Когда мы подошли к громадному, значительно превышающему человеческий рост портрету, что висел над очагом и занимал собой изрядную часть стены, Джеффрис затаил дыхание. Он повернулся ко мне и с удивлением спросил:
– Это... ваш портрет?
Эхо унесло его вопрос под своды потолка, Я слегка улыбнулся и покачал головой.
– Нет, мистер Джеффрис. Картина написана в пятнадцатом веке.
– Но взгляните, – не унимался англичанин. – У этого человека ваш нос... ваши усы... ваши губы (Джеффрис не заметил, что усы человека на портрете были намного гуще моих), такая же ярко-красная полная нижняя губа, темные волосы.
– Разве вы не видите, мистер Джеффрис, что мои волосы коротко подстрижены по современной моде, а у этого человека они ниспадают на плечи? – улыбнулся я.
Он тоже улыбнулся.
– Конечно. Но если вы их отрастите...
– Волосы я могу отрастить, а вот поменять цвет глаз – нет. Как видите, у человека на портрете глаза изумрудно-зеленые, мои же – светло-карие.
Джеффрис недоверчиво заглянул в мои глаза и кивнул:
– Вы правы. И выражение глаз совсем другое. У того человека они мстительные и холодные. Вы не находите? Что же до цвета, ваши глаза не совсем карие. Они имеют зеленоватый оттенок. Но в остальном сходство поистине удивительное.
– Вы еще больше удивитесь, когда посмотрите на дядю. Его сходство с этим портретом поистине феноменально. Только у дяди выражение глаз другое. Глаза у него добрые.
– В таком случае я должен как можно лучше запомнить лицо вашего предка! – все с тем же энтузиазмом воскликнул Джеффрис. – Когда я встречусь с вашим дядей, я непременно их сравню.
Увидев под рамой медную табличку с именем, англичанин достал блокнот и вскинул карандаш.
– Влад... Простите, я должен уточнить. Насколько я знаю из писем, ваша фамилия – Цепеш. Тогда почему здесь значится «Тепес»? Или за несколько веков в румынском языке изменилась орфография?
– Написание нашей фамилии не изменилось. Просто вы не обратили внимания на небольшие крючочки, стоящие под буквами "т" и "с". Они-то и меняют произношение звуков.
– Цепеш, – повторил Джеффрис, занося в блокнотик румынское написание. – Наверное, этот ваш предок был важной шишкой.
Я горделиво выпрямился.
– Да, сэр. Перед вами – Влад Цепеш, который родился в декабре тысяча четыреста тридцать первого года, пришел к власти в тысяча четыреста пятьдесят шестом году, а умер в тысяча четыреста семьдесят шестом. Мой дядя – его тезка.
– Тезка?
Джеффрис перестал строчить. Его карандаш застыл в воздухе. Англичанин ошеломленно моргал, словно не понял моих слов.
– Простите... может, я что-то не совсем понимаю относительно румынских имен?
– Что именно вас удивляет? Может, вас смутило слово «тезка»? Я знаю, что в английском языке у этого слова есть и другое значение: человек, названный в честь кого-то. Пожалуй, так будет даже правильнее. Моего дядю назвали в честь его далекого предка Влада Цепеша.
– Нет-нет, я отлично понял ваши объяснения. Однако...
Джеффрис извлек из кармана сложенный лист бумаги, развернул и показал мне.
– У вашего дяди что, две фамилии? Или здесь есть какая-то тонкость?
Письмо, переведенное мною на английский, было подписано дядиной старческой рукой. Когда я увидел подпись, я просто онемел. Не знаю, заметил ли это Джеффрис, ибо я быстро совладал с собой и, натянуто улыбнувшись, вернул англичанину письмо.
– Видите ли, мой дядя еще и шутник, – солгал я. – Он любит подтрунивать над иностранцами и часто подписывается прозвищем, которое ему дали крестьяне.
