Он служит мужу не менее преданно, чем Рамирус, а если он временами бывает жесток, если использует темные страсти Дантена в своих целях или просто для развлечения… то ведь они, живущие на много веков дольше отпущенного нам срока, все таковы. За время своего замужества я повидала достаточно магистров, чтобы это понять. И мирюсь с этим, как все высокородные особы, вынужденные полагаться на их колдовство. – Дрожа, она снова обхватила себя руками. – Чем же этот отличается от всех остальных? Отчего я не могу примириться с ним, как с другими?
Рес, став позади, взял ее за плечи. Видя, что она не противится, он привлек ее к себе, и она уронила голову ему на грудь.
– В твоих жилах течет кровь Заступников. В ней заключена магия, которую мы не можем уразуметь, мы знаем лишь, что боги даровали нам ее для защиты. Положись на нее.
– Мы для них суеверные дикари. Прямо этого мне никто не высказывает, даже Дантен, но я слышу это в их молчании. Дикари, которые приносят кровавые жертвы, молятся камням и разговаривают с деревьями, как в Темные Века. Дантен ни за что не попросил бы моей руки, если б не боялся, что лорд-протектор посмотрит косо на его северные амбиции. В договоре, заключенном благодаря нашему браку, говорится: ешь кого вздумается, только Протектораты не трогай. Ради такого и на дикарке жениться можно, – негодующе фыркнула Гвинофар.
– Все королевские дома меняют своих дочерей на какие-то политические выгоды. Ты же знаешь.
Она вздрогнула, словно от холода, и он обнял ее еще крепче.
– Да. Я знаю.
Вздохнув, он поцеловал ее в голову.
– Ах, Гвин, хотелось бы мне остаться с тобой подольше. Ты нуждаешься в ком-то из своих еще сильнее, чем я полагал. Но я не могу.
– Я все понимаю. Мой долг Заступницы – быть проданной на чужбину за безопасность отцовских границ. Твой – следить за тем, чтобы Гнев всегда был на страже. Не ты ли сам сказал мне об этом, предвосхитив все мои просьбы и мольбы?
– Мы оба повинуемся долгу всю свою жизнь, правда? – Он тихо разжал объятия. – Вряд ли это доступно пониманию «просвещенного» короля.
Она ответила ему едва заметной, грустной улыбкой.
– Я попрошу отца прислать тебе из дома побольше слуг, – пообещал он. – Чтобы тебе было с кем поговорить на родном языке и вспомнить наши обычаи. Пусть тебя окружают те, чье молчание ничего за собой не скрывает.
– Я бы к нему с такой просьбой не обратилась.
– Знаю, сестричка. Слишком ты для этого горда и упряма. Поэтому я попрошу его за тебя.
Опустившись на колени, он подобрал с влажной хвои то, что обронила она, – белую костяную шпильку с фигурками давно забытых существ.
– Ты собиралась принести жертву.
– Да.
– Скажи, согласятся ли боги принять смешанную кровь?
Накрыв его руку своей, она заглянула ему в глаза – больше не таинственные, а родные и близкие.
– Они с радостью примут жертву Хранителя. Жертву брата.
При свете двух лун, в кругу пращуров дома Кердвинов, они оба уронили на камни по капле крови и помолились о том, чтобы мир не погиб вторично.
Глава 16
– Не вы ли будете та ведьма, что наделала переполоху в харчевне?
Камала обернулась на голос. Может, это городская стража явилась за ней? Она собралась прибегнуть к магии, чтобы отогнать их, но этот человек был один и оружия не носил. Места, где могли бы спрятаться стражники, поблизости тоже не было.
– Кто вы? – резко проговорила она. – И почему меня об этом спрашиваете?
Человек, по всему видно, чувствовал себя весьма неуверенно в темных переулках Низа. Он то и дело оглядывался через плечо, как будто ожидал нападения. Под его шерстяным плащом Камала заметила мерцание шелка, но незнакомец тут же запахнулся опять. День был теплый, и он весь вспотел.
– Хозяин послал меня за вами. «Ищи высокую девушку, одетую мальчиком, – сказал он, – с волосами как Охотничья Луна. – Так описывают ее те, кто там был».
– Кто он, твой хозяин? И почему думает, что женщина, о которой идет речь, – ведьма?
Незнакомец оттянул ворот плаща, чтобы поту было куда стекать, и опять оглянулся.
– Очевидцы говорят, будто она в одиночку уложила целую кучу мужчин. Стало быть, либо сама колдовать умеет, либо у нее сильный покровитель.
