Некоторые ведуньи говорят, что болезнь наделена собственной жизнью и борется, когда ты хочешь ее убить, но Имнея думала о ней как о тысяче или десятках тысяч живых существ, способных сражаться, прятаться, зарываться глубоко в плоть. Надо отыскать их всех, иначе болезнь вернется с новой силой. Сколько же жизненных соков ушло у нее, юной чародейки, на этот урок?
Полено в печи так и не занялось, огонь угасал. Холод проникал в хижину и в ее кости, но Имнея не препятствовала ему. Силы, оставшейся в ней, не могло хватить и на лечение мальчика, и на обогрев собственного тела. Ни одна разумная ведунья не стала бы тратить Силу на себя, пока в доме есть дрова. Сила слишком драгоценна, чтобы расходовать ее на подобные пустяки. Если бы она это знала на заре своего ведовства! Слеза скатилась у нее по щеке при мысли о множестве фокусов, сделанных напоказ или ради мелких удобств. Сколько бы они добавили ей, будь у нее возможность вернуть их обратно? Еще неделю, еще год?
Поздно, шепнула Смерть.
Итак, это все. Она умирает. Вот, значит, что ты испытываешь, когда угли твоей души гаснут окончательно. Последние огоньки атры слабо мерцали внутри. Так сколько же ей остается? Считанные минуты или час, чтобы успеть задуматься, правильно ли она поступила?
– Это все, – тихо сказала Имнея.
– Но он каким был, таким и остался, – усомнилась мать.
– Его душа очистилась, а сыпь пройдет через пару дней. После этого считай его излеченным.
«Но если ты, голубушка, заразилась от него, за помощью идти будет уже не к кому».
Имнея попыталась встать, чтобы проводить гостей, однако ноги не держали ее, а сердце… сердце трепыхалось так, будто барабанщик, задававший ему ритм тридцать пять лет, вдруг сбился и начал стучать как попало.
«Холодно. До чего же холодно!»
– Матушка?
Девочка смотрела на нее, не отрываясь. Какой глубокий, голодный взгляд… с какой жадностью он пьет знание. «Смотри, дитя, и постигай, что делает с человеком Сила». Но ни изумления, ни страха нет в этих зеленых глазах – только голод.
«Затверди этот урок хорошенько, дитя. Вспомни его, когда Сила тебя поманит. Вспомни о цене».
– Пойдем, дочка. – Имнея с трудом расслышала голос матери. Ее слух слабел. Мир наполнялся шорохом, пением ветра, тенью. – Пойдем отсюда.
Ты готова? – спросила шепотом Смерть.
Имнея подержалась за жизнь еще миг. Только миг, чтобы насладиться мечтами, которые вели ее за собой, и пожалеть о несбывшемся.
А потом она прошептала беззвучно: Да. Да, я готова.
Угли в печи погасли, и комната погрузилась во тьму.
ЧАСТЬ I. НАЧАЛО
Глава 1
Рынок на Королевской площади всегда был людным, но в этот день там собралось столько народу, что неосторожного покупателя могли задавить до смерти. Одни сказали бы, что в этом повинен славный ясный весенний денек, так и манящий прицениться к овощам и пощупать кур после долгой зимы в предвкушении большого летнего праздника. Другие сослались бы на хороший прошлогодний урожай – многие зажиточные крестьянки, распродав свой товар, и правда проталкивались с монетами в кулаке к чужестранным диковинкам.
Третьи, однако, назвали бы совсем другую причину.
Человек, чужой в этом городе, посмотрел на толпу опытным взглядом, прежде чем войти в нее самому. Ростом он был выше большинства местных жителей. Черные до плеч волосы, такие же черные глаза, орлиные черты лица и оливковая кожа говорили о дальних странах и смешанной крови. Не одна женщина оглядывалась на него, но к этому он давно привык. Высокий, гибкий и грациозный, он всегда нравился женщинам.
Одет он был просто, в черную рубашку и штаны. Многие приняли бы его за крестьянина в воскресном наряде или за дворянина, уставшего от пышных одежд, подобающих его званию. Впрочем, при одном взгляде на его безупречно чистые ногти о крестьянине можно было забыть. Швея могла бы обратить внимание на отменный покрой и тонкую ткань рубашки, но тут требовался острый глаз, присущий одним только мастерам. Крестьяне порой тоже одеваются в черное.
Кое-кто, как уже говорилось, мог бы сказать, что народ нынче собрался на рыночной площади не ради купли-продажи. Прошел слух, что сегодня во дворец прибудет магистр Аншасский со своей свитой, а площадь была ближайшим к дворцовым воротам местом, куда имели доступ люди простого звания.
