Все годы репутация Серимы гордо шагала впереди нее, и резкая, недоверчивая, вечно хмурая девственница превратилась в глазах обычных мужчин в добычу, не стоящую хлопот. Но Блейд не был обычным. Он добивался доверия Серимы, действуя осторожно и изощренно, ибо она была слишком умна и проницательна, чтобы поддаться на простое ухаживание, — но в конце концов одержал победу. Сегодня она в первый раз согласилась посетить его в Цитадели. Идя с ней по мокрой площади, он развлекал Сериму вежливыми пустяками, прекрасно зная, что в следующие полчаса вытянет из нее все о встрече с иерархом — всю беседу до мельчайших подробностей, хотя и понимал, что о Великом Жертвоприношении она Завалю не могла не сказать. Блейд очень на это надеялся, особенно учитывая, каких трудов ему стоило вложить эту мысль ей в голову.
— Пшел вон, — как всегда, грубо отпустил слугу Заваль. Человек шарахнулся и заторопился к выходу, слишком откровенно радуясь, что может убраться подальше от своего всевластного господина. Заваль оставил еду стынуть на блюде, а сам снова оборотился к окну.
Он глядел поверх крыш Священных Пределов, чувствуя себя совсем крохотным перед громадами окружающих затененный каньон высот. Скальные стены лишь казались такой прекрасной защитой. Впервые с раннего детства Заваль познал страх. Бог, ради служения которому он жил, отвернулся от него, страна, которой он правил, распадалась… а теперь вот, кажется, должен умереть и он — но откуда ему взять мужества? Он отчетливо сознавал, что если сам не приговорит себя к Великому Жертвоприношению, его народ сделает это за него.
Боже великий, за что ты оставил меня?
Заваль пытался молиться, но слов не находилось. Как может он говорить с Мириалем, если Бог остается глух к его мольбам? Опершись на подоконник, иерарх всматривался в даль сквозь полог дождевых струй. За высокими стенами каньона город, которым он правил, обращался в руины и грязь. Непрерывная дробь капель — час за часом, день за днем — била ему по нервам и отнимала мужество. Как можно молиться, постоянно слыша вот это?! Как можно что-то решать — или хотя бы просто думать?..
— Боже великий, за что ты нас проклял? Скоро не останется никого, кто почитал бы тебя… И мне самому не так уж много осталось времени, ведь тиарондцы перестали уважать никчемного слугу Мириаля… Они винят иерарха в уничтожении своего мира — и в отместку уничтожат меня.
Не только шахтовладельцы сейчас бурлят недовольством. Серима, мрачно подумал Заваль, просто единственная, у кого хватило гонора явиться к нему и высказать то, о чем другие молчат. В городе давно витают мерзкие настроения, какая-то напряженность, разочарованность. Покуда грабежи и убийства не превышают допустимых границ, но стражей в патрулях стало больше — и ходят они теперь чаще. Отчаянье и гнев голодных, потерянных тиарондцев росли с каждым часом, и вот терпению их пришел конец. Уважение к традициям и власти тает с каждым днем. В канун Дня Мертвых эти преграды падут окончательно, и то, к чему стремится Серима, свершится. Гнев всего народа изольется на одного человека. Заваль, иерарх, должен пасть.
Внезапным движением руки Заваль смел со стола тарелки. Еда, мешаясь с осколками фарфора, брызнула на пол. Иерарх недоверчиво уставился на мешанину, с тревогой и отвращением думая об этом внезапном приступе ярости. Это у него-то, который всегда так крепко держал свои чувства в узде!
Что это со мной ? Я схожу с ума ?
Заваль мысленно отшатнулся от такого кошмара. С самых первых дней своего призвания Заваль, всегда отстраненный и сдержанный, как во второе одеяние иерарха, был облачен в одиночество, но никогда за все тридцать пять лет своей жизни не чувствовал он себя таким одиноким, отрезанным ото всех — таким уязвимым. Стены строго обставленного покоя тюрьмой смыкались вокруг него — непроницаемая каменная ограда, отделяющая его ото всех людей, от жизни края, которым он правит. Заваль почти утратил власть над собой. Еще немного — и он сорвется.
Во всем виноват он.
Один лишь раз, темной ночью три года назад, воля Заваля, обычно столь крепкая, дрогнула и предала его, уступив соблазну. И вот результат. За его слабость Мириаль карает всю Каллисиору. Как может человек нести бремя такой вины — и остаться жить?
