Когда я увидел его, мне показалось, будто он отмечен печатью близкой смерти; деньгами и подарками подкупил я доктора-немца, который пользует принца, и узнал, что в Этелинге скрыт зародыш смертельной болезни, о чем он сам и не подозревает. Ты знаешь, у меня есть причины ненавидеть графа Гарольда... Даже если бы мне одному пришлось противиться его восшествию на престол, он не взошел бы на него иначе, как перешагнув через мой труп. Когда говорил клеврет его, Годри, я почувствовал, что он говорил правду: если Этелинг умрет, то ни на чью голову не может быть надета корона, кроме головы Гарольда.
– Как?! – воскликнул кембрийский вождь сурово. – И ты так думаешь?
– Не думаю, а убежден в этом... Вот почему, любезный Мирдит, мы не должны ждать, чтобы он обратил против нас все силы английского королевства. Теперь, пока жив Эдуард Исповедник, есть еще надежда: король любит тратиться на разные изображения и на своих монахов, но не очень-то щедр, когда дело идет о существенной пользе, притом он вовсе не так недоволен мною, как высказывает... Он, бедняжка, воображает, что когда будет натравливать одних графов на других, то сам будет сильнее. Пока Эдуард жив, руки у Гарольда связаны, поэтому, Мирдит, поезжай обратно к королю Гриффиту и скажи ему все, что я говорил. Скажи ему, что лучшим временем для возобновления войны будет время смут и беспокойства, которое настанет со смертью Этелинга; что если мы успеем заманить Гарольда в валлийские ущелья, то не может быть, чтобы не нашлось средств для гибели этого врага. А кому тогда быть английским королем?... Род Сердика исчезнет, слава Годвина кончится со смертью Гарольда; Тости ненавидят в его собственном графстве; Гурт слишком тих и кроток, а Леофвайн не склонен к честолюбивым замыслам... Кому же быть тогда английским королем? И я возвращу Гриффиту гирфордское и ворчестерское графства... Поезжай же скорее, Мирдит, и не забудь того, что я тебе наказал.
– А клянешься ли ты, что, став королем, избавишь Кембрию от всяких податей?
– Кембрийцы будут вольны, как птицы в поднебесье... Я клянусь тебе в этом! Вспомни слова Гарольда к кембрийским вождям, когда он принимал присягу Гриффита на подданство.
– Помню! – ответил Мирдит, побагровев от гнева.
Альгар продолжал:
– «Помните, – говорил он, – вожди кембрийские, и ты, король Гриффит, что если вы еще раз принудите английского короля грабежом, убийством и нарушением клятвы вступить в ваши пределы, то мы исполним свой долг. Дай Бог, чтобы ваш кембрийский лев не тревожил нашего покоя, иначе нам придется из человеколюбия подрезать ему когти». Гарольд, как все спокойные и холодные люди, говорит меньше, чем думает! – добавил Альгар. – А став королем, воспользуется случаем, чтобы пообрезать вам когти.
– Ладно! – ответил Мирдит со зловещей улыбкой. – Я теперь пойду к своей дружине, которая дожидается меня на постоялом дворе... Нам не следует часто показываться вместе!
– Да, отправляйся с миром! Не забудь моего поручения к Гриффиту.
– Не забуду! – сказал торжественно Мирдит, поворачивая к постоялому двору, где останавливались валлийцы, потому что хозяин его был тоже валлиец, а они очень часто приезжали в столицу из-за смут в отечестве.
