Попробуйте снова.
– Описания средоточений. С чего Вы начинаете, когда собираетесь их делать?
– Выпиваем по кувшину эля. Обычно. Если нет денег на что покрепче.
Кажется, Салим начинает рычать. Валлор ухмыляется:
– Вы снова допустили ту же ошибку. Спрашивайте четко и прямо, по предмету.
– Как я могу спрашивать четко и прямо, если не знаю, что такое это клятое средоточение! – Взрывается живчик, переходя на визг.
– Чем тогда я могу помочь?
– Он так и не будет отвечать?
– Он отвечает так же, как его спрашивают.
– Да что тогда в Вас толку?!
– Я ослабляю волю и устраняю сопротивление, но я не обязан решать Ваши проблемы вместо Вас.
– Верните деньги!
– Увы, не могу. И Вам не советую нарушать договоренность.
В голосе Валлора ленивой кошкой выгибает спину угроза.
– Да-да, конечно! – Салим идет на попятный. – Конечно, Вы не можете, но тогда… Уничтожьте его рассудок! Сделайте из него слюнявого идиота!
– Куда уж больше-то…
Это точно: слюна течет, не останавливаясь, и, наверное, я весь уже ею залит. То еще зрелище, насколько могу представить.
– Он не должен остаться в здравом уме! Хоть это Вы можете?
– Могу, разумеется, но только с тем, кто никогда не сходил с ума.
– Как это?
– Не хотелось бы утомлять Вас пояснениями, тем более, многого Вы и не сможете понять… Говоря проще, можно сдвинуть с места рассудок, который стоял. Но если ум человека уже был когда-либо поврежден, он становится гибким, как тетива лука: сколько не натягивай, она все равно вернется обратно.
– Тетиву можно порвать!
– Да. Со временем. Но как раз его у Вас, кажется, и нет…
Одновременно со словами Валлора распахнулась дверь, и комната, судя по топоту, наполнилась людьми.
– Что здесь происходит? Какое право Вы имеете на проведение допроса? Взять его!
Шум, гам, всеобщее волнение, через которые пробивается пронзительный крик.
– Тэйлен!
Она шарит пальцами по моему телу, словно пытается что-то найти, тискает, гладит лицо, старается заглянуть мне в глаза, но это слишком трудно сделать. И слава Хаосу! Какой идиот пустил сюда Ливин?!
– Что с ним? Скажите, умоляю вас, он умер?!
Лучше бы умер, честное слово. Но Валлор не может и не хочет лгать:
– Нет, hevary. Он жив и довольно скоро будет в полном порядке. Насколько это возможно.
– Когда?
– Если Вы не будете мне мешать, скоро. Если будете… Можете и не дождаться.
– Да, конечно, делайте, что должно! Но Вы обещаете?
– Что?
– Он поправится?
– Будьте любезны увести эту женщину, кто-нибудь!
О, она и Валлора довела. Славная у меня будет жена… Если, конечно, ответит согласием.
Нить семнадцатая.
Мечтаешь любить?
Научись быть любимым,
Хоть самим собой.
Наверное, как только люди научились размышлять, они начали задумываться о связи души и тела, двух совершенно разных, но имеющих смысл только в сочетании вещей. Тело – предмет сугубо материальный, доступный во всех ощущениях: его можно увидеть, пощупать, лизнуть, куснуть и даже понюхать. Не говоря уже о том, что оное тело может так вам наподдать, что мало не покажется. С душой сложнее. Она, во-первых, невидима. Во-вторых, не имеет материального воплощения. В-третьих (вытекающих из вторых), вкуса у нее тоже нет, потому что пожевать и проглотить нечего. Да и пытаться уловить ее аромат носом тоже бесполезно. В общем, штуковина получается странная: вроде почувствовать невозможно, но тем не менее, что-что, а наличие души определяется сразу. По живости тела. Потому что как только двое этих любовников расстаются друг с другом, жизнь прекращается. Правда, какое-то время тело еще может создавать видимость живого (то бишь, теплого и дышащего), но недвижного, как камень, предмета. Какое-то время… Недолгое, чего уж греха таить.