На самом деле прозвище принадлежало не дяде, а человеку с портрета, это его когда-то так прозвали суеверные крестьяне.
– Если моему гостеприимному хозяину нравится это прозвище, я буду называть его так, – сказал Джеффрис. – Но что означает слово «Дракула»?
Мне было крайне неприятно слышать это ненавистное слово, но я старался не подавать виду.
– Взгляните, мистер Джеффрис, в нижнем правом углу портрета изображен дракон. Вы его видите?
Англичанин близоруко сощурился, разглядывая щит Влада. На щите застыл дракон, обвивший своим раздвоенным хвостом двойной крест.
– Человек на портрете – это Влад Третий. Его отец, Влад Второй, был вовлечен венгерским королем в тайное братство, известное как «Орден Дракона», – продолжал я. – Эмблема понравилась Владу, и он приказал чеканить ее на щитах и на монетах. Из-за этого бояре – родовая румынская знать – стали называть его Дракул, что по-румынски означает «дракон», хотя сам Влад Второй никогда так себя не называл. Разве что в шутку. Но к сожалению, в румынском языке слово dracul имеет и второе значение – «дьявол». Представляете, какой простор для крестьянских домыслов и суеверий? Влад Второй был жестоким правителем, скорым на расправу, что лишь подогревало суеверия. В народе стали говорить, что сам сатана помог Владу прийти к власти, а «Орден Дракона» есть рассадник колдовства и черной магии. Влад Третий, чей портрет вы здесь видите, был еще более кровожадным, нежели отец, и народ его боялся еще сильнее. Люди прозвали его Дракула – то есть «сын дьявола», поскольку окончание "а" означает «сын такого-то». И по сей день это поверье остается главной причиной страха, испытываемого крестьянами по отношению к нашей семье. Нас упорно называют Дракулами. Как видите, это прозвище весьма оскорбительно для нас.
– В таком случае примите мои искренние извинения, если я ненароком обидел вас, – пробормотал Джеффрис, торопливо записывая мои слова. – Представляю, сколько горя это принесло вашей семье. И вместе с тем ваш дядя обладает превосходным чувством юмора, чтобы так подписываться. Особенно если учесть характер статьи, над которой я работаю.
В словах англичанина не было ни малейшего намека на иронию. Понимая, насколько иностранцу тяжело разобраться во всех этих хитросплетениях, я постарался ободрить его улыбкой (правда, она вышла натянутая и печальная).
– Я не разделяю дядиного юмористического отношения к подобным вещам, – сказал я.
Мне не хотелось говорить Джеффрису всей правды: ведь каждого из нас крестьяне называли Дракул, а не Дракула. Следуя логике суеверных крестьян, дядя должен был бы подписаться «Влад Дракул», ибо только сын дьявола – только человек на портрете, родившийся четыре столетия назад, – имел право на имя Дракула.
– А не могли бы вы рассказать мне о значении другого символа? Того, что в левом нижнем углу, напротив щита с драконом?
Джеффрис указал на изображение свернувшейся змеи, поверх которой лежала волчья голова.
– Это наш фамильный герб. Он очень древний. Дракон был символом правления Влада, символом власти, а волк символизирует наш род. Племена даков, которые жили на этих землях до прихода римских завоевателей, называли себя «люди-волки».
– Ах да... – В блеклых глазах Джеффриса вновь засветился интерес. Все это время англичанин продолжал строчить в блокнотике. – Древние даки. Кстати, должно быть, вы знаете, сколько разных легенд окружало эти племена? Утверждали, будто бы даки умели превращаться в зверей. Например, в волков. Вы слышали об этом?
– Что-то слышал. Вот вам еще один пример нелепых суеверий.
– Разумеется, – согласился Джеффрис, широко улыбнувшись. – Все это суеверия. Иногда просто диву даешься, видя, как факты начинают обрастать легендами.
Мне оставалось только согласиться с ним.