Дружина вождя состояла из десяти человек знатного рода; они не пировали, к прискорбию хозяина, а лежали в саду равнодушные к удовольствиям лондонской жизни, и слушали песню одного из товарищей о делах былого. Вокруг паслись их малорослые косматые лошадки. Мирдит подошел и, убедившись, что между ними нет постороннего, махнул рукою певцу, который тотчас замолк. Тогда Мирдит начал что-то говорить своим соотечественникам на кембрийском языке; речь его была коротка, но сверкающие глаза и неистовая жестикуляция сопровождали ее. Его увлеченность передалась всем слушателям; они вскочили на ноги и со свирепым восклицанием кинулись седлать своих маленьких лошадок. А один выбранный Мирдитом вышел тотчас из сада и пошел к месту, но немедленно вернулся, увидев на нем всадника, которого толпа радостно приветствовала восклицанием: «Гарольд!»
Гарольд, отвечая ласковой улыбкой на приветствия народа, проехал мост и выехал на пустоши, тянувшиеся на протяжении всей кентской дороги. Он ехал медленно, погруженный в раздумье. Не успел он проехать и половины пути, как услышал позади частый, но глухой топот некованых копыт; он тотчас обернулся и увидел отряд конных валлийцев. По этой же дороге ехало одновременно несколько человек, спешивших на празднество; эти люди смутили, очевидно, валлийцев, и они свернули в сторону и поехали лесом, держась его опушки. Все это возбудило подозрение графа; хотя он не думал, чтобы лично у него могли быть враги. Несмотря на то, что из-за строгости законов о разбойниках большие дороги в последние годы царствования саксонских королей были гораздо безопаснее, чем несколько столетий спустя под управлением следующей династии, когда саксонские таны стали сами атаманами разбойников, тем не менее возмущения, возникшие при Эдуарде, расплодили немало распущенных наемников, за которых, конечно, было трудно ручаться.
Гарольд имел при себе секиру, с которой саксы почти никогда не расставались, да еще меч. Заметив, что дорога стала пустеть, он пришпорил коня, и был уже виден языческий храм, когда одна стрела пролетела внезапно мимо его груди, а другая поразила коня. Граф быстро вскочил, но десять мечей уже сверкали перед ним, так как валлийцы спешились после падения его лошади. К счастью Гарольда, только двое из них имели с собой стрелы, которыми валлийцы владели с редким искусством; выпустив их, они схватились за мечи, заимствованные у римлян, и бросились на графа. Гарольд ловко владел всем распространенным в то время оружием; он правой рукой сдерживал напор, а левой отражал удары мечом. Он убил того, кто стоял ближе всех, ранил сильно другого, но сам получил три раны. Он мог спастись, только пробившись сквозь круг свирепых неприятелей. Граф схватил меч в правую руку, обернул левую полой плаща в виде щита и мужественно бросился на острые мечи. Пал один из врагов, сраженный в сердце, повалился другой, а у третьего Гарольд выбил меч. Громко звал он на помощь, быстро убегая, останавливаясь только, чтоб отражать удары. Снова пал один враг, снова свежая кровь обагрила одежду молодого Гарольда. В эго мгновение на зов его откликнулся такой резкий, пронзительный и почти дикий крик, что все невольно вздрогнули. Валлийцы не успели возобновить атаку: пред ними вдруг оказалась женщина.
– Прочь отсюда, Эдит! Боже мой! Прочь отсюда! – крикнул граф, которому страх, впервые овладевший его бесстрашным сердцем, возвратил сразу силы. Оттащив Эдит в сторону, он выступил опять против своих врагов.
– Умри! – проревел самый свирепый воин, меч которого ранил уже дважды Гарольда.
С бешенством ринулся Мирдит с товарищами на Гарольда, но в это же мгновение Эдит стала щитом своего жениха, не стесняя движений его правой руки. Видя это, валлийцы опустили мечи. Эти люди, не колебавшиеся убить человека для блага своей родины, были потомками доблестных воинов и считали позором поднять руку на женщину. То, что спасло от смерти Гарольда, спасло и Мирдита: подняв поспешно меч, он открыл свою грудь, но Гарольд, несмотря на свой гнев и страх за жизнь своей Эдит, не захотел воспользоваться этой оплошностью.