Так вот, с давних времен люди определили, что живут только благодаря мирному соседству двух разных вещей в одной и той же точке времени и пространства. Но если вещи не являются единым целым, их можно разделить, не так ли? Причем, разделить без особого ущерба для каждой из них. Если не усугублять, разумеется. Именно на этом предположении и основывалось искусство Заклинателей Хаоса вести допросы. Точнее, Заклинатели лишь готовят допрашиваемого для искомого действа, приводя в такое состояние, когда у него отсутствует возможность для сопротивления.
Что используют палачи в своем деле? Боль и ее отражение в сознании жертвы. Но изначально порождается боль телесная, приходящая извне, и только долгим и скучным путем она достигает души, заставляя человека переживать страдания полнее и ярче, чем это происходит в действительности. Проще говоря, задействуется воображение. Поэтому, кстати, пытки далеко не всегда приводят к желаемому результату: если человек в достаточной мере владеет своими мыслями, он способен отделить боль телесную от душевной, и тогда даже самый искусный палач окажется бессилен. Но Заклинатели действуют иначе, заставляя испытывать боль и страх не только тело, но и душу. Конечно, им в немалой степени помогает укоренившееся в умах представление о всемогуществе Детей Хаоса. Кстати, имеющее под собой основание, но не об этом речь…
Когда жертва узнает, что предстоит встреча с Заклинателем, ее охватывает ужас, впитанный еще с материнским молоком и усугубленный бабушкиными сказками о чудовищах, способных в единый миг уничтожить целый город. Таким образом, еще до начала допроса сознание человека оказывается расшатанным, ожидающим любого поворота событий, но, заметьте, поворота только к худшему. Как ни убеждай, как ни успокаивай, не поможет: допрашиваемый будет готовиться к чему-то ужасному и непонятному. И когда это «ужасное» начинает происходить… Приходит растерянность. Заклинатель не причиняет боли. Он лишь помогает той, что уже имеется, разрастись до огромных размеров. Помогает прорасти зерну Хаоса.
Достаточно малого: ослабить ниточки, связывающие тело и душу. Нарушить крепкие объятия, оставив касание лишь кончиками пальцев. Для того, кто никогда не расставался, угроза остаться в одиночестве – самая страшная. Страшнее даже смерти, потому что, умирая, мы все же чувствуем, что умираем цельными, духовно и телесно. А Заклинатель доказывает, что может быть и иначе. Более того, когда опытный мастер ослабляет связь души с телом, он к тому же показывает, как тело начинает гибнуть. Но ведь связи не порваны окончательно, верно? И сосуд, стенки которого еще помнят теплую ласку вина, начинает умолять: вернись! Вернись, пока это возможно!.. Мало кто устоит перед отчаянными просьбами тела. Только тот, кто уже расставался с ним, да и то, вряд ли. Мне, к примеру, было страшно, хотя я совершенно точно знал: вернусь. Точнее, буду возвращен, что бы ни случилось.
– Ладно, хватит разыгрывать из себя хладный труп: все в порядке. Я проверил.
– Знаю.
– Тогда почему…
– Я могу получить хоть немножко покоя?
– Оно тебе надо?
Валлор сидит в кресле, закинув ноги на стол, а taites, которые мне подарила магичка из Кенесали и которые я любовно разложил на покрытом платком блюде, кружатся в воздухе, выстраиваясь затейливыми цепочками, разлетаясь в стороны, снова приникая друг к другу.
– Смотри, не растеряй.
– За кого ты меня держишь?
«Капли» падают на стол и, скача по нему, как зайцы, добираются до блюда, где, недовольно потершись боками, наконец, застывают в неподвижности.
Я сажусь на постели и свешиваю ноги вниз. Все-таки, ощущения еще не стали прежними: пальцы кажутся онемевшими, шея немилосердно затекла, а желудок совершенно явственно крутит. Впрочем, он пустой, и с этой стороны неприятностей не грозит. Но по меньшей мере сутки уйдут на окончательное восстановление всего и вся.
Валлор ухмыляется:
– А ты обрадовался, когда меня увидел.