– А что вы скажете по поводу змеи? – продолжал расспросы Джеффрис. – Как вы думаете, не возникало ли у крестьян искушения отнести и змей к отродьям сатаны?
– Возможно. Невежественный человек кою угодно объявит порождением дьявола. Взять тех же черных кошек. Крестьянам и невдомек, что в дохристианские времена змей, наоборот, почитали. Тогда верили, что змеи владеют тайной бессмертия. Сбрасывая кожу, они «умирают», а потом «рождаются заново». Как мне кажется, змея на портрете символизирует горячее и настойчивое желание, чтобы род Цепешей никогда не прерывался.
Мы двинулись дальше, и наш разговор перешел на другие темы. Я рассказывал Джеффрису об истории рода Цепешей, о правлении Влада Третьего и его победах над турками. Упомянул я и о том, что Цепеши рассеялись по всей Восточной Европе, и назвал несколько имен своих выдающихся предков. На Джеффриса мой рассказ произвел сильное впечатление. Англичанин старался записать все едва ли не дословно. Хотелось бы надеяться, что его статья получится достоверной и увлекательной. Я спросил, не согласится ли он прислать мне номер газеты, чтобы я перевел материал на румынский и использовал его для просвещения своих соотечественников. Джеффрис охотно согласился. Жаль только, что те, кому эта статья принесла бы наибольшую пользу, совершенно неграмотны.
Как-то незаметно мы опять вернулись к крестьянским суевериям. Джеффрис сделал любопытное признание: едва он появился в замке, одна из горничных (коренастая блондинка средних лет, сказал он, и я сразу понял, что это Машика Ивановна) сняла со своей шеи распятие и протянула ему, умоляя надеть. Не желая обижать добрую женщину, он повиновался, но, как только горничная ушла, сразу же снял ее талисман.
– Я принадлежу к англиканской церкви, и подобные вещи напоминают мне язычество.
Затем, несколько смущаясь, Джеффрис добавил, что посещает церковь больше по привычке и из уважения к родителям, чем по религиозным убеждениям.
Выводы, к которым мы пришли, были достаточно традиционны для людей наших взглядов: суеверия и предрассудки можно победить только знаниями, и потому нужно открывать школы и обязательно учить всех крестьянских детей.
Мне было настолько приятно общаться с мистером Джеффрисом, что я уговорил его поехать к нам на обед (фактически я заманил его к нам, пообещав показать часовню и склеп). Дяде я написал записку, пообещав вернуть гостя не позже девяти часов.
Итак, Джеффрис приехал к нам, и мы втроем провели восхитительный вечер. Я совсем забыл о времени и отвез англичанина обратно в замок гораздо позже обещанного.
Скоро рассветет. Я слишком засиделся за своими записями. Глаза слипаются. Ложусь спать. Продолжение следует.
* * *
ДНЕВНИК МЕРИ УИНДЕМ-ЦЕПЕШ
9 апреля
Я ушла в спальню, оставив Аркадия в обществе нашего милого гостя, мистера Мэтью Джеффриса. Мужчины закурили сигары и, потягивая кофе с ликером, продолжили беседу, перемежаемую веселым смехом. Как я рада, что Аркадий хоть немного отвлечется от тягостных дум, преследовавших его все эти дни. Я отговорилась желанием отдохнуть, хотя на самом деле мне нужно было остаться наедине со своим дневником и записями облегчить свое сердце.
С тех пор как вчерашней ночью я стала невольной свидетельницей постыдной встречи между Жужанной и Владом, мне было никак не успокоиться. Я буквально не находила себе места, но ничего не стала говорить мужу. Аркадию хватает своих страданий. Я решила, что вначале осторожно и деликатно поговорю об этом с Жужанной. Боюсь, она по своей наивности даже не догадывается, в какую бездну ее увлекает многоопытный дядя. Не знаю, задумывалась ли она о нравственной, вернее, безнравственной стороне их свидания. Влад старше и опытнее ее, и потому основная вина лежит на нем.
