Он ломал над этим голову часа полтора, впрочем, возможно, это ему только казалось. На самом деле и полутора минут не прошло, как Марджи выскользнула из его объятий с лукавой, стыдливо-застенчивой улыбкой, а потом завела руки за спину, причем он снова увидел, что у нее на груди тоже есть веснушки, и не только вверху, а на обоих полушариях. Он увидел это, когда она сама расцепила застежку и груди вывалились из бюстгальтера. А дождь потоком стекал по крыше и стучал по окнам, а он — Боже всемилостивый! — держал это сокровище в своих руках, он трогал и тискал сладкие голые груди Марджи Кэннон.
Он подумал: что сталось с ней за эти годы?.. Но всякий раз, проходя по улицам этого квартала, он не мог не думать о Марджи Кэннон и о том дождливом вечере.
Карелла не знал, что привело его сюда этой ночью. Возможно, просто захотелось побыть недалеко от тех мест, где отец встретил столько рассветов, прожил большую часть своей жизни. Побывать здесь, чтобы снова ощутить личность, суть человека, которым он был, пока это ощущение полностью не потускнеет. В глубине отцовской пекарни горел свет. Пятница, девять тридцать вечера, и этот свет?.. Словно отец был жив и вовсю трудился, выпекая булочки и готовя пастрами накануне субботнего набега покупателей. Ребята из 45-го участка, должно быть, забыли, что...
Внезапно на стеклянной панели задней двери показалась тень.
Карелла напрягся и, откинув полу пиджака, достал из кобуры револьвер.
Тень зашевелилась.
Карелла твердым шагом подошел к дому.
Хороший полицейский никогда не войдет в комнату или в здание, предварительно не послушав, что там происходит. Для этого он постарается прижать ухо к двери, пытаясь удостовериться, находится ли за ней кто-нибудь. Карелла понял, что кто-то был в доме отца, но не знал, сколько там человек и кто они. Недалеко от двери было окно, а это — ясно же, лучше, чем дверь: можно заглянуть внутрь, а не гадать по звукам. Он осторожно подошел к окну, посмотрел и увидел свою мать.
* * *
Он сидел в гостиной один и плакал. В комнате было темно, если не считать мягкого света от стоявшего сзади торшера, представлявшего собой имитацию светильника, зажигаемого в Двенадцатую ночь. Он сидел в большом уютном кресле. Плечи его поникли, а слезы так и катились по лицу.
Тедди не могла слышать его всхлипываний.
Подойдя к нему, она села на подлокотник кресла и мягко положила его голову себе на плечо. Он не относился к той категории людей, которые считают, что мужские слезы — это стыд, проявление слабости. Он плакал, потому что ему было больно. И если чувства, испытываемые при этом, ранили его, то сами по себе слезы были безболезненными. Конечно, такую тонкую разницу какой-нибудь «бравый» герой мог не оценить по достоинству.
И вот теперь он плакал. Голова его покоилась на плече жены, а он плакал, пока слезы не иссякли. Тогда он поднял голову, вытер лицо платком, посмотрел на нее опухшими от слез глазами, кивнул и вздохнул, тяжело и тоскливо.
Она знаками попросила его:
— Скажи мне все.
Он рассказывал ей с помощью мимики и рук, фразы формулировались губами и пальцами; это был глухонемой вопль в тишину, слабо освещаемую рождественским «светильником Епифании». Дедушкины часы, стоявшие у дальней стены, пробили одиннадцать раз. Было одиннадцать часов вечера, но Тедди не слышала ударов, как не слышала и мужа: только читала по губам и пальцам. Он рассказал ей, что смотрел в окно на мать, видел, как она перебирала вещи, как ходила по комнате, трогая предметы, которыми пользовался отец: сковородки и жаровни, шкворни, дуршлаги, лопаточки, формы для пирожков, черпаки и сита, даже ручки на дверцах большой печи... Он долго смотрел на мать. Смотрел, как она молча бродила по пекарне, любовно касаясь всего, что попадало под руку.
Отойдя от окна, он подошел к тому участку мостовой, который все еще был огражден, как место преступления; еще не были сняты предупредительные знаки, не был стерт очерченный мелом силуэт жертвы. Тень матери накрыла эту «тень» как раз в тот момент, когда он находился у входа в пекарню.
На его стук она спросила:
— Кто там?
— Это я, — ответил он. — Стив.
— А-а, — произнесла она и открыла дверь.
Он вошел и обнял ее. Она была на голову ниже его, все еще в трауре. И траур она должна будет носить еще очень долго, в соответствии с обычаями своей старой страны, хотя родилась уже в Соединенных Штатах. Он обнимал ее, ласково похлопывая по спине. Я тут, мама, все в порядке. Я здесь.