– Это было так заметно?
– Для меня – да. Хорошо, когда есть друг?
Отрицать очевидную правоту? Ни к чему.
– Хорошо. Но я был готов встретить любого Заклинателя.
– Так-таки и любого?
– Да, с тобой мне повезло, не спорю. Но если бы нашелся другой отлученный, что изменилось бы?
– Исход.
– Самое большее, я мог умереть.
– Этого мало?
– Этого недостаточно для страха.
Валлор опускает взгляд.
– Да, ты не боялся смерти. Но ты боялся чего-то иного, более ужасного по твоему разумению. И когда увидел меня, в твоих глазах на мгновение вспыхнула такая радость… Ты нашел что-то важнее жизни?
– Да.
Голубая глубина глаз Заклинателя снова смотрит на меня.
– Я нашел ее смысл. Для себя…
…Лето в северных провинциях скоротечно, но и оно в силах подарить тепло телу. Вот только не каждый способен ощутить это самое тепло в полной мере. Я не способен. Пока. И возможно, никогда не научусь это делать: кутаюсь в плащ, спрятавшись между камнями от ветра. Но не от Валлора.
– Я пришел попрощаться.
– Знаю. Одобрить не могу.
– Но ты понимаешь?
– Понимаю. Только я бы так не поступил.
Голубые глаза сияют робкой мольбой:
– А как бы ты поступил? Как?
Пытаюсь пожать плечами. Не получается. Точнее, движение мысли все же передается телу, но становится не изящным жестом, а судорогой.
– Это неважно.
– Не знаешь… А раз не знаешь, то не осуждай других!
– Кто-то говорил об осуждении? Я всего лишь не одобряю.
– Почему?
С завистью оглядываю статную фигуру Валлора.
– Потому.
– Не веди себя, как ребенок!
– А как я должен себя вести?
Он нарочно меня злит, что ли? Встаю, оказываясь ростом всего лишь по грудь моему недавнему противнику.
– Кого ты видишь, Вэл?
Задираю голову, чтобы поймать его взгляд.
– Скажи, кого? Только не лги!
Он молчит. Слишком долго, заставляя меня самого отвечать на свой вопрос:
– Ты видишь двенадцатилетнего мальчишку, еще не оправившегося от лихорадки. Слабого, никчемного и бесталанного. А хочешь, чтобы этот мальчишка вел себя, как взрослый, к тому же облеченный могуществом? Это невозможно.
– Тэл, ну какая разница, как ты выглядишь? Ведь внутри ты…
– Внутри? – Следовало бы горько рассмеяться, но в исполнении ребенка подобный жест выглядел бы смешным, а не трагичным. – Внутри я точно такой же. Я ничего не могу, понимаешь? Я больше НИЧЕГО НЕ МОГУ!
– Ты так в этом уверен? – Валлор пытается избавить свой голос от тени сомнения, чтобы ободрить меня. Тщетно.
– Я все испробовал, Вэл. Все, что только мог. Все, что знал сам и знали другие.
– Но не может же случиться так, чтобы…
– Душа только управляет. Тем, что есть. А мое… теперешнее тело не способно на игры с Хаосом. Я ничего не забыл, только все знания стали бесполезны. Они не нужны мне. Больше не нужны. Да и жизнь…
– Тэл, не смей так говорить!
– Почему же? А, ты не хочешь принимать на себя ответственность! Можешь не беспокоиться: никто тебя не винит. Я уж точно не в обиде.
– Но все случилось из-за меня.
– Брось! Я мог бы подхватить лихорадку, когда и где угодно.
– Но простудился именно после того, как…
Поворачиваюсь к Валлору спиной, чтобы спрятать глаза от его испытующего взгляда. Да, все началось с поединка. И если быть совсем уж честным с самим собой, то да: виноват голубоглазый Заклинатель. Но и я виноват не меньше! Зачем, с какой дурости устроил это ненужное омовение? Хотел спасти противника от наказания? Что ж, спас. Такой дорогой ценой, что стоит усомниться в целесообразности своих действий. Но кто мог предположить? Никто. Нелепая случайность. Усмешка судьбы, злая и беспощадная.