– Зачем вам моя жизнь? – спросил спокойно граф. – Кого в огромной Англии мог обидеть Гарольд?!
Слова эти рассеяли удивление и разбудили мщение: меч Мирдита сверкнул над головой графа. Он скользнул по клинку, подставленному графом, и клинок Гарольда вонзился в грудь Мирдита: он рухнул на землю. Сеорли римской виллы, услышавшие крики, поспешили на помощь, вооруженные чем попало, в то же время из леса раздались оклики, и на опушку выехал Вебба со своими всадниками. Валлийцы, оставшись без вождя, бежали с быстротой, которой они отличались; подзывая своих лошадок, с фырканьем прискакавших на их зов. Беглецы хватали первую попавшуюся под руку лошадь и садились на нее; лошади, оставшиеся без всадников, останавливались у трупов убитых хозяев, жалобно ржали, но потом, покружившись около прибывших всадников, с диким ржанием бросились вслед за валлийцами и исчезли в лесу. Несколько человек из дружины Веббы кинулись в погоню за беглецами, но напрасно, потому что они уже скрылись в густом лесу. Вебба же с остальными воинами и с сеорлами Хильды бросился к месту, где Гарольд, истекая кровью, был еще на ногах и, забыв о себе, радовался, что Эдит невредима. Вебба сошел с коня и, узнав Гарольда, спросил его заботливо:
– Вовремя мы подоспели? Ты истекаешь кровью... Как ты себя чувствуешь? Успокой меня, граф!
– В моих жилах осталось еще довольно много крови, чтобы принести пользу Англии, – ответил он со спокойной и ясной улыбкой.
Но едва граф успел произнести эти слова, как голова его опустилась на грудь, и его отнесли в глубочайшем обмороке в старинный дом пророчицы.
ГЛАВА 2
Хильда не выразила удивления при виде окровавленного и бледного Гарольда. Вебба, до которого доходили рассказы о ее чародействе, был уже готов подумать, что страшные разбойники на крошечных косматых лошадках были демоны, духи, вызванные и посланные Хильдой для того, чтобы наказать жениха ее внучки Эдит. Подозрения тана еще больше усилились, когда раненого внесли по крутой лестнице в ту самую комнату, где он увидел загадочный достопамятный сон, и Хильда удалила из нее всех присутствующих.
– Нет, – заметил ей Вебба, – жизнь графа слишком дорога, чтобы оставлять его на попечение женщины... и притом чародейки. Я поеду в столицу за его постоянным врачом и прошу тебя помнить, что ты и все твои люди ответите головой за безопасность графа.
Гордая внучка королей не привыкла к такому обращению. Она быстро обернулась и взглянула так грозно и повелительно, что смелый тан смутился. Указывая на дверь, она сухо сказала:
– Уходи отсюда! Жизнь графа спасла женщина. Уходи же немедленно!
– Не тревожься за графа, добрый и верный друг, – прошептала Эдит, стоявшая как статуя у постели Гарольда. Тан был глубоко тронут ее кротким голосом и вышел, не ответив.
Хильда ловко и искусно стала осматривать раны больного, нанесенные в грудь и плечо; обмыла их. Эдит глухо вскрикнула и, склонив голову к руке жениха, прильнула к ней губами. Ее сердце забилось, когда она увидела, что на груди Гарольда, по местному обычаю, выколот талисман, называемый также узлом обручения, а посреди его ее имя «Эдит».
* * *
Благодаря ли волшебному врачеванию Хильды или заботы Эдит, Гарольд скоро поправился. Он был, может быть, рад случаю, удержавшему его на римской вилле.
Он отослал врача, которого все-таки прислал ему Вебба, и спокойно вверился искусству и познаниям Хильды. Счастливо текло время под древним римским кровом.
Не без суеверного волнения, в котором было больше нежности, чем страха, узнал Гарольд, что тайное предчувствие опасности, угрожавшей ему, смущало сердце Эдит, и она просидела все утро на кургане, ожидая его. Не этим ли фюльгия спасла его от смерти?