Камала мысленно выругалась. Она надеялась, что никому не придет в голову сложить два и два после происшествия у харчевни, но, как видно, надеялась зря. Сама виновата. Надо было предпринять какие-то шаги, чтобы себя оградить, а не убегать сломя голову с места событий. Теперь она расплачивается за свою поспешность.
Придется, как видно, покинуть город. Не то чтобы она боялась местных властей – вряд ли они станут марать шелковые башмаки, расследуя приключившуюся в Низу свалку. Просто ей не хотелось начинать с этого свою новую жизнь.
Можно, впрочем, на время одеться в женское платье – тогда ее никто не узнает.
Человек в теплом плаще молча ждал ее решения, и то, что ее столь смиренно дожидается слуга знатного господина, было на удивление приятно.
– Ты не ответил на мой первый вопрос.
– Да, верно. – Он опять бросил взгляд через плечо, убедившись, что никто не подкрадывается к нему сзади, и отвесил поклон. Точно благородной даме, подумать только! – Моего хозяина зовут Падман Рави. Вы, конечно же, слышали это имя. – Камала недоуменно молчала, и он продолжил: – Хозяин просил меня приветствовать славную волшебницу, очистившую этот город от некоторого количества гнусного сброда, и передать, что имеет к ней деловое предложение, если она соизволит его посетить.
Она никогда не слышала об этом Рави, но догадывалась, что это какой-нибудь честолюбивый купец – в городе таких что мух над навозной кучей. У многих из них есть в Низу собственность. Имя владельца возникает, как газ над болотом, всякий раз, когда в борделе рушится крыша или дом, поставленный в неуказанном месте, перегораживает сточные воды и наполняет округу зловонием.
С помощью магии она определила, что приглашение – насколько, конечно, известно посланцу – никаких дурных намерений не прикрывает.
– Что ему от меня нужно?
– В это я не посвящен, госпожа. – Посланец чуть-чуть помедлил, прежде чем титуловать ее госпожой, словно ему это претило, – и она получила извращенное удовольствие, услышав это слово из уст лакея, существующего среди мощеных дорожек и шелковых драпировок. – Если вы соизволите принять хозяйское приглашение, он сам вам все объяснит.
Она задумалась, прикусив губу. Весь детский опыт предостерегал ее против приглашений такого рода. Рави, даже пораженный ее Силой, все равно должен смотреть на нее как на грязь под ногами. Сословные различия не исчезают лишь оттого, что кто-то владеет магией, – но умный человек способен ловко обойти их, если это в его интересах.
И тут ее осенило.
Он не знает, кто она такая на самом деле. Не знает, какого она роду-племени. Ее прошлое – чистая грифельная доска, на которой она может написать все, что захочет.
Она взглянула на свои чистые руки. Грязь Низа, въевшаяся во все поры ее тела, отмыта давным-давно – Итанус об этом позаботился. Быть может, и другие признаки ее низкого происхождения стали теперь не видны? Этот неведомый Рави знает о ней лишь то, что она убила каких-то жителей Низа, ничего более.
Эта мысль кружила ей голову.
Ей вспомнилось пугающее открытие, которое она сделала у харчевни. Хотя мощь ее душевного пламени почти беспредельна, чародейство требует времени и сосредоточенности – и это означает, что она уязвима. Вспомнила она и предупреждения Итануса, особенно относительно Перехода: «Когда твой теперешний консорт умрет, ты должна будешь сосредоточиться на поисках другого и окажешься беззащитной. Это длится всего мгновение, но и его будет довольно, если оно застанет тебя среди врагов». Магистерская сила, возможно, спасет ее и тогда, но во всех ли случаях можно полагаться на магию?
Однако помнилось ей и другое – пронзившее ее насквозь чувство собственного могущества, которому ни один человек не в силах противостоять. Точно кто-то огромный раздувал тогда мехами огонь ее души, разжигал ее голод и желание испытать себя в схватке со всем миром.
Ей ли бояться какого-то Рави? Ничего не зная о ней, он едва ли сумеет подстроить ей западню.
Слуга все ждал – он прождал бы весь день, будь на то ее воля. Такой он, судя по всему, получил приказ.
Это в конце концов и решило дело.
– Веди, – со всей доступной ей властностью сказала она. – Я повидаюсь с твоим хозяином.