– Тэл…
– Ты сам ведешь себя, как ребенок. К чему этот каприз с отлучением? Все считают, что ты попросту сошел с ума.
– Пусть. Я не могу оставаться частью клана.
– Ага. Не можешь. Совесть взыграла. Честь не позволяет. И, с легкостью лишив клан одного Заклинателя, ты тут же удваиваешь потерю. Гениальный ход!
– Ты…
Оборачиваюсь, чтобы увидеть занесенную, но остановившуюся руку.
– Вот-вот. Все, на что я теперь гожусь, это получать затрещины.
– Тэллор…
– Не называй меня так. Больше не называй. Прошу. Тэллора больше нет. И никогда не будет. Путь к сердцу Тайрисс свободен, но ты трусливо сошел с него.
– А ты сам? Разве не поступаешь, как трус?
– Это еще почему?
– Отказываешься от своего имени, от своего места, от…
– Я потерял их. Навсегда. Как ты не понимаешь?
– Потерял? Да, возможно. Но ты не хочешь ни возвращать их, ни искать что-то другое! Ты даже не хочешь жить!
– А разве это жизнь? Муки каждодневных воспоминаний о том, что было, и о том, что могло бы быть… Они слишком болезненны, Вэл. Они убивают меня.
– Ты сам себя убиваешь! Что-то потерялось? Ну и пусть! Освободившееся место можно занять чем-то новым. Разве не так?
– Новым… Нужно будет слишком много «нового». Это трудно.
– Но не невозможно!
Хмыкаю.
– Такие речи пристали бы моему другу, а не врагу. Чего ты добиваешься, Вэл? Хочешь исправить ошибку?
Он гордо раздувает ноздри:
– А если и так?
– Похвальное желание. Но ты забыл одну мелочь.
– Какую?
– Я тоже должен постараться, чтобы ошибка была исправлена.
– И в чем трудность?
Заглядываю в наполняющиеся надеждой голубые глаза:
– Я не чувствую надобности так поступать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
– Описания средоточений. С чего Вы начинаете, когда собираетесь их делать?
– Выпиваем по кувшину эля. Обычно. Если нет денег на что покрепче.
Кажется, Салим начинает рычать. Валлор ухмыляется:
– Вы снова допустили ту же ошибку. Спрашивайте четко и прямо, по предмету.
– Как я могу спрашивать четко и прямо, если не знаю, что такое это клятое средоточение! – Взрывается живчик, переходя на визг.
– Чем тогда я могу помочь?
– Он так и не будет отвечать?
– Он отвечает так же, как его спрашивают.
– Да что тогда в Вас толку?!
– Я ослабляю волю и устраняю сопротивление, но я не обязан решать Ваши проблемы вместо Вас.
– Верните деньги!
– Увы, не могу. И Вам не советую нарушать договоренность.
В голосе Валлора ленивой кошкой выгибает спину угроза.
– Да-да, конечно! – Салим идет на попятный. – Конечно, Вы не можете, но тогда… Уничтожьте его рассудок! Сделайте из него слюнявого идиота!
– Куда уж больше-то…
Это точно: слюна течет, не останавливаясь, и, наверное, я весь уже ею залит. То еще зрелище, насколько могу представить.
– Он не должен остаться в здравом уме! Хоть это Вы можете?
– Могу, разумеется, но только с тем, кто никогда не сходил с ума.
– Как это?
– Не хотелось бы утомлять Вас пояснениями, тем более, многого Вы и не сможете понять… Говоря проще, можно сдвинуть с места рассудок, который стоял. Но если ум человека уже был когда-либо поврежден, он становится гибким, как тетива лука: сколько не натягивай, она все равно вернется обратно.
– Тетиву можно порвать!
– Да. Со временем. Но как раз его у Вас, кажется, и нет…
Одновременно со словами Валлора распахнулась дверь, и комната, судя по топоту, наполнилась людьми.
– Что здесь происходит? Какое право Вы имеете на проведение допроса? Взять его!