Он — иерарх, король-жрец, правящий именем Мириаля. Что, если гнев Мириаля вызвал не весь народ, а он один? Этого Заваль страшился больше всего. Быть живым представителем бога ох как непросто, и Заваль обманул чаяния своего народа. Даже еда на столе подчеркивала его вину. Как иерарха, его всегда снабжали лучшим — как бы скудны ни были городские закрома и как бы ни голодал простой люд.
Губы Заваля презрительно скривились — он, что много лет назад поклялся превращать вожделения своего тела в чистую, незамутненную любовь к своему Богу, проклинал себя за слабость. Несмотря на все зароки, он сдался, уступил желаниям своего тела. Лишь единожды утолил он плотскую жажду — но и одного раза оказалось довольно.
Тревожные мысли звали действовать. Заваль проскочил в двери, отбросив с пути тяжелые портьеры, и взлетел по нескольким ступеням в спальню. Стены коридора не прикрывали шпалеры, и от холода, что шел от голого камня, у иерарха захватило дух. В спальне царило блаженное тепло; Заваль обрадовался, увидев, что слуги разожгли огонь. К счастью, горы, богатствами которых богател и город, давали ему не только сокровища, но и отличный уголь — так что сейчас, когда дождь лил не прекращаясь, камины в покоях иерарха могли гореть постоянно. Мощная Базилика — одновременно Храм Мириаля и жилище иерарха — была искусно вырублена прямо в толще Священной скалы. Жизнь внутри горы, как давным-давно обнаружил Заваль, была достаточно неудобна.
Заваль прошел мимо камина, не ответив на его призыв постоять и понежиться в жаркой пляске огненных языков. Отперев полированный деревянный кабинет, что стоял в углу у стены, он достал маску мягкой черной кожи, совершенно скрывшую верхнюю половину его лица. Иерарх посмотрелся в зеркало. Лишь волосы его — прямые, по плечи, с прядями, цвет которых менялся от темно-каштанового до светлого, — остались прежними. Резкие, аскетические черты его лица исчезли, угловатость смягчилась, сглаженная маской. Глаза, темные, настороженные и безразличные, как всегда, наблюдали за ним сквозь прорези в маске с обычным холодным любопытством. Только рот выдавал таящуюся в самых глубинах его души чувственность.
При взгляде на таинственную фигуру по ту сторону стекла Заваль, как и раньше, ощутил дрожь полувины, полувосторга. Иерарх Каллисиоры исчез, став таинственным незнакомцем, не ведомым никому чужаком, которому были доступны такие дела, похождения и наслаждения, о каких иерарх и помыслить себе позволить не мог. Надвинув маску, он словно бы заслонился от долга, что проклятием висел над ним всю жизнь, преследуя его с раздражающей настойчивостью хнычущего ребенка. Заваль-иерарх стал человеком Завалем…
Губы Заваля скривились от презрения — к себе. Именно в этой маске однажды он нарушил свои зароки и предал Бога. В этом обличье он спускался в Нижний Город провести ночь беспутств и разгула среди кабацкого отребья и шлюх. Он знал, что со временем должен будет заплатить за падение, — и вот наконец час расплаты пришел. Завтра его привяжут к столбу и будут поджаривать на костре, покуда крики его не стихнут, плоть не обуглится на костях, а душа не воспарит среди огня и дыма к престолу Мириаля — посоветоваться с Ним и спасти всех этих проклятых девок и им подобных. Заваль так сжал кулаки, что ногти вонзились в ладони — у него тряслись руки. О Боже, Боже мой, мне страшно, я не хочу умирать…
Звук шагов на ступенях башни и громкий, резкий стук в дверь вывели его из задумчивости. Заваль вздрогнул и, сорвав маску, словно она обжигала его, поспешно запихал ее в карман. Страх и вина обратились в гнев. Эти покои принадлежали только ему, в них он мог хоть на время освобождаться от своей роли. Ни один слуга, если только его не вызывали специально, не смел тревожить его здесь; а значит, незваной гостьей могла быть только она — суффраган Гиларра, его заместитель и помощница.
— Заваль! Ты здесь? — Низкий грудной голос Гиларры после долгого подъема слегка дрожал.
Иерарх Заваль снова взял верх, Заваль-человек отступил. Он выпрямился, разгладил смятые полы долгих черных одежд. Усилием воли вернул чертам бесстрастие маски, скрыв за ним сомнения и страх — и вину, что вечно терзала его, точно дым погребального костра. Быстро, словно, торопясь, мог бежать от угрызений совести, он прошел холодным коридором назад, в главный покой, и с такой силой распахнул дверь, что она ударилась о стену.
— Надеюсь, твои вести стоят того, чтобы вторгаться сюда! — вместо приветствия рявкнул он.