Было действительно что-то загадочное, похожее на истину в утверждении Хильды, что его дух-хранитель носит образ Эдит: вернее был каждый шаг, светлы все дни Гарольда с тех пор, как сердца их соединились в любви. Суеверное чувство слилось с земной страстью; в любви Гарольда была такая глубина, такая чистота, которая встречается крайне редко у мужчин. Одним словом, Гарольд привык видеть в Эдит только доброго гения и счел бы святотатством все, что бросило бы тень на ее непорочность. С благородным терпением ждал он, пока текли месяцы и годы, и довольствовался одной отдаленной надеждой.
* * *
В один прекрасный летний день Эдит с Гарольдом сидели среди мрачных колонн друидского храма. Они вспоминали прошлое и мечтали о будущем, когда Хильда подошла к ним и, опершись о жертвенник Тора, сказала:
– Помнишь, как недоверчиво я смеялась, Гарольд, когда ты старался уверить меня, что и для Англии, и для тебя будет лучше, если Эдуард вызовет Этелинга? Помнишь, я еще ответила тебе: «Слушаясь единственно своего рассудка, ты только исполняешь волю судьбы, потому что прибытие Этелинга еще скорее приблизит тебя к цели твоей жизни; но не от Этелинга получишь ты награду своей любви, и не он взойдет на престол Этельстона»?
– Что ты хочешь рассказать мне? Неужели о каком-нибудь несчастии, постигшем Этелинга? – воскликнул Гарольд в сильном волнении, вскакивая со своего места. – Он казался больным и слабым, когда я видел его, но я надеялся, что воздух родины и радость укрепят его.
– Слушай внимательнее, – проговорила Хильда, – это пение за упокой души сына Эдмунда Железнобокого.
Действительно, в это время раздались какие-то унылые звуки. Эдит пробормотала молитву, потом она обратилась к Гарольду:
– Не печалься, Гарольд, и не теряй надежды!
– Еще бы не надеется, – заметила Хильда, гордо выпрямляясь во весь рост, – только глухой может не расслышать и не понять, что в этом погребальном пении выражается и радостное приветствие будущему королю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
– Как?! – воскликнул кембрийский вождь сурово. – И ты так думаешь?
– Не думаю, а убежден в этом... Вот почему, любезный Мирдит, мы не должны ждать, чтобы он обратил против нас все силы английского королевства. Теперь, пока жив Эдуард Исповедник, есть еще надежда: король любит тратиться на разные изображения и на своих монахов, но не очень-то щедр, когда дело идет о существенной пользе, притом он вовсе не так недоволен мною, как высказывает... Он, бедняжка, воображает, что когда будет натравливать одних графов на других, то сам будет сильнее. Пока Эдуард жив, руки у Гарольда связаны, поэтому, Мирдит, поезжай обратно к королю Гриффиту и скажи ему все, что я говорил. Скажи ему, что лучшим временем для возобновления войны будет время смут и беспокойства, которое настанет со смертью Этелинга; что если мы успеем заманить Гарольда в валлийские ущелья, то не может быть, чтобы не нашлось средств для гибели этого врага. А кому тогда быть английским королем?... Род Сердика исчезнет, слава Годвина кончится со смертью Гарольда; Тости ненавидят в его собственном графстве; Гурт слишком тих и кроток, а Леофвайн не склонен к честолюбивым замыслам... Кому же быть тогда английским королем? И я возвращу Гриффиту гирфордское и ворчестерское графства... Поезжай же скорее, Мирдит, и не забудь того, что я тебе наказал.
– А клянешься ли ты, что, став королем, избавишь Кембрию от всяких податей?
– Кембрийцы будут вольны, как птицы в поднебесье... Я клянусь тебе в этом! Вспомни слова Гарольда к кембрийским вождям, когда он принимал присягу Гриффита на подданство.
