Джасарей даже не повысил голос, но каждое слово было насквозь пропитано ядом. Посеревшие от ужаса стражники побросали мечи. Металл громко лязгнул о каменный пол.
— Один Волтан остался с мечом в руке.
— Очень умно, Профессор, — похвалил Волтан, — я недооценивал вас.
— Как и многие другие, — сказал Джасарей, — брось оружие.
— Может быть, я хочу умереть в бою, — проговорил Волтан.
Конечно, хочешь, — отозвался Джасарей, — я могу это устроить, если ты дашь показания против Наладемуса. Тогда я позволю тебе умереть на арене с мечом в руке. Иначе я прикажу отрубить тебе руки и ноги и выпустить на улицу, где до самой смерти ты будешь клянчить еду у прохожих. Выбирай!
— Я мог бы просто убить вас, — пробормотал Волтан с холодным блеском в глазах.
— Мог бы, — согласился Джасарей, — но приказ остался. бы в силе. Представь, как ты будешь клянчить крошки.
Секунды тишины — и Волтан швырнул меч на пол. К нему подбежали солдаты, связали руки и увели.
— Подождите, — крикнул он, поравнявшись со Свирепым, — мне нужно что-то ему сказать.
Солдаты посмотрели на императора, который в знак разрешения кивнул.
Что тебе угодно? — спросил Свирепый.
— Я отдал приказ об аресте сектантов. На рассвете за ними отправятся карательные отряды. Уведи Кару с виллы.
— Кару?
— Она тоже член секты. Вчера она была у Госпожи-в-Маске.
— Спасибо, — искренне поблагодарил Свирепый. Солдаты увели Волтана, а Джасарей собрал офицеров.
Обыщите дворец, а затем распустите стражу по баракам. Никто не должен знать о случившемся, и пригласите мне писца, мне нужно послать пару сообщений.
— Как прикажете, ваше величество.
— И пригласите хирурга для моего молодого друга. Офицеры отдали честь и удалились. Джасарей открыл дверь в свои покои и жестом пригласил Бэйна и Свирепого войти. Император сел на простой, но элегантный диван из блестящей черной кожи. Откинувшись на вышитые подушки, он закрыл глаза.
— Вы устали, ваше величество, — заметил Свирепый, — наверное, вам нужно отдохнуть.
Джасарей едва заметно улыбнулся:
— Сегодня ночью не до отдыха. Прошу, присаживайтесь. — Он взглянул на Бэйна. — В соседней комнате есть полотенца — прикрой раны, не хочется пачкать мебель.
— Разрешите задать вопрос, — попросил Свирепый, когда Бэйн ушел за полотенцами.
— Конечно, друг мой.
— Вы подозревали Наладемуса в измене, тогда почему выдали ему столько власти?
Джасарей задумался:
— Тебе будет непросто понять мой ответ. Ты честный человек и не стремишься к высоким чинам или власти. Люди бывают очень тщеславны. Они свято верят в себя, и это очень помогает. Такие люди нужны любому государству, потому что олицетворяют естественное положение вещей, мой друг. В волчьей стае может быть только один вожак, а желающих занять его место — великое множество. Я не ставлю измену в вину Наладемусу. Но он проиграл и будет отвечать за последствия. Тот, кого я поставлю на его место, тоже будет очень тщеславным и однажды захочет занять мое место. Именно тщеславие наполняет Город силой и энергией.
— Из ваших слов следует, что вы окружаете себя потенциальными предателями, — сказал Свирепый, — а это очень опасно, ваше величество.
Обмотав плечо белым льняным полотенцем, вернулся Бэйн, а вслед за ним вошел писец, принесший стопку чистой бумаги и коробочку с перьями и чернилами. Писец низко поклонился Джасарею, который поднялся и сел за письменный стол у окна.
— Вы оказали мне огромную услугу, господа, — сказал он. Бэйну и Свирепому, — я никогда этого не забуду. Завтра вы можете прийти и просить все, что угодно, а сейчас возвращайтесь к себе, я пришлю вам доктора.
Спускаясь по лестнице к своим покоям, Бэйн почувствовал усталость, остановился у двери передохнуть и обнаружил, что он один. Бэйн вошел в комнату. Несколько фонарей погасло, но один светил по-прежнему ярко. В одном из шкафчиков стоял кувшинчик с маслом, и, прежде чем лечь спать, Бэйн добавил масло и разжег все фонари. Он очень устал, а рана на плече горела словно в огне. Вошел Свирепый в сопровождении военного доктора. Доктор, невысокий, лысеющий мужчина, внимательно осмотрел следы когтей.
— Раны нужно очистить, — сказал он, — в когтях больших кошек есть какой-то яд. Я такое встречал в походах.
