Ха.
– Нет, – утешил ее Альфред. – На шамом деле ты шпала вшего пару чашов.
– Пару часов?
– Ага. Это хорошо. Надо было отдохнуть. И еще подкрепитша. Шкажу, чтобы нам принешли жавтрак, – Альфред многозначительно подмигнул и вышел из комнаты. Настя воспользовалась этим моментом, чтобы вытащить из-под лавки свою сумку, найти там косметичку и посмотреть себе самой в глаза. Зрелище было не то чтобы душераздирающее, тем не менее Насте захотелось ощупать себя, проверить, на месте ли руки и ноги и вообще тот ли она самый человек, которым была до прошлой ночи, ибо взгляд в зеркало наводил на мысли тревожные…
А вообще тот факт, что сумка была с ней, мирно лежала под лавкой и содержала в себе все вещи, которые в нее и были положены хозяйкой, – это обнадеживало. Это доказывало, что кто бы и как бы ни вытаскивал Настю с кладбища, делалось это спокойно, безо всякой спешки. Сумок на поле боя не бросали.
Потом вернулся Альфред, а вместе с ним пришел Карл, и тогда до Насти наконец дошло, что она находится не где-нибудь, а в пивном подвале «Альфред», то есть не в самом подвале, а в комнате самого Альфреда, которая находилась на уровне второго этажа. Карл приветливо улыбнулся, ничуть не удивляясь Настиному присутствию в этой комнате, как будто все так и должно было быть. Альфред что-то говорил ему по-чешски, Карл согласно кивал и раскладывал на столе тарелки, которые принес на большом круглом подносе.
– Жавтрак, – торжественно Альфред.
– Это? – уточнила Настя.
– Ага.
– Это не завтрак. Это…
Когда Настя подрабатывала в бутике женской одежды и однажды нежданно-негаданно нарвалась на премию от хозяйки, то вместе с девчонками из соседних бутиков закатила, что называется, «пир на весь мир». И на большую часть этой самой премии. Так вот, этот пир был бледной тенью того, что Альфред именовал завтраком.
– Ешли это не жавтрак, то что тогда жавтрак?
Вопрос звучал несколько философски, однако Настя постаралась ответить в меру своих возможностей:
– Завтрак – это йогурт… Или хлопья. Или…
Альфред схватился за голову, укоризненно посмотрел на Настю и сказал:
– Ну и как ты пошле такого жавтрака шобираешься править миром? Хлопья… – Он дернул головой, как будто находился с хлопьями в состоянии многолетнего вооруженного конфликта.
– Я не собираюсь править миром, – сказала Настя. – Вы обознались.
– Невешта Дениша Андершона, – Альфред ткнул в нее пальцем с твердокаменной уверенностью.
– Не совсем так. Не совсем невеста, и вообще, мы… Мы потеряли друг друга…
– Найдете, – так же уверенно сказал Альфред и подвинул Насте табурет. Чтобы не продолжать разговоры о своих отношениях с Денисом и о своем нежелании править этим миром, Настя торопливо уселась за стол, обвела обреченным взглядом плотно составленные блюда и принялась за дело. Это было именно дело, работа, потому что назвать это завтраком язык у Насти не поворачивался. В то давнее-давнее беззаботное время, когда она была всего лишь студенткой и не имела никаких отношений с династией Андерсонов, завтрак обычно имел форму пакета с чипсами, которые Настя успевала купить у троллейбусной остановки и съесть по пути в университет. Второй завтрак обычно состоял из кофе в пластиковом стакане и маленькой булочки, причем и то и другое надо было употребить в течение десятиминутного перерыва между парами, так что второй завтрак имел побочные эффекты в виде обожженного языка, а вкус булки Настя так ни разу и не сумела прочувствовать.
Имея такой опыт, довольно сложно справиться с завтраком, который состоит из нескольких жареных шпикачек, яичницы-глазуньи, карлсбадского рулета, вареной картошки под сметаной, кислой капусты, белого поджаренного хлеба, желтого сыра с крупными дырками, булочек с мармеладной начинкой, миндальных печений и еще нескольких блюд, до которых Настя просто не дотянулась.
Ее аппетит был утолен за первые две минуты так называемого завтрака, а все, что было потом, делалось в знак уважения к гостеприимному хозяину; но при этом Настя посчитала, что у всего есть разумные пределы и что дань уважения и самоубийство посредством обжорства – далеко не одно и то же.