Однако Жужанна не пришла в столовую ни к первому, ни ко второму завтраку. Аркадий был настолько погружен в свои тягостные раздумья, что даже не спросил, почему сестры нет за столом. Меня же ее отсутствие сильно взволновало. Я отправилась к Жужанне и постучала в дверь ее спальни.
Оттуда раздался слабый голос, приглашавший меня войти. Перешагнув порог, я увидела, что Жужанна, неодетая, полусидит в постели. Ее черные волосы разметались по подушкам. У Жужанны такие же большие глаза, как у Аркадия, но гораздо темнее. Сегодня они показались мне еще темнее, а ее лицо – еще бледнее. Даже губы у нее побелели.
– Жужанна, дорогая, – начала я, подойдя к ее постели. – Мне сегодня вас так недоставало, что я решила узнать, в чем причина. Вам нездоровится?
– Милая Мери, не волнуйтесь. Я всего лишь устала. Минувшей ночью я плохо спала.
Ее ответ заставил меня покраснеть, однако вряд ли Жужанна обратила внимание на мои вспыхнувшие щеки. Похоже, она искренне обрадовалась моему приходу: улыбнулась и сжала мою руку. Ее ладони были почти ледяными. Возможно, слабость Жужанны была обусловлена обычными женскими делами. Я не стала углубляться в расспросы, хотя почти уверена, что не последнюю роль в этом сыграли сперва всплеск любовной страсти, а затем неминуемое чувство вины. Среди подушек она выглядела хрупкой девочкой, а не взрослой женщиной, умеющей отвечать за свои поступки. И выражение лица, и голос тоже были совсем детскими.
– Вы ели? – спросила я. – Может, вам чего-нибудь принести?
– Спасибо, Мери. Конечно ела. У меня давно не было такого аппетита. Дуня принесла мне два подноса, и я не оставила ни крошки.
Жужанна нагнулась и слегка пихнула Брута, свернувшегося калачиком на полу.
– Это все он! Да, Брут, это ты виноват.
Пес открыл глаза и вяло шевельнул хвостом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
– Это... ваш портрет?
Эхо унесло его вопрос под своды потолка, Я слегка улыбнулся и покачал головой.
– Нет, мистер Джеффрис. Картина написана в пятнадцатом веке.
– Но взгляните, – не унимался англичанин. – У этого человека ваш нос... ваши усы... ваши губы (Джеффрис не заметил, что усы человека на портрете были намного гуще моих), такая же ярко-красная полная нижняя губа, темные волосы.
– Разве вы не видите, мистер Джеффрис, что мои волосы коротко подстрижены по современной моде, а у этого человека они ниспадают на плечи? – улыбнулся я.
Он тоже улыбнулся.
– Конечно. Но если вы их отрастите...
– Волосы я могу отрастить, а вот поменять цвет глаз – нет. Как видите, у человека на портрете глаза изумрудно-зеленые, мои же – светло-карие.
Джеффрис недоверчиво заглянул в мои глаза и кивнул:
– Вы правы. И выражение глаз совсем другое. У того человека они мстительные и холодные. Вы не находите? Что же до цвета, ваши глаза не совсем карие. Они имеют зеленоватый оттенок. Но в остальном сходство поистине удивительное.
– Вы еще больше удивитесь, когда посмотрите на дядю. Его сходство с этим портретом поистине феноменально. Только у дяди выражение глаз другое. Глаза у него добрые.
– В таком случае я должен как можно лучше запомнить лицо вашего предка! – все с тем же энтузиазмом воскликнул Джеффрис. – Когда я встречусь с вашим дядей, я непременно их сравню.
Увидев под рамой медную табличку с именем, англичанин достал блокнот и вскинул карандаш.
– Влад... Простите, я должен уточнить. Насколько я знаю из писем, ваша фамилия – Цепеш. Тогда почему здесь значится «Тепес»? Или за несколько веков в румынском языке изменилась орфография?