– Помню! – ответил Мирдит, побагровев от гнева.
Альгар продолжал:
– «Помните, – говорил он, – вожди кембрийские, и ты, король Гриффит, что если вы еще раз принудите английского короля грабежом, убийством и нарушением клятвы вступить в ваши пределы, то мы исполним свой долг. Дай Бог, чтобы ваш кембрийский лев не тревожил нашего покоя, иначе нам придется из человеколюбия подрезать ему когти». Гарольд, как все спокойные и холодные люди, говорит меньше, чем думает! – добавил Альгар. – А став королем, воспользуется случаем, чтобы пообрезать вам когти.
– Ладно! – ответил Мирдит со зловещей улыбкой. – Я теперь пойду к своей дружине, которая дожидается меня на постоялом дворе... Нам не следует часто показываться вместе!
– Да, отправляйся с миром! Не забудь моего поручения к Гриффиту.
– Не забуду! – сказал торжественно Мирдит, поворачивая к постоялому двору, где останавливались валлийцы, потому что хозяин его был тоже валлиец, а они очень часто приезжали в столицу из-за смут в отечестве.
Дружина вождя состояла из десяти человек знатного рода; они не пировали, к прискорбию хозяина, а лежали в саду равнодушные к удовольствиям лондонской жизни, и слушали песню одного из товарищей о делах былого. Вокруг паслись их малорослые косматые лошадки. Мирдит подошел и, убедившись, что между ними нет постороннего, махнул рукою певцу, который тотчас замолк. Тогда Мирдит начал что-то говорить своим соотечественникам на кембрийском языке; речь его была коротка, но сверкающие глаза и неистовая жестикуляция сопровождали ее. Его увлеченность передалась всем слушателям; они вскочили на ноги и со свирепым восклицанием кинулись седлать своих маленьких лошадок. А один выбранный Мирдитом вышел тотчас из сада и пошел к месту, но немедленно вернулся, увидев на нем всадника, которого толпа радостно приветствовала восклицанием: «Гарольд!»
Гарольд, отвечая ласковой улыбкой на приветствия народа, проехал мост и выехал на пустоши, тянувшиеся на протяжении всей кентской дороги. Он ехал медленно, погруженный в раздумье. Не успел он проехать и половины пути, как услышал позади частый, но глухой топот некованых копыт; он тотчас обернулся и увидел отряд конных валлийцев. По этой же дороге ехало одновременно несколько человек, спешивших на празднество; эти люди смутили, очевидно, валлийцев, и они свернули в сторону и поехали лесом, держась его опушки. Все это возбудило подозрение графа; хотя он не думал, чтобы лично у него могли быть враги. Несмотря на то, что из-за строгости законов о разбойниках большие дороги в последние годы царствования саксонских королей были гораздо безопаснее, чем несколько столетий спустя под управлением следующей династии, когда саксонские таны стали сами атаманами разбойников, тем не менее возмущения, возникшие при Эдуарде, расплодили немало распущенных наемников, за которых, конечно, было трудно ручаться.
Гарольд имел при себе секиру, с которой саксы почти никогда не расставались, да еще меч. Заметив, что дорога стала пустеть, он пришпорил коня, и был уже виден языческий храм, когда одна стрела пролетела внезапно мимо его груди, а другая поразила коня. Граф быстро вскочил, но десять мечей уже сверкали перед ним, так как валлийцы спешились после падения его лошади. К счастью Гарольда, только двое из них имели с собой стрелы, которыми валлийцы владели с редким искусством; выпустив их, они схватились за мечи, заимствованные у римлян, и бросились на графа. Гарольд ловко владел всем распространенным в то время оружием; он правой рукой сдерживал напор, а левой отражал удары мечом. Он убил того, кто стоял ближе всех, ранил сильно другого, но сам получил три раны. Он мог спастись, только пробившись сквозь круг свирепых неприятелей. Граф схватил меч в правую руку, обернул левую полой плаща в виде щита и мужественно бросился на острые мечи. Пал один из врагов, сраженный в сердце, повалился другой, а у третьего Гарольд выбил меч. Громко звал он на помощь, быстро убегая, останавливаясь только, чтоб отражать удары. Снова пал один враг, снова свежая кровь обагрила одежду молодого Гарольда. В эго мгновение на зов его откликнулся такой резкий, пронзительный и почти дикий крик, что все невольно вздрогнули. Валлийцы не успели возобновить атаку: пред ними вдруг оказалась женщина.