— Не в когтях, а в клыках, — поправил Бэйн, — остатки пищи загнивают и заражают рану.
— Гнилая пища, — презрительно повторил доктор. — Откуда у дикарей такие мысли?
— Вы лучше спросите, почему у нас так быстро затягиваются раны и никогда не бывает осложнений, — проговорил Бэйн. — Просто зашейте, кровь сама все очистит.
— Вот упрямец, — проворчал доктор.
Он наложил на рану двенадцать стежков и добавил еще два на разошедшийся шов на боку.
— Тебе следует отдыхать как минимум две недели, — посоветовал он.
Бэйн поблагодарил доктора, и тот ушел. Свирепый опустился на кровать.
— Ну, — проговорил он, — может быть, все случилось не так, как тебе хотелось, но Волтана приговорили к смертной казни. Твои приключения кончились.
Бэйн взглянул в темные глаза гладиатора:
— Все кончится тогда, когда на арене я вырежу ему сердце и это увидят сотни зрителей.
Свирепый вздохнул и положил руку на здоровое плечо Бэйна:
— Ты прекрасный, храбрый человек, отличный и бесстрашный гладиатор, но тебе его не одолеть. Он — ошибка природы, сильный и быстрый как молния. Я понимаю, почему ты должен его уничтожить, — он убил дорогого тебе человека. Но его судьба решена, он практически мертв. Зачем тратить на него свою жизнь?
— Потому что я поклялся убить его и живу только ради этого.
— Жаль, что ты так думаешь, парень, — проговорил Свирепый и немного помолчал. — У тебя нет отца, а у меня — сына. Мне кажется, теперь мы почти родственники, а как любому отцу, мне не хочется, чтобы мой сын губил себя по собственной глупости. Подумай о том, что я сказал.
Стены камеры были влажными, а воздух — липким и зловонным. Первоначально она была рассчитана на двадцать человек, но сейчас ее сырой, спертый воздух вдыхали целых пятьдесят. Норвин сидел, обхватив руками колени, рядом Персис Альбитан, лицо и одежда его в грязи, на шее огромный чирей, все лицо в ссадинах, а под правым глазом — зловещий синяк. Норвин потянулся и молча пожал руку друга. Персис устало улыбнулся.
Бывший раб закрыл глаза и вспомнил тот день, когда его и других последователей культа задержали во время богослужения в лесу к северу от Гориазы. Солдаты, вооруженные палками и дубинками, появились совершенно неожиданно. Кое-кто бросился бежать, но всех поймали и сильно избили, а затем связали и привезли на ночь в тюрьму Гориазы. На следующее утро их привели в городской суд, где в кресле судьи сидел Кровавый Монах. Норвин огляделся и увидел, что зал суда набит людьми, он знал, что некоторые из них тоже исповедуют культ. Остальные явились ради сомнительного удовольствия посмотреть, как приговаривают к казни.
Арестованных поставили перед монахом, который говорил об их преступлениях против государства. Один из задержанных пытался заговорить, но рыцарь сильно ударил его по уху, поранив кожу.
— Молчать! — заорал монах. — Суд не желает выслушивать грязные слова предателей.
— Тогда зачем созвали этот суд? — спросил кто-то из зала.
Слова повисли в воздухе. Норвин посмотрел на монаха, лицо которого словно окаменело от шока.
— Кто это сказал? — завопил монах.
— Персис Альбитан, — последовал ответ, и потрясенный Новин увидел, как тучный Персис поднялся со своего места. — Я гражданин Камня и обладаю всеми правами и привилегиями, — заявил он. — Из задержанных мне знакомы семеро. Они все — граждане Города. Как вы смеете нарушать закон! В самых первых законодательных постулатах Города говорится, что каждый гражданин имеет право защищать самого себя и других граждан. А вы просто издеваетесь над законом!
Повисла гробовая тишина. Норвин посмотрел на монаха. Сначала казалось, что тот лопнет от злости, но потом его глаза сузились, и он откинулся на спинку кресла.
— Выйдите вперед, Персис Альбитан, — велел он, — выйдите вперед и защищайте этих предателей.
Персис послушался, тяжело ступая, прошел мимо безмолвных зрителей и встал перед креслом судьи.
— Я не знаю всех обвиняемых, но все мои знакомые — примерные граждане, которые никогда не выступали против императора и не приносили вреда империи. Вон тот человек, — показал он на Норвина, — мой бывший раб. Он один из лучших людей, которых я знаю. Он никогда не крал, не лгал и не вредил другим. Насколько я понимаю, его преступление состоит в том, что он, как и все остальные, решил помолиться в лесу. Называть это преступлением просто нелепо.