– Написание нашей фамилии не изменилось. Просто вы не обратили внимания на небольшие крючочки, стоящие под буквами "т" и "с". Они-то и меняют произношение звуков.
– Цепеш, – повторил Джеффрис, занося в блокнотик румынское написание. – Наверное, этот ваш предок был важной шишкой.
Я горделиво выпрямился.
– Да, сэр. Перед вами – Влад Цепеш, который родился в декабре тысяча четыреста тридцать первого года, пришел к власти в тысяча четыреста пятьдесят шестом году, а умер в тысяча четыреста семьдесят шестом. Мой дядя – его тезка.
– Тезка?
Джеффрис перестал строчить. Его карандаш застыл в воздухе. Англичанин ошеломленно моргал, словно не понял моих слов.
– Простите... может, я что-то не совсем понимаю относительно румынских имен?
– Что именно вас удивляет? Может, вас смутило слово «тезка»? Я знаю, что в английском языке у этого слова есть и другое значение: человек, названный в честь кого-то. Пожалуй, так будет даже правильнее. Моего дядю назвали в честь его далекого предка Влада Цепеша.
– Нет-нет, я отлично понял ваши объяснения. Однако...
Джеффрис извлек из кармана сложенный лист бумаги, развернул и показал мне.
– У вашего дяди что, две фамилии? Или здесь есть какая-то тонкость?
Письмо, переведенное мною на английский, было подписано дядиной старческой рукой. Когда я увидел подпись, я просто онемел. Не знаю, заметил ли это Джеффрис, ибо я быстро совладал с собой и, натянуто улыбнувшись, вернул англичанину письмо.
– Видите ли, мой дядя еще и шутник, – солгал я. – Он любит подтрунивать над иностранцами и часто подписывается прозвищем, которое ему дали крестьяне.
На самом деле прозвище принадлежало не дяде, а человеку с портрета, это его когда-то так прозвали суеверные крестьяне.
– Если моему гостеприимному хозяину нравится это прозвище, я буду называть его так, – сказал Джеффрис. – Но что означает слово «Дракула»?
Мне было крайне неприятно слышать это ненавистное слово, но я старался не подавать виду.
– Взгляните, мистер Джеффрис, в нижнем правом углу портрета изображен дракон. Вы его видите?
Англичанин близоруко сощурился, разглядывая щит Влада. На щите застыл дракон, обвивший своим раздвоенным хвостом двойной крест.
– Человек на портрете – это Влад Третий. Его отец, Влад Второй, был вовлечен венгерским королем в тайное братство, известное как «Орден Дракона», – продолжал я. – Эмблема понравилась Владу, и он приказал чеканить ее на щитах и на монетах. Из-за этого бояре – родовая румынская знать – стали называть его Дракул, что по-румынски означает «дракон», хотя сам Влад Второй никогда так себя не называл. Разве что в шутку. Но к сожалению, в румынском языке слово dracul имеет и второе значение – «дьявол». Представляете, какой простор для крестьянских домыслов и суеверий? Влад Второй был жестоким правителем, скорым на расправу, что лишь подогревало суеверия. В народе стали говорить, что сам сатана помог Владу прийти к власти, а «Орден Дракона» есть рассадник колдовства и черной магии. Влад Третий, чей портрет вы здесь видите, был еще более кровожадным, нежели отец, и народ его боялся еще сильнее. Люди прозвали его Дракула – то есть «сын дьявола», поскольку окончание "а" означает «сын такого-то». И по сей день это поверье остается главной причиной страха, испытываемого крестьянами по отношению к нашей семье. Нас упорно называют Дракулами. Как видите, это прозвище весьма оскорбительно для нас.
– В таком случае примите мои искренние извинения, если я ненароком обидел вас, – пробормотал Джеффрис, торопливо записывая мои слова. – Представляю, сколько горя это принесло вашей семье. И вместе с тем ваш дядя обладает превосходным чувством юмора, чтобы так подписываться. Особенно если учесть характер статьи, над которой я работаю.
