Я сказал: конечно. Она вышла и через пять минут вернулась.
– Он вас помнит! Он просит вас приехать.
Через полчаса мы вошли в дверь местного полицейского участка. Я поймал себя на том, что качаю головой.
– Последний раз я был здесь, когда всю нашу компанию привели за драку на футбольном матче.
Проходивший молодой полисмен бросил на Касс оценивающий взгляд. Папа во мне сжал кулаки, но я сдержался. Прямо у входа сидела женщина в полицейской форме, и я спросил, нельзя ли нам увидеть начальника полиции. Я назвал свое имя, она взяла трубку. Через минуту дверь за ее спиной распахнулась, и в комнату вошел сухопарый мужчина в дорогом темном костюме, с улыбкой, которую я узнал бы и через тысячу лет.
– Черт возьми! Да это же Аспирин Байер! Хочу спросить только об одном – у тебя есть сигареты?
– Фрэнни!
Мы обменялись рукопожатием и долго смотрели друг на друга, разглядывая морщины и прочие следы прожитых лет.
– Ты не слишком шикарно одет для знаменитого писателя. Эта твоя последняя книга – я в конце так хохотал, что охрип.
– А я-то хотел, чтобы вышло грустно!
Он взял меня за подбородок.
– Бестселлер ты наш. Сэмми Байер в списке бестселлеров «Нью-Йорк Тайме». Можешь представить, как я обрадовался, в первый раз увидев там твое имя!
Его волосы были зачесаны назад и приглажены гелем в стиле журнала «GQ». Неброский репсовый галстук смотрелся элегантно, молочно-белая рубашка была словно только что отглажена. Фрэнни напоминал то ли преуспевающего биржевого маклера, то ли баскетбольного тренера из профессиональной лиги. Он излучал ту же бешеную энергию, но лицо у него было очень бледным, а под глазами виднелись темные круги, как будто он недавно поправился после тяжелой болезни.
– А это кто?
– Моя дочь Кассандра.
Он протянул ей руку, но Касс удивила нас обоих, шагнув к нему и обняв. Он с улыбкой посмотрел на меня через ее плечо:
– Эй, как это понимать?
Она отодвинулась от Маккейба.
– Я вас уже знаю. Я с младенчества слушала истории про вас.
– Да ну? – Фрэнни был смущен и польщен. – И что же твой папа рассказывал?
– Я знаю про бомбы в бутылках из-под кока-колы, про зал Общества ветеранов, про автомобиль Энтони Скаро...
– Стоп! Зайдемте ко мне в кабинет, а то меня арестуют.
В кабинете было просторно и пусто – там стояли лишь исцарапанный стол и придвинутые к нему два стула.
– Все точно так же, как двадцать лет назад.
Сев за стол, Фрэнни окинул комнату взглядом.
– Я снял Рембрандта, чтобы ты чувствовал себя как дома. Сколько раз нас приводили сюда, Сэм?
– Тебя чаще, чем меня, начальник. Надо бы повесить здесь мемориальную доску.
– Мне надоело сидеть с той стороны и терпеть удары по башке «Желтыми страницами», вот я и решил, что пересяду сюда и сам буду бить.
Моя пацифистка-дочь засопела:
– Это что, правда? Вы действительно бьете людей телефонной книгой?
– Нет, Кассандра, старые добрые времена прошли. Теперь пускают в ход психологическое давление. А если ребята упираются, мы пользуемся электрошокерами для скота.
На лице у него ничего не отразилось – таким я его и помнил. Та же безмятежность и отсутствие каких-либо эмоций – бесстрастное, невозмутимое лицо, не раз спасавшее его от больших неприятностей двадцать лет назад.
– Скажи ей, что ты шутишь, Фрэнни.
– Я шучу, Касс. Итак, мистер Байер, что заставило вас почтить Крейнс-Вью своим посещением после двадцатилетнего отсутствия?
– Сначала расскажи, ради всего святого, как тебя угораздило стать начальником полиции? Я был уверен, что ты кончишь...
– За решеткой?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35