Аншаса. Немало здешних мужчин принимали участие в войнах против этого южного государства, у многих женщин погибли на поле брани мужья, сыновья и отцы. Вопреки непрочному миру, длившемуся несколько лет, оба народа так и не примирились по-настоящему, и самые заядлые говоруны, усиленно обсуждавшие приезд магистра, терялись в загадках относительно причины его визита. Самоубийца он, что ли, хоть и магистр, – ехать в чужую страну, полагаясь на единственное хлипкое перемирие, выдавшееся за долгие века жестокой вражды?
Человек в черном смотрел на толпу, как на скопище невиданных ранее зверей, чьи повадки ему предстояло изучить. Девицы в передниках, явно служанки, так и стреляли глазками во все стороны. Он улыбнулся им, и они захихикали еще пуще. Зверушек этого рода он знал хорошо.
Он взял какой-то плод из повозки, увидел, что тот помят, и положил на место. Женщина позади него, как ни странно, нашла тот же плод совершенно целым.
Ветер дунул на огонь рыночной кузницы и наполнил дымом палатку. Как только незнакомец прошел, воздух очистился.
Обреченный на казнь цыпленок умер еще до того, как ему отрубили голову, избавившись таким образом от страха и боли.
Расстроенная мандолина уличного певца настроилась сама собой.
Мальчишка-карманник споткнулся и шлепнулся в грязь, рассыпав свою добычу всем напоказ.
Женщина, которая даже и не догадывалась, что у нее в груди зародилась смертельная опухоль, вернулась домой.
Избранная чужеземцем дорога привела его к палатке, стоящей в стороне от всех прочих. Развешенные на ней талисманы звенели, как колокольчики, а маленькая, но яркая вывеска приглашала всех желающих посоветоваться с «настоящей колдуньей». Человек в черном, помедлив немного, нагнулся, откинул полотнище и вошел. В устланном богатыми коврами шатре стоял густой аромат благовоний. Женщина сидела на подушках, вышитых лунами и звездами, перед столиком, покрытым такой же скатертью. Недурно устроилась, подумал вошедший. Перед ней лежали карты, шар из горного хрусталя с изъяном, горка рунических камней.
– Хотите услышать свою судьбу? – спросила она.
– Это зависит от того, настоящая ты колдунья или ярмарочная.
Она улыбнулась. Несмотря на кажущуюся молодость, один из ее передних зубов украшала золотая коронка.
– Это зависит от того, сколько вы мне заплатите, сударь.
Он достал из кармана горсть монет, даже не взглянув на них, и высыпал перед гадалкой. Золото сверкнуло при свете лампы и притянуло к себе солнце, льющееся в дверной проем. Женщина ахнула, вызвав улыбку на лице посетителя – обычно столь опытная мошенница скорей всего ведет себя куда сдержаннее.
– Ну что, довольно этого для настоящего волшебства? Она подняла на него глаза, словно ища понимания. В другое время он, возможно, дал бы ей поблажку, но сейчас остался тверд и принял меры против любого направленного на себя чародейства – пусть оно плавает поверху, как масло на воде.
– Что вы желаете знать, сударь? И на чем мне вам погадать?
Ах уж эти декорации… что это для нее – часть спектакля или искреннее заблуждение? Некоторые доморощенные ведьмы до того невежественны, что действительно полагаются на какие-то инструменты для пользования своим душевным огнем. Это не переставало его изумлять.
– На чем пожелаешь. А узнать я хочу вот что… – Он бросил взгляд наружу, где толпились и судачили горожане. – Этот город в самом деле готовится к приему высокого гостя или за торжественным фасадом таится нечто иное?
Гадалка, уже протянувшая руку за картами, откинулась назад и пристально посмотрела на посетителя:
– Вы же знаете, сударь, что я не могу на это ответить. Секреты короля защищены его магистрами, и никакие карты и хрустальные шары не пробьют такую защиту. Если бы я даже сумела это сделать и стала торговать подобными тайнами, долго бы я здесь, по-вашему, прожила? – Она отодвинула от себя монеты. – Сожалею. Возьмите ваши деньги назад.
От него не укрылось голодное выражение ее глаз. Она хотела знать правду, но не смела спросить. С ведьмами всегда так: они чуют нутром, кто он такой, но не доверяют собственному чутью.
– Умение хранить тайны тоже заслуживает награды, – сказал он тихо. – Оставь их себе.