— Это не называется преступлением, это есть преступление, — заявил монах. — Последователи культа были объявлены преступниками самим городским старейшиной, и это было возведено в закон. Следование культу само по себе карается смертью. Вы сектант, Персис Альбитан?
Персис замолчал, и Норвин увидел, как он набрал в легкие побольше воздуху.
— Если бы вы спросили меня несколько секунд назад, я бы со всей честностью ответил, что никогда не исповедовал культ и не был ни на одном их собрании. Однако, посмотрев на зло, которое вы представляете, я понял, что не следовало их сторониться. Я не был сектантом, но вы убедили меня, что я должен им быть. Благодарю вас за это, ваше сиятельство.
— Ты сам себя разоблачил! — завопил монах. — И ты умрешь вместе с остальными предателями.
Монах вскочил, его лицо стало почтя таким же малиновым, как и борода, и злобно оглядел собравшихся:
— Кто-нибудь еще желает выступить в защиту этих врагов Города?
Зрители молчали, а задержанных вместе с Персисом отвели обратно в камеры, три дня продержали в тюрьме, а потом в цепях отправили в Город. Большую часть пути Норвин и Персис провели порознь и встретились, только когда их перевезли из тюрьмы в эту камеру под ареной цирка Палантес. Один из стражников с нескрываемым восторгом поведал о том, что их ожидает.
— Ваше учение говорит, что вы должны озарять окружающий мир, — сказал он с широкой ухмылкой, — вот завтра вы его и озарите. Вас оденут в промасленное тряпье и прикуют к высоким столбам по окружности арены. Затем вас подожгут, мои дорогие, вы будете гореть и вопить!
— Ну и весельчак, — сказал Персис, — но мне искренне тебя жаль.
Стражник выругался и, ударив Персиса кулаком по лицу, повалил на пол и стал пинать ногами.
— Затем, успокоившись, он вышел из камеры. Норвин помог Персису сесть.
— Что же ты сделал с собой, дружище? Тебе здесь совсем не место.
— Здесь никому не место, Норвин.
— Зачем ты вступился за нас? Ты услышал голос Истока?
— Ничего я не слышал, — пробормотал Персис.
— Тогда зачем?
Персис откинулся на холодную скалу.
— Не знаю зачем, просто мне стало стыдно за то, что там происходило. — Он через силу улыбнулся. — Иначе ты бы скучал по мне.
— Конечно, скучал бы, — грустно сказал Норвин, — ты хороший человек, Персис, лучше, чем ты сам думаешь.
Медленно потянулись часы. Заключенные не разговаривали, они сидели, апатично глядя перед собой, и каждый думал о своем. Затем открылась дверь, и в темницу швырнули молодую девушку. Падая, она сильно ударилась головой о пол. Персис и Норвин придвинулись к ней и помогли сесть. Девушка была очень молода, с длинными темными волосами и опухшим от побоев лицом. Платье сзади сильно испачкано кровью, а на плечах Норвин увидел следы от удара хлыстом.
— Уже не кажется такой святошей! — насмехались стражники. — Без вуали она — самая обычная девка! Как она орала во время порки!
Персис осторожно поддерживал девушку, боясь задеть изуродованные плечи. Она потеряла сознание. В камере не было ни воды, чтобы промыть раны, ни бинтов, чтобы их перевязать, но Персис продолжал ее поддерживать и шепотом утешал.
Она прижалась к нему, как ребенок, и он погладил ее по голове.
Через несколько минут она открыла глаза.
— Кто вы? — спросила она.
Персис Альбитан, тебе нужно отдыхать.
Скоро я смогу отдохнуть. — Персис помог ей сесть, и она, потратив последние силы, упала. — Я не знаю вас, Персис Альбитам, — пролепетала она.
— Я вас тоже не знаю, но это сейчас не важно.
Она уснула. Норвин пытался рассмотреть ее в свете факела.
— Она так молода, — сказал он, — почти ребенок.
В дальнем углу камеры мужчина начал нараспев читать молитву, и один за другим ее подхватили остальные заключенные. Когда молитва кончилась, в камере снова стало тихо, но на душе у заключенных полегчало.
— Жаль, что я так ничего и не узнал о культе, — посетовал Персис, — неплохо бы понимать, за что умираешь.
— Ты сможешь все узнать, друг мой, — ответил Норвин, — У нас будет столько времени после сожжения.
Наладемусу не спалось. Всю ночь он бродил по комнатам, и его настроение колебалось от чувства восторга до всепоглощающего страха. А теперь, когда Город купался в первых лучах утреннего солнца, он чувствовал раздражение. Где же Волтан с сообщением о гибели Джасарея?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63