– Прочь отсюда, Эдит! Боже мой! Прочь отсюда! – крикнул граф, которому страх, впервые овладевший его бесстрашным сердцем, возвратил сразу силы. Оттащив Эдит в сторону, он выступил опять против своих врагов.
– Умри! – проревел самый свирепый воин, меч которого ранил уже дважды Гарольда.
С бешенством ринулся Мирдит с товарищами на Гарольда, но в это же мгновение Эдит стала щитом своего жениха, не стесняя движений его правой руки. Видя это, валлийцы опустили мечи. Эти люди, не колебавшиеся убить человека для блага своей родины, были потомками доблестных воинов и считали позором поднять руку на женщину. То, что спасло от смерти Гарольда, спасло и Мирдита: подняв поспешно меч, он открыл свою грудь, но Гарольд, несмотря на свой гнев и страх за жизнь своей Эдит, не захотел воспользоваться этой оплошностью.
– Зачем вам моя жизнь? – спросил спокойно граф. – Кого в огромной Англии мог обидеть Гарольд?!
Слова эти рассеяли удивление и разбудили мщение: меч Мирдита сверкнул над головой графа. Он скользнул по клинку, подставленному графом, и клинок Гарольда вонзился в грудь Мирдита: он рухнул на землю. Сеорли римской виллы, услышавшие крики, поспешили на помощь, вооруженные чем попало, в то же время из леса раздались оклики, и на опушку выехал Вебба со своими всадниками. Валлийцы, оставшись без вождя, бежали с быстротой, которой они отличались; подзывая своих лошадок, с фырканьем прискакавших на их зов. Беглецы хватали первую попавшуюся под руку лошадь и садились на нее; лошади, оставшиеся без всадников, останавливались у трупов убитых хозяев, жалобно ржали, но потом, покружившись около прибывших всадников, с диким ржанием бросились вслед за валлийцами и исчезли в лесу. Несколько человек из дружины Веббы кинулись в погоню за беглецами, но напрасно, потому что они уже скрылись в густом лесу. Вебба же с остальными воинами и с сеорлами Хильды бросился к месту, где Гарольд, истекая кровью, был еще на ногах и, забыв о себе, радовался, что Эдит невредима. Вебба сошел с коня и, узнав Гарольда, спросил его заботливо:
– Вовремя мы подоспели? Ты истекаешь кровью... Как ты себя чувствуешь? Успокой меня, граф!
– В моих жилах осталось еще довольно много крови, чтобы принести пользу Англии, – ответил он со спокойной и ясной улыбкой.
Но едва граф успел произнести эти слова, как голова его опустилась на грудь, и его отнесли в глубочайшем обмороке в старинный дом пророчицы.
ГЛАВА 2
Хильда не выразила удивления при виде окровавленного и бледного Гарольда. Вебба, до которого доходили рассказы о ее чародействе, был уже готов подумать, что страшные разбойники на крошечных косматых лошадках были демоны, духи, вызванные и посланные Хильдой для того, чтобы наказать жениха ее внучки Эдит. Подозрения тана еще больше усилились, когда раненого внесли по крутой лестнице в ту самую комнату, где он увидел загадочный достопамятный сон, и Хильда удалила из нее всех присутствующих.