В словах англичанина не было ни малейшего намека на иронию. Понимая, насколько иностранцу тяжело разобраться во всех этих хитросплетениях, я постарался ободрить его улыбкой (правда, она вышла натянутая и печальная).
– Я не разделяю дядиного юмористического отношения к подобным вещам, – сказал я.
Мне не хотелось говорить Джеффрису всей правды: ведь каждого из нас крестьяне называли Дракул, а не Дракула. Следуя логике суеверных крестьян, дядя должен был бы подписаться «Влад Дракул», ибо только сын дьявола – только человек на портрете, родившийся четыре столетия назад, – имел право на имя Дракула.
– А не могли бы вы рассказать мне о значении другого символа? Того, что в левом нижнем углу, напротив щита с драконом?
Джеффрис указал на изображение свернувшейся змеи, поверх которой лежала волчья голова.
– Это наш фамильный герб. Он очень древний. Дракон был символом правления Влада, символом власти, а волк символизирует наш род. Племена даков, которые жили на этих землях до прихода римских завоевателей, называли себя «люди-волки».
– Ах да... – В блеклых глазах Джеффриса вновь засветился интерес. Все это время англичанин продолжал строчить в блокнотике. – Древние даки. Кстати, должно быть, вы знаете, сколько разных легенд окружало эти племена? Утверждали, будто бы даки умели превращаться в зверей. Например, в волков. Вы слышали об этом?
– Что-то слышал. Вот вам еще один пример нелепых суеверий.
– Разумеется, – согласился Джеффрис, широко улыбнувшись. – Все это суеверия. Иногда просто диву даешься, видя, как факты начинают обрастать легендами.
Мне оставалось только согласиться с ним.
– А что вы скажете по поводу змеи? – продолжал расспросы Джеффрис. – Как вы думаете, не возникало ли у крестьян искушения отнести и змей к отродьям сатаны?
– Возможно. Невежественный человек кою угодно объявит порождением дьявола. Взять тех же черных кошек. Крестьянам и невдомек, что в дохристианские времена змей, наоборот, почитали. Тогда верили, что змеи владеют тайной бессмертия. Сбрасывая кожу, они «умирают», а потом «рождаются заново». Как мне кажется, змея на портрете символизирует горячее и настойчивое желание, чтобы род Цепешей никогда не прерывался.
Мы двинулись дальше, и наш разговор перешел на другие темы. Я рассказывал Джеффрису об истории рода Цепешей, о правлении Влада Третьего и его победах над турками. Упомянул я и о том, что Цепеши рассеялись по всей Восточной Европе, и назвал несколько имен своих выдающихся предков. На Джеффриса мой рассказ произвел сильное впечатление. Англичанин старался записать все едва ли не дословно. Хотелось бы надеяться, что его статья получится достоверной и увлекательной. Я спросил, не согласится ли он прислать мне номер газеты, чтобы я перевел материал на румынский и использовал его для просвещения своих соотечественников. Джеффрис охотно согласился. Жаль только, что те, кому эта статья принесла бы наибольшую пользу, совершенно неграмотны.
Как-то незаметно мы опять вернулись к крестьянским суевериям. Джеффрис сделал любопытное признание: едва он появился в замке, одна из горничных (коренастая блондинка средних лет, сказал он, и я сразу понял, что это Машика Ивановна) сняла со своей шеи распятие и протянула ему, умоляя надеть. Не желая обижать добрую женщину, он повиновался, но, как только горничная ушла, сразу же снял ее талисман.
– Я принадлежу к англиканской церкви, и подобные вещи напоминают мне язычество.
Затем, несколько смущаясь, Джеффрис добавил, что посещает церковь больше по привычке и из уважения к родителям, чем по религиозным убеждениям.