Выходя из палатки, он был уверен, что она тотчас же схватится за карты и раскинет их, пытаясь узнать, кто он и что он. Что ж, на здоровье. Если она не прочь тратить на это драгоценные мгновения своей жизни, не ему ей мешать.
В дальнем конце площади торговать не разрешалось, и чужестранец, подойдя ближе, понял причину запрета. Оттуда был виден дворец – вернее сказать, из дворца было видно это место. Боже сохрани, если король Дантен, выглянув из окна, увидит копошащихся на рынке грязных простолюдинов! Пусть лучше здесь будет променад, где гуляет по утрам чистая публика. Кто-то из принцев, заметив среди гуляющих юную и прелестную особу, сможет спуститься вниз и предложить ей жить отныне в неге и роскоши. Можно не сомневаться, что все дурнушки, фланирующие об руку с неуклюжими юнцами, которые им даром не нужны, только об этом и мечтают.
Сегодня народ давился вдоль променада, пытаясь разглядеть дорогу, ведущую к дворцовым воротам. Именно по ней должен был проехать чужеземный магистр – в черных шелках, на черном коне, в сопровождении бог знает скольких вельмож. Ни одного визита аншасских государственных мужей в памяти горожан не сохранилось, и они не собирались упустить ничего, что касалось количества и пышности ожидаемой процессии.
Есть вещи, которые никогда не меняются.
Человек в черном подождал немного, не испытывая особого интереса. В конце концов, это только слухи, ведь официального объявления не было. Возможно, никакой процессии не появится вовсе. Простолюдинам с их врожденным почтением к роскоши это трудно понять, да и король Дантен никогда не упустит случая устроить блестящее зрелище… но так принято далеко не везде, и тому, кто распоряжается судьбами целых народов, парадные въезды просто скучны. Не говоря уж о том, как они утомительны в такие жаркие дни. Впрочем, магистр мог бы отправить вперед свой обоз, разукрасив его подобающим образом. Этим он развлек бы народ и нанес завуалированное оскорбление королю, принимающему его весьма неохотно.
Незнакомец, продолжая бродить без видимой цели, перешел через дорогу. Он утолил голод куском вяленой оленины и купил бутылку медовухи, чтобы запить свой обед. Эта скромная трапеза могла бы иметь самый изысканный вкус, но он редко баловал себя таким образом. Его наряд, хоть и черный, но успевший пропотеть и запылиться, теперь никто не принял бы за магистерское одеяние.
Он мог бы, конечно, почиститься, но не стал.
Он остановился на задах дворцовых земель, за оградой. Здесь начинались королевские леса, заслонявшие вид на дворец, и вокруг не было никого. Незнакомца это устраивало. Он вызвал к себе птицу. Откликнулся ястреб, сильный, в блестящих перьях. Человек шепотом дал ему указания, вручил свое серебряное кольцо и отпустил. Ястреб взмыл над деревьями и полетел ко дворцу.
Прождав полчаса, человек доел свою оленину и пожалел, что не купил бутылку побольше.
Наконец он почувствовал какую-то перемену в воздухе – мерцание, дрожь, всколыхнувшие его собственный душевный огонь. Когда колебания воздуха стали видны, он уже приготовился, а когда колеблющееся поле достаточно расширилось и устоялось, прошел сквозь него.
По ту сторону его ждал огромный сумрачный чертог, заполненный людьми в черных мантиях. Узкие, как щели, окна едва пропускали свет, а сводчатый потолок и стены из темного камня вбирали в себя огонь двух ламп, поставленных над большим камином.
Магистры стояли вокруг длинного темного стола, отодвинув стулья. Здесь были представлены все возрасты, все народности, все виды человеческих форм, и все до единого – мужчины. Природа женщин воспрещает им участвовать в подобных собраниях.
Новоприбывший оглядел всех поочередно. Его знакомцы кивали ему, но таких здесь было немного. Те, кто подвизался при дворе короля Дантена, не бывали в южных землях, а магистры южных земель редко отваживались посещать эти враждебные широты.
– Я Коливар, королевский магистр Аншасы, состоящий на службе у его величества Хасима Фараха Милосердного, победителя Татиса и правителя всех земель к югу от Моря Очей. – Северные слова выговаривались трудно после привычной напевности родного языка. Надо ли удивляться, что северяне в отличие от его соотечественников не жалуют поэзии – изволь-ка слагать гимны любви на столь корявом наречии.
– Ты прибыл чуть раньше срока, Коливар, однако добро пожаловать.
Говоривший избрал для себя облик седовласого мудреца, но вряд ли это свидетельствовало о его подлинном возрасте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55