Шум, гам, всеобщее волнение, через которые пробивается пронзительный крик.
– Тэйлен!
Она шарит пальцами по моему телу, словно пытается что-то найти, тискает, гладит лицо, старается заглянуть мне в глаза, но это слишком трудно сделать. И слава Хаосу! Какой идиот пустил сюда Ливин?!
– Что с ним? Скажите, умоляю вас, он умер?!
Лучше бы умер, честное слово. Но Валлор не может и не хочет лгать:
– Нет, hevary. Он жив и довольно скоро будет в полном порядке. Насколько это возможно.
– Когда?
– Если Вы не будете мне мешать, скоро. Если будете… Можете и не дождаться.
– Да, конечно, делайте, что должно! Но Вы обещаете?
– Что?
– Он поправится?
– Будьте любезны увести эту женщину, кто-нибудь!
О, она и Валлора довела. Славная у меня будет жена… Если, конечно, ответит согласием.
Нить семнадцатая.
Мечтаешь любить?
Научись быть любимым,
Хоть самим собой.
Наверное, как только люди научились размышлять, они начали задумываться о связи души и тела, двух совершенно разных, но имеющих смысл только в сочетании вещей. Тело – предмет сугубо материальный, доступный во всех ощущениях: его можно увидеть, пощупать, лизнуть, куснуть и даже понюхать. Не говоря уже о том, что оное тело может так вам наподдать, что мало не покажется. С душой сложнее. Она, во-первых, невидима. Во-вторых, не имеет материального воплощения. В-третьих (вытекающих из вторых), вкуса у нее тоже нет, потому что пожевать и проглотить нечего. Да и пытаться уловить ее аромат носом тоже бесполезно. В общем, штуковина получается странная: вроде почувствовать невозможно, но тем не менее, что-что, а наличие души определяется сразу. По живости тела. Потому что как только двое этих любовников расстаются друг с другом, жизнь прекращается. Правда, какое-то время тело еще может создавать видимость живого (то бишь, теплого и дышащего), но недвижного, как камень, предмета. Какое-то время… Недолгое, чего уж греха таить.
Так вот, с давних времен люди определили, что живут только благодаря мирному соседству двух разных вещей в одной и той же точке времени и пространства. Но если вещи не являются единым целым, их можно разделить, не так ли? Причем, разделить без особого ущерба для каждой из них. Если не усугублять, разумеется. Именно на этом предположении и основывалось искусство Заклинателей Хаоса вести допросы. Точнее, Заклинатели лишь готовят допрашиваемого для искомого действа, приводя в такое состояние, когда у него отсутствует возможность для сопротивления.
Что используют палачи в своем деле? Боль и ее отражение в сознании жертвы. Но изначально порождается боль телесная, приходящая извне, и только долгим и скучным путем она достигает души, заставляя человека переживать страдания полнее и ярче, чем это происходит в действительности. Проще говоря, задействуется воображение. Поэтому, кстати, пытки далеко не всегда приводят к желаемому результату: если человек в достаточной мере владеет своими мыслями, он способен отделить боль телесную от душевной, и тогда даже самый искусный палач окажется бессилен. Но Заклинатели действуют иначе, заставляя испытывать боль и страх не только тело, но и душу. Конечно, им в немалой степени помогает укоренившееся в умах представление о всемогуществе Детей Хаоса. Кстати, имеющее под собой основание, но не об этом речь…
Когда жертва узнает, что предстоит встреча с Заклинателем, ее охватывает ужас, впитанный еще с материнским молоком и усугубленный бабушкиными сказками о чудовищах, способных в единый миг уничтожить целый город. Таким образом, еще до начала допроса сознание человека оказывается расшатанным, ожидающим любого поворота событий, но, заметьте, поворота только к худшему. Как ни убеждай, как ни успокаивай, не поможет: допрашиваемый будет готовиться к чему-то ужасному и непонятному. И когда это «ужасное» начинает происходить… Приходит растерянность. Заклинатель не причиняет боли. Он лишь помогает той, что уже имеется, разрастись до огромных размеров. Помогает прорасти зерну Хаоса.