Раньше она бывала на Холме только раз, вместе с матерью – та искала, где бы повыгоднее продать дочкину невинность. Даже в те детские годы Камала остро чувствовала, что им там не место, что между ними и знатью стоит непреодолимая стена, и тем, кто находится по ту сторону, это видно не хуже, чем ей. На лицах мужчин, выслушивавших предложение матери, читалась брезгливость, словно она, прислуживая за столом, подала им тухлое мясо.
Весь тот день Камалу трясло от стыда и от страха. Когда мать наконец отказалась от своих притязаний и отвела ее обратно в Низ, в их убогую лачугу, девочка убежала в свой тайник на пристани, в клетушку, где только ребенок мог поместиться, и сидела там, пока голод не вынудил ее вернуться к людям.
Позже самое дорогое ее сокровище досталось темнокожему чужеземцу. От него пахло потом и мускусом, и блуд с маленькими девочками он почитал самым естественным делом. Могло быть и хуже. Она знала девочек, которые после этого топились, не снеся бесчестья и унижения. Так ли уж скверно им приходилось по сравнению с ней? Или они просто были слабее, не цеплялись с такой страстью за жизнь, не понимали, что лучшее завтра может наступить лишь для пережившего сегодняшний день?
Ни один мужчина не будет больше владеть ею таким образом.
Ни один человек, будь то мужчина или женщина, не наживется больше на продаже ее достоинства, и да поможет дьявол тому, кто думает по-другому.
Улицы на Холме были вымощены камнем – не по необходимости, поскольку Холм в отличие от прочего Гансунга стоял высоко над уровнем моря, а в противоположность грязным мостовым и деревянным дорожкам бедных кварталов. Самый воздух, который Камала вдыхала здесь, был чище и суше. Башни возмещали высотой ту малую площадь, которую занимали на дорогих земельных участках. Они соединялись мостиками, чтобы господа могли посещать соседей, не ступая ногой на землю; шелковые занавески порхали в многочисленных окнах, как пестрые птицы. Лавки, расположенные в нижних этажах, прельщали драгоценностями, кожаной сбруей, сверкающими ножами и тонкими, как паутина, шелками. Камале очень хотелось рассмотреть все как следует, потрогать все эти великолепные товары и насладиться ими, но у ее провожатого и в мыслях не было задерживаться ради таких пустяков. Он проходил мимо всего этого каждый день, спеша по куда более важным делам, – и Камала, уделяя слишком много внимания роскошным витринам, могла бы невольно приоткрыть тайну своего происхождения.
«Ты сможешь получить все это, если захочешь, – сказала она себе. – Расплатиться фальшивой монетой или вовсе взять даром. Как-нибудь потом, на досуге».
Тяжелая дубовая дверь в серой башне, на которой был вырезан герб, распахнулась перед ними, прежде чем ее спутник успел постучать. Слуги, видимо, знали, кто такая Камала, – а если нет, то получили предупреждение о прибытии важной гостьи. Следуя мимо них, она встречала потупленные взоры, где почти не улавливалось презрения по поводу ее скромного наряда.
Внутри было чисто. Очень чисто. В Низу такую чистоту навести нельзя, как ни старайся, – одна плесень сводит на нет все усилия. Стены сияли белизной, в большие окна лился солнечный свет. Нигде ни пылинки – слуги и теперь суетились, спеша убрать принесенную Камалой грязь, пока не заметил хозяин. Он, должно быть, жесток, раз они так боятся вызвать его недовольство. Или принадлежит к тем людям, которых любой беспорядок выводит из себя. А может быть, и то, и другое.
Он ждал ее в комнате, где запросто мог поместиться тот домишко, в котором она родилась. Почти весь этот простор пропадал зря – всю мебель составляли резной письменный стол и два кресла у очага на другом конце. Хозяин дома склонил голову перед Камалой – вежливо, но без подобострастия. По стенам, занимая всю их верхнюю треть, тянулись живописные фрески, и каждая представляла какой-нибудь миф: рождение Охотницы, победа над пожирателями душ, основание Гансунга. Фигуры, изображенные в натуральную величину, казались на удивление живыми, но больше всего поразило Камалу то, что стоящий перед ней человек присутствовал в то же время на каждой из стен – не как участник событий, а скорее как праздный наблюдатель. При этом он взирал не на происходящее, а на зрителя, превращая тем самым великие исторические сцены в фон для своей персоны. Богини могли рождаться, а пожиратели душ умирать сколько им угодно – передний план всегда занимал он.
Камала в жизни еще не встречала человека, вложившего такие деньги в прославление себя самого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55