– Нет, – заметил ей Вебба, – жизнь графа слишком дорога, чтобы оставлять его на попечение женщины... и притом чародейки. Я поеду в столицу за его постоянным врачом и прошу тебя помнить, что ты и все твои люди ответите головой за безопасность графа.
Гордая внучка королей не привыкла к такому обращению. Она быстро обернулась и взглянула так грозно и повелительно, что смелый тан смутился. Указывая на дверь, она сухо сказала:
– Уходи отсюда! Жизнь графа спасла женщина. Уходи же немедленно!
– Не тревожься за графа, добрый и верный друг, – прошептала Эдит, стоявшая как статуя у постели Гарольда. Тан был глубоко тронут ее кротким голосом и вышел, не ответив.
Хильда ловко и искусно стала осматривать раны больного, нанесенные в грудь и плечо; обмыла их. Эдит глухо вскрикнула и, склонив голову к руке жениха, прильнула к ней губами. Ее сердце забилось, когда она увидела, что на груди Гарольда, по местному обычаю, выколот талисман, называемый также узлом обручения, а посреди его ее имя «Эдит».
* * *
Благодаря ли волшебному врачеванию Хильды или заботы Эдит, Гарольд скоро поправился. Он был, может быть, рад случаю, удержавшему его на римской вилле.
Он отослал врача, которого все-таки прислал ему Вебба, и спокойно вверился искусству и познаниям Хильды. Счастливо текло время под древним римским кровом.
Не без суеверного волнения, в котором было больше нежности, чем страха, узнал Гарольд, что тайное предчувствие опасности, угрожавшей ему, смущало сердце Эдит, и она просидела все утро на кургане, ожидая его. Не этим ли фюльгия спасла его от смерти?
Было действительно что-то загадочное, похожее на истину в утверждении Хильды, что его дух-хранитель носит образ Эдит: вернее был каждый шаг, светлы все дни Гарольда с тех пор, как сердца их соединились в любви. Суеверное чувство слилось с земной страстью; в любви Гарольда была такая глубина, такая чистота, которая встречается крайне редко у мужчин. Одним словом, Гарольд привык видеть в Эдит только доброго гения и счел бы святотатством все, что бросило бы тень на ее непорочность. С благородным терпением ждал он, пока текли месяцы и годы, и довольствовался одной отдаленной надеждой.
* * *
В один прекрасный летний день Эдит с Гарольдом сидели среди мрачных колонн друидского храма. Они вспоминали прошлое и мечтали о будущем, когда Хильда подошла к ним и, опершись о жертвенник Тора, сказала:
– Помнишь, как недоверчиво я смеялась, Гарольд, когда ты старался уверить меня, что и для Англии, и для тебя будет лучше, если Эдуард вызовет Этелинга? Помнишь, я еще ответила тебе: «Слушаясь единственно своего рассудка, ты только исполняешь волю судьбы, потому что прибытие Этелинга еще скорее приблизит тебя к цели твоей жизни; но не от Этелинга получишь ты награду своей любви, и не он взойдет на престол Этельстона»?
– Что ты хочешь рассказать мне? Неужели о каком-нибудь несчастии, постигшем Этелинга? – воскликнул Гарольд в сильном волнении, вскакивая со своего места. – Он казался больным и слабым, когда я видел его, но я надеялся, что воздух родины и радость укрепят его.
– Слушай внимательнее, – проговорила Хильда, – это пение за упокой души сына Эдмунда Железнобокого.
Действительно, в это время раздались какие-то унылые звуки. Эдит пробормотала молитву, потом она обратилась к Гарольду:
– Не печалься, Гарольд, и не теряй надежды!
– Еще бы не надеется, – заметила Хильда, гордо выпрямляясь во весь рост, – только глухой может не расслышать и не понять, что в этом погребальном пении выражается и радостное приветствие будущему королю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58