Достаточно малого: ослабить ниточки, связывающие тело и душу. Нарушить крепкие объятия, оставив касание лишь кончиками пальцев. Для того, кто никогда не расставался, угроза остаться в одиночестве – самая страшная. Страшнее даже смерти, потому что, умирая, мы все же чувствуем, что умираем цельными, духовно и телесно. А Заклинатель доказывает, что может быть и иначе. Более того, когда опытный мастер ослабляет связь души с телом, он к тому же показывает, как тело начинает гибнуть. Но ведь связи не порваны окончательно, верно? И сосуд, стенки которого еще помнят теплую ласку вина, начинает умолять: вернись! Вернись, пока это возможно!.. Мало кто устоит перед отчаянными просьбами тела. Только тот, кто уже расставался с ним, да и то, вряд ли. Мне, к примеру, было страшно, хотя я совершенно точно знал: вернусь. Точнее, буду возвращен, что бы ни случилось.
– Ладно, хватит разыгрывать из себя хладный труп: все в порядке. Я проверил.
– Знаю.
– Тогда почему…
– Я могу получить хоть немножко покоя?
– Оно тебе надо?
Валлор сидит в кресле, закинув ноги на стол, а taites, которые мне подарила магичка из Кенесали и которые я любовно разложил на покрытом платком блюде, кружатся в воздухе, выстраиваясь затейливыми цепочками, разлетаясь в стороны, снова приникая друг к другу.
– Смотри, не растеряй.
– За кого ты меня держишь?
«Капли» падают на стол и, скача по нему, как зайцы, добираются до блюда, где, недовольно потершись боками, наконец, застывают в неподвижности.
Я сажусь на постели и свешиваю ноги вниз. Все-таки, ощущения еще не стали прежними: пальцы кажутся онемевшими, шея немилосердно затекла, а желудок совершенно явственно крутит. Впрочем, он пустой, и с этой стороны неприятностей не грозит. Но по меньшей мере сутки уйдут на окончательное восстановление всего и вся.
Валлор ухмыляется:
– А ты обрадовался, когда меня увидел.
– Это было так заметно?
– Для меня – да. Хорошо, когда есть друг?
Отрицать очевидную правоту? Ни к чему.
– Хорошо. Но я был готов встретить любого Заклинателя.
– Так-таки и любого?
– Да, с тобой мне повезло, не спорю. Но если бы нашелся другой отлученный, что изменилось бы?
– Исход.
– Самое большее, я мог умереть.
– Этого мало?
– Этого недостаточно для страха.
Валлор опускает взгляд.
– Да, ты не боялся смерти. Но ты боялся чего-то иного, более ужасного по твоему разумению. И когда увидел меня, в твоих глазах на мгновение вспыхнула такая радость… Ты нашел что-то важнее жизни?
– Да.
Голубая глубина глаз Заклинателя снова смотрит на меня.
– Я нашел ее смысл. Для себя…
…Лето в северных провинциях скоротечно, но и оно в силах подарить тепло телу. Вот только не каждый способен ощутить это самое тепло в полной мере. Я не способен. Пока. И возможно, никогда не научусь это делать: кутаюсь в плащ, спрятавшись между камнями от ветра. Но не от Валлора.
– Я пришел попрощаться.
– Знаю. Одобрить не могу.
– Но ты понимаешь?
– Понимаю. Только я бы так не поступил.
Голубые глаза сияют робкой мольбой:
– А как бы ты поступил? Как?
Пытаюсь пожать плечами. Не получается. Точнее, движение мысли все же передается телу, но становится не изящным жестом, а судорогой.
– Это неважно.
– Не знаешь… А раз не знаешь, то не осуждай других!
– Кто-то говорил об осуждении? Я всего лишь не одобряю.
– Почему?
С завистью оглядываю статную фигуру Валлора.
– Потому.
– Не веди себя, как ребенок!
– А как я должен себя вести?
Он нарочно меня злит, что ли? Встаю, оказываясь ростом всего лишь по грудь моему недавнему противнику.
– Кого ты видишь, Вэл?
Задираю голову, чтобы поймать его взгляд.