Она сказала ему в плечо:
— Ты знаешь, я пришла в надежде встретить его здесь, Стив.
Он опять погладил ее, нежно-нежно.
— Но его нет, — произнесла она. — Он ушел...
Теперь Карелла смотрел на свою жену, прямо в глаза. Он сказал:
— А знаешь, ведь я плакал не по отцу. Я плакал из-за нее, Тедди. Не из-за папы. Нет, из-за нее. Ведь это она теперь осталась одна. Это она теперь вдова.
* * *
Привратник дома номер 1137 по улице Селби-Плэйс заявил детективам, что разговаривал с жертвой буквально за три минуты до того, как услышал выстрелы.
— Мы обменялись парой слов о погоде, — пояснил он. — Теперь ведь все только и говорят что о погоде. Такая жарища, просто смерть.
Правда, сейчас немного похолодало, и бюро прогнозов погоды предсказало даже вечером дождь.
Детективы стояли на тротуаре, недалеко от того места, где «технари» навешивали на кусты и деревья желтую пластмассовую ленту, очерчивая таким образом участок, где произошло преступление, соответственно вывешивались и запретительные знаки. Там, где не было подходящей растительности, ставили специальные столбики с подпорками. Моноган и Монро отбыли примерно час назад. Также укатили медэксперты, и карета «Скорой» увезла тело в морг. Только Хейз и Уиллис в одиночестве остались наблюдать за тарарамом, производимым техническими специалистами, те крючками и какой-то другой металлической дрянью пытались обшарить водостоки и панельные плиты в поисках хоть каких-нибудь улик.
Привратник был ниже ростом, чем Хейз, но выше Уиллиса. Что правда, то правда: мало кто был ниже Уиллиса, почти никто. При поступлении на службу много лет назад он едва-едва дотянул до установленного полицейским регламентом роста — 154 сантиметра. С тех пор многое изменилось. Вот вам, пожалуйста, даже женщин стали брать в полицию, и среди них некоторые были значительно ниже ростом, чем Уиллис. Хотя, например, тот же Хейз еще ни разу не видел лилипута в полицейской форме. Хейз не любил дежурить на пару с Уиллисом. Уж очень тот был грустный в последние дни. Ну да понятно, горе по утрате любимой женщины священно, но нельзя же из-за этого причинять столько боли окружающим.
Хейз почти не знал женщину, с которой жил Уиллис. Мэрилин Холлис. Жертва двух убийц-налетчиков; пара взломщиков ворвалась в дом и прикончила ее, что-то в этом роде. Хейз так никогда и не был посвящен в подробности. Вообще об этом ходили разные слухи, говорили, например, что Уиллис укокошил обоих. Кто знает... Карелла и Бернс советовали Хейзу не очень-то лезть к Уиллису с вопросами. Событие это произошло уже два или даже три месяца назад, а время в их участке ползло как гусеница, особенно летом.
И вот теперь Уиллис вел допрос. Спрашивал о мертвеце мертвым голосом.
— Как его звали?
— Артур Шумахер.
— Номер квартиры?
— Шестьдесят два.
Печальные карие глаза опущены над блокнотом. С короткими курчавыми волосами, стройный, всегда готовый к прыжку, как матадор. Таков был детектив Хэл Уиллис. Он истекал печалью, словно невидимыми слезами.
— Женат, вдов?
— Женатый, — сказал привратник.
— Дети?
— Они здесь не живут. У него взрослые дочки от первого брака. Одна из них иногда его навещает... Навещала.
— А вы не знаете, как зовут его жену? — спросил Хейз.
— По-моему, Марджори. Но ее сейчас нет. Если вы думаете поговорить с ней...
— А где она?
— У них загородный дом на Айодинс, на островах.
— Почему вы думаете, что она там?
— Видел ее, когда она уезжала.
— И когда это было?
— Во вторник утром.
— Так. Значит, вы видели ее, когда она уезжала?
— Да. Поздоровался с ней и все такое.
— А вы не знаете, когда она может вернуться?
— Не знаю. Обычно летом они бывают то там, то здесь.
По всему было видно, что привратник в восторге от происходящего. Ведь он последний, кто видел убитого, и он, видимо, уже наслаждался будущей ролью Свидетеля номер один, ибо таковым он станет, когда поймают убийцу и дело попадет в суд. Он встанет, прямой, словно меч правосудия, за кафедрой правосудия и скажет прокурору все, слово в слово, как сейчас детективам, хотя и трудно поверить, что этот жалкий замухрышка в самом деле детектив. Вот второй, большой, — да. Тут нет вопроса. Но — коротышка?! У привратника имелся богатый опыт жителя этого города, а где в этом городе вы видели карликов-полицейских? Да нигде. На то он и этот город...