Выводы, к которым мы пришли, были достаточно традиционны для людей наших взглядов: суеверия и предрассудки можно победить только знаниями, и потому нужно открывать школы и обязательно учить всех крестьянских детей.
Мне было настолько приятно общаться с мистером Джеффрисом, что я уговорил его поехать к нам на обед (фактически я заманил его к нам, пообещав показать часовню и склеп). Дяде я написал записку, пообещав вернуть гостя не позже девяти часов.
Итак, Джеффрис приехал к нам, и мы втроем провели восхитительный вечер. Я совсем забыл о времени и отвез англичанина обратно в замок гораздо позже обещанного.
Скоро рассветет. Я слишком засиделся за своими записями. Глаза слипаются. Ложусь спать. Продолжение следует.
* * *
ДНЕВНИК МЕРИ УИНДЕМ-ЦЕПЕШ
9 апреля
Я ушла в спальню, оставив Аркадия в обществе нашего милого гостя, мистера Мэтью Джеффриса. Мужчины закурили сигары и, потягивая кофе с ликером, продолжили беседу, перемежаемую веселым смехом. Как я рада, что Аркадий хоть немного отвлечется от тягостных дум, преследовавших его все эти дни. Я отговорилась желанием отдохнуть, хотя на самом деле мне нужно было остаться наедине со своим дневником и записями облегчить свое сердце.
С тех пор как вчерашней ночью я стала невольной свидетельницей постыдной встречи между Жужанной и Владом, мне было никак не успокоиться. Я буквально не находила себе места, но ничего не стала говорить мужу. Аркадию хватает своих страданий. Я решила, что вначале осторожно и деликатно поговорю об этом с Жужанной. Боюсь, она по своей наивности даже не догадывается, в какую бездну ее увлекает многоопытный дядя. Не знаю, задумывалась ли она о нравственной, вернее, безнравственной стороне их свидания. Влад старше и опытнее ее, и потому основная вина лежит на нем.
Однако Жужанна не пришла в столовую ни к первому, ни ко второму завтраку. Аркадий был настолько погружен в свои тягостные раздумья, что даже не спросил, почему сестры нет за столом. Меня же ее отсутствие сильно взволновало. Я отправилась к Жужанне и постучала в дверь ее спальни.
Оттуда раздался слабый голос, приглашавший меня войти. Перешагнув порог, я увидела, что Жужанна, неодетая, полусидит в постели. Ее черные волосы разметались по подушкам. У Жужанны такие же большие глаза, как у Аркадия, но гораздо темнее. Сегодня они показались мне еще темнее, а ее лицо – еще бледнее. Даже губы у нее побелели.
– Жужанна, дорогая, – начала я, подойдя к ее постели. – Мне сегодня вас так недоставало, что я решила узнать, в чем причина. Вам нездоровится?
– Милая Мери, не волнуйтесь. Я всего лишь устала. Минувшей ночью я плохо спала.
Ее ответ заставил меня покраснеть, однако вряд ли Жужанна обратила внимание на мои вспыхнувшие щеки. Похоже, она искренне обрадовалась моему приходу: улыбнулась и сжала мою руку. Ее ладони были почти ледяными. Возможно, слабость Жужанны была обусловлена обычными женскими делами. Я не стала углубляться в расспросы, хотя почти уверена, что не последнюю роль в этом сыграли сперва всплеск любовной страсти, а затем неминуемое чувство вины. Среди подушек она выглядела хрупкой девочкой, а не взрослой женщиной, умеющей отвечать за свои поступки. И выражение лица, и голос тоже были совсем детскими.
– Вы ели? – спросила я. – Может, вам чего-нибудь принести?
– Спасибо, Мери. Конечно ела. У меня давно не было такого аппетита. Дуня принесла мне два подноса, и я не оставила ни крошки.
Жужанна нагнулась и слегка пихнула Брута, свернувшегося калачиком на полу.
– Это все он! Да, Брут, это ты виноват.
Пес открыл глаза и вяло шевельнул хвостом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46