– Скажи, кого? Только не лги!
Он молчит. Слишком долго, заставляя меня самого отвечать на свой вопрос:
– Ты видишь двенадцатилетнего мальчишку, еще не оправившегося от лихорадки. Слабого, никчемного и бесталанного. А хочешь, чтобы этот мальчишка вел себя, как взрослый, к тому же облеченный могуществом? Это невозможно.
– Тэл, ну какая разница, как ты выглядишь? Ведь внутри ты…
– Внутри? – Следовало бы горько рассмеяться, но в исполнении ребенка подобный жест выглядел бы смешным, а не трагичным. – Внутри я точно такой же. Я ничего не могу, понимаешь? Я больше НИЧЕГО НЕ МОГУ!
– Ты так в этом уверен? – Валлор пытается избавить свой голос от тени сомнения, чтобы ободрить меня. Тщетно.
– Я все испробовал, Вэл. Все, что только мог. Все, что знал сам и знали другие.
– Но не может же случиться так, чтобы…
– Душа только управляет. Тем, что есть. А мое… теперешнее тело не способно на игры с Хаосом. Я ничего не забыл, только все знания стали бесполезны. Они не нужны мне. Больше не нужны. Да и жизнь…
– Тэл, не смей так говорить!
– Почему же? А, ты не хочешь принимать на себя ответственность! Можешь не беспокоиться: никто тебя не винит. Я уж точно не в обиде.
– Но все случилось из-за меня.
– Брось! Я мог бы подхватить лихорадку, когда и где угодно.
– Но простудился именно после того, как…
Поворачиваюсь к Валлору спиной, чтобы спрятать глаза от его испытующего взгляда. Да, все началось с поединка. И если быть совсем уж честным с самим собой, то да: виноват голубоглазый Заклинатель. Но и я виноват не меньше! Зачем, с какой дурости устроил это ненужное омовение? Хотел спасти противника от наказания? Что ж, спас. Такой дорогой ценой, что стоит усомниться в целесообразности своих действий. Но кто мог предположить? Никто. Нелепая случайность. Усмешка судьбы, злая и беспощадная.
– Тэл…
– Ты сам ведешь себя, как ребенок. К чему этот каприз с отлучением? Все считают, что ты попросту сошел с ума.
– Пусть. Я не могу оставаться частью клана.
– Ага. Не можешь. Совесть взыграла. Честь не позволяет. И, с легкостью лишив клан одного Заклинателя, ты тут же удваиваешь потерю. Гениальный ход!
– Ты…
Оборачиваюсь, чтобы увидеть занесенную, но остановившуюся руку.
– Вот-вот. Все, на что я теперь гожусь, это получать затрещины.
– Тэллор…
– Не называй меня так. Больше не называй. Прошу. Тэллора больше нет. И никогда не будет. Путь к сердцу Тайрисс свободен, но ты трусливо сошел с него.
– А ты сам? Разве не поступаешь, как трус?
– Это еще почему?
– Отказываешься от своего имени, от своего места, от…
– Я потерял их. Навсегда. Как ты не понимаешь?
– Потерял? Да, возможно. Но ты не хочешь ни возвращать их, ни искать что-то другое! Ты даже не хочешь жить!
– А разве это жизнь? Муки каждодневных воспоминаний о том, что было, и о том, что могло бы быть… Они слишком болезненны, Вэл. Они убивают меня.
– Ты сам себя убиваешь! Что-то потерялось? Ну и пусть! Освободившееся место можно занять чем-то новым. Разве не так?
– Новым… Нужно будет слишком много «нового». Это трудно.
– Но не невозможно!
Хмыкаю.
– Такие речи пристали бы моему другу, а не врагу. Чего ты добиваешься, Вэл? Хочешь исправить ошибку?
Он гордо раздувает ноздри:
– А если и так?
– Похвальное желание. Но ты забыл одну мелочь.
– Какую?
– Я тоже должен постараться, чтобы ошибка была исправлена.
– И в чем трудность?
Заглядываю в наполняющиеся надеждой голубые глаза:
– Я не чувствую надобности так поступать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49