— Вас не затруднит повторить, — спросил коротышка, — в котором часу мистер Шумахер вышел с собакой из дома?
— Без самой малости девять, — он отрабатывал свои будущие показания в суде. — Так же, как и каждый вечер. За исключением тех случаев, когда он и его супруга куда-нибудь уезжали. Но вечером в конце недели обычно это было всегда в девять, когда он выходил с собакой.
Хейз подумал, что под словами «вечером в конце недели» привратник подразумевал уик-энды. Для Хейза это означало начало уик-энда. Следующий он проведет с Энни Роулз. В последнее время большинство их он проводил в обществе Энни. Он подумывал, не ведет ли это к чему-либо более серьезному. По правде говоря, это его немного настораживало.
— Что произошло потом? — перебил его мысли Уиллис.
— Он начал прогулку по улице, — сказал привратник, — с собакой.
— Где вы были в этот момент?
— Я вошел в дом.
— Перед этим вы кого-нибудь видели?
— Никого.
— Кого-нибудь посреди улицы или поодаль, в конце квартала?
— Никого.
— Когда вы услышали выстрелы?
— Аккурат в тот миг, когда вошел в дом. Ну, может, одной, двумя секундами позже. Но не больше.
— И вы распознали, что это были именно выстрелы?
— Уж мне ли их не отличить. Я был в Наме.
— Сколько было выстрелов?
— Мне показалось, что целую обойму выпустили. Собаку тоже убили. Вы знаете. Такая хорошая, умная собака. И почему кому-то пришло в голову убить собаку?
Уиллис подумал: «Почему кому-то пришло в голову убить человека?»
— Я думаю, вам это пригодится! — сказал, подойдя, один из специалистов. На нем были джинсы, белые кеды и белая рубашка. Он вручил Уиллису плотный конверт, на котором было напечатано: «Улики». — Четыре пули, — пояснил он. — Должно быть, прошли навылет.
В небе сверкнуло.
— Дождик будет, — сделал тонкое наблюдение привратник.
— Спасибо, — сказал Уиллис «технарю». Он взял конверт, опечатал его и положил в правый внутренний карман куртки.
Хейз посмотрел на часы. Было четверть двенадцатого. Он задумался: как бы им разыскать миссис Шумахер. Уж так не хотелось болтаться здесь всю ночь.
— У вас есть номер их загородного телефона? — спросил он.
— Нет, извините. Нет. Возможно, он есть у управляющего. Но он приедет только утром.
— Во сколько?
— Обычно он бывает здесь около восьми.
— Может, вы хотя бы приблизительно знаете, где их дом на архипелаге Айодинс? Там несколько островов. Хотя бы на каком острове?
— Извините, не знаю.
— Собака лаяла? — спросил Уиллис. — Может, кидалась на кого-нибудь?
— Нет, я не слышал.
— Может, вы слышали, как мистер Шумахер что-нибудь сказал кому-нибудь?
— Нет, я не слышал. Ничего, кроме выстрелов.
— И что потом?
— Я выбежал наружу.
— И что?
— Посмотрел в ту сторону, откуда слышались выстрелы...
— Ах-ха...
— ...и увидел, что мистер Шумахер лежал вот здесь. — Он показал рукой в ту сторону, где специалисты очертили мелом фигуру покойного на тротуаре. — А собака лежала здесь. — Специалисты никак не обозначили это место. — Оба они лежали там. И тогда я подбежал и сразу понял, что оба мертвы. Мистер Шумахер и собака.
— Как звали собаку? — поинтересовался Уиллис.
Хейз воззрился на него.
— Амос, — сказал привратник.
Уиллис кивнул. Хейз не мог понять, зачем ему потребовалось знать, как звали собаку. Хейз подумал также о том, куда ее могли увезти. Ведь не в морг же на вскрытие?..
— Кого вы еще видели здесь? — спросил Уиллис.
— Никого. Улица была пустая.
— Ах-ха...
Специалисты все еще возились неподалеку. Хейзу хотелось бы знать, долго ли они тут проболтаются. Еще одна молния перекрестила небо. Раздался раскат грома. Дождь смоет следы крови...
— Кстати, — спросил он, — когда миссис Шумахер уезжала, у нее был чемодан?
— Да, сэр, небольшой.
— Так что, вы уверены, что она поехала на Айодинс?
— Ну, я не могу ручаться, но полагаю, так, сэр.
Хейз вздохнул.
— Что ты собираешься предпринять? — спросил он Уиллиса.
— Закончить все здесь и приняться за бумажки. Если не найдем ее телефона, придется приехать завтра к управляющему.
— У меня завтра отгул, — сказал Хейз.
— И у меня, — вздохнул Уиллис.
Он произнес это таким тоном, словно не знал, чем бы заняться в свободное время.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41