Гиларра, маленькая, кругленькая и просто одетая — ее единственным украшением были густые, темные, сбрызнутые сединой волосы, что струящимся плащом ниспадали ей на спину, — с выражением мученицы возвела глаза к потолку.
— Должны стоить, если заставили меня взойти по этим проклятым ступеням, — выдохнула она. — Почему ты не мог устроиться на нижних этажах, как все?
— Потому, что я — иерарх.
Любого другого сталь в его голосе заставила бы замолчать, но Гиларра, как всегда, не унялась.
— По мне — так ты заноза в заднице, Заваль. Ты забыл, что твой ранг получен тобой лишь благодаря случайности. Родись ты десятком мгновений позже…
— И иерархом была бы ты, — закончил Заваль. — И ты никогда, ни на единый миг не забываешь об этом, так ведь?
Взгляд, которым одарила его Гиларра, полыхал яростью.
— Наверняка все пошло бы иначе…
— Ты намекаешь, что во всем, что творится там, — Заваль с издевкой ткнул пальцем в окно, — виноват я? Я сознаю это! Ты ведь именно этого всегда и хотела — чтобы я стал Великой Жертвой? Ну вот, твое желание скоро сбудется… А когда ты избавишься от меня — станешь иерархом хотя бы по сану, до тех пор, по крайности, покуда мой преемник не вырастет и не наберется сил, чтобы править…
Гиларра вздохнула и утомленным движением отбросила с лица волосы.
— Во имя Мириаля, не будь большим тупицей, чем ты есть! У нас и без того довольно бед — нечего умножать их. Ты что, всерьез думаешь, что я хочу унаследовать весь этот бардак? Я, знаешь ли, еще в своем уме… — Тут глаза ее расширились: до нее дошел весь смысл сказанного. — Великая Жертва? Заваль, нет! Ты не это имел в виду!
Она возмущалась, но Завалю слабо верилось в ее искренность. Гиларра с удовольствием убрала бы его с дороги, хотя никому — даже самой себе — никогда в жизни не призналась бы в этом. Заваль одарил ее долгим тяжелым взглядом.
Если до Дня Мертвых ничего не изменится, иного выхода не будет. Ты это знаешь, Гиларра, так почему бы нам не перестать притворяться? Если даже мы не решимся — твои любезные подданные решат за нас. Я имел уже беседу по этому вопросу с леди Серимой из Консорциума шахтовладельцев — и какой ущерб нанесут бунты, что последуют затем, сколько жизней они унесут?.. — Он сокрушенно покачал головой. — Не лги мне, даже во спасение. Ты не единственная пришла к выводу, что Мириалю нужен новый иерарх. Никто, ни в этом свете, ни в ином, не желает, чтобы правление мое продолжалось. Все решили, что мертвым я принесу больше пользы.
— Не понимаю, как ты можешь быть так спокоен, — прошептала Гиларра.
Заваль пожал плечами.
— А что мне остается? — легкомысленно поинтересовался он, но глазами встретиться с ней не решился: чего доброго, выдаст себя. Отвернувшись от Гиларры, он смотрел в окно. — Я хочу, чтобы ты сейчас же занялась приготовлениями к церемонии — канун Дня Мертвых завтра, так что времени у нас немного. — Собственный страх сделал его жестоким. — Боюсь, проводить Жертвоприношение придется тебе. Но подумай, какая власть будет у тебя, когда меня не станет. Это стоит парочки неприятных воспоминаний.
Их разделило молчание, и Заваль понял, как глубоко он потряс ее. Гиларра всегда была слишком мягкосердечна. И все же он не рискнул повернуться к ней лицом. Как может он позволить кому-нибудь увидеть свои сомнения, свои страхи — свою трусость? Заваль осознавал свой долг. Любой иерарх, достойный своего сана, бестрепетно должен был бы направиться навстречу своей судьбе — а не сжиматься в душе от ужаса, как Заваль. Стоит ли удивляться, что Мириаль отвергнул его! Он гордился тем, что никто не смог бы догадаться, насколько он уязвим, — даже Гиларра, знавшая его лучше всех. Хотя родились они почти одновременно — их разделяло едва ли десять вздохов — и были принесены в Священные Пределы вместе и вместе росли, как брат и сестра, Заваль знал, что она жаждала стать иерархом и не отказалась бы поменяться с ним местами.
Традиция избрания королей-жрецов уходила в прошлое Каллисиоры настолько далеко, что о времени ее возникновения не поминали даже летописи. Когда умирал иерарх, ему наследовало первое дитя, рожденное в храмовых пределах, будь то ребенок жреца, писца или простого прислужника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66