– У короля Утера так не кормят? – довольно спросил Альфред.
– Нет, – замотала головой Настя, подумав, что, если бы в Лионее так издевались над людьми, она бы сбежала на второй день. Если смогла бы унести ноги.
– Это хорошо, – сделал вывод Альфред и закашлялся. Несмотря на его философские рассуждения о пользе пребывания в холодной земляной яме, на здоровье Альфреда последние недели сказались не лучшим образом. Впрочем, наверное, могло быть и хуже; во всяком случае, пока Альфред кашлял, пил какие-то травяные чаи и носил много теплых вещей, хотя в доме было не холодно.
Отделавшись от очередного приступа кашля, Альфред посмотрел на Настю:
– Король Утер любит тебя.
– Нет, он… Он хорошо относится. Хорошо относился… – поправилась она, и к этой поправке следовало еще добавить: «Пока я не сбежала».
– А этого балбеша не любит, – сказал Альфред.
– Какого балбеса?
– Того шамого, – с хитрой полуулыбкой произнес Альфред. – Ка-Щи. Который теперь нажывает шебя Иннокентием. Этого балбеша Андершоны никогда не любили. Как это говоритша? Жаножа в жаднице.
Настя неопределенно покачала головой, как бы говоря, что отчасти она разделяет такое мнение насчет Иннокентия, но в то же время…
Тут она вспомнила прошлую ночь. Вспомнила, как машина, забивающая гвозди, прибила Иннокентия к земле.
– А он?.. С ним все в порядке?
– Наверное.
– То есть как – наверное? А где он? Можно мне с ним переговорить? – Сквозь сытую тяжесть разума Настя все-таки вытащила эти вопросы, а вместе с ним главный – а что, собственно говоря, случилось на кладбище, после того как она грохнулась наземь и потеряла сознание? Кто победил, кто проиграл? Кто вытащил Альфреда из могилы? Куда делись Сахнович и его блондинистые компаньоны? И что это за вопли слышались Насте, когда она, придавленная какой-то тушей, валялась на земле? Или это уже были ее ночные кошмары?
– Он уехал, – сказал Альфред. – Шкажал, что у него важные дела.
– Уехал? – Настя удивилась и даже не сразу поверила услышанному. За последние несколько недель она привыкла, что Иннокентий все время рядом; она воспринимала его присутствие как гарантию того, что рано или поздно все наладится и она попадет домой… Теперь ей пришлось вспомнить, что у Иннокентия была тысячелетняя жизнь до нее и будет тысячелетняя жизнь после нее, так что история маленького путешествия из Лионеи в Прагу в компании с какой-то там Настей… Эта история очень скоро будет забыта Иннокентием, вероятно, он уже стал забывать ее, отправившись по каким-то своим делам и сбросив Настю на руки Альфреду как лишнюю обузу.
А ей почему-то стало обидно и грустно.
Альфред, вероятно, почувствовал смену в Настином настроении и попытался – не слишком изящно – его исправить. Он сделал значительное лицо, запустил руку в карман своего шерстяного жилета и извлек оттуда пачку денег.
– Это тебе, – сказал Альфред. – Иннокентий передал.
Настя промычала что-то невнятное и быстро взяла деньги, потому что теперь, по отбытии Иннокентия, деньги оставались ее единственным союзником, как ни грустно это звучало.
Грусть, вероятно, отразилась и на ее лице, так что Альфреду пришлось нагнуться и вытащить откуда-то пыльную бутылку без этикетки.
– Жа то, чтобы вше хорошо кончилош, – сказал он, плеснув немного в Настану кружку и значительно больше – в свою.
– Хорошо кончилось? – переспросила она. – Разве такое бывает?
И, не дожидаясь ответа, выпила из кружки что-то несомненно алкогольное, пахнущее сладкими яблоками, мягко просочившееся в кровь и деликатно постучавшееся в Настино сердце с утешительной вестью, что все и вправду кончилось хорошо; по крайней мере, для нее, Насти; по крайней мере, по состоянию на сегодняшнее утро.
Альфред тоже осушил свою кружку, закусил хрустящей корочкой белого хлеба и стал неторопливо объяснять, почему он считает, будто все закончилось настолько хорошо, что за это стоит непременно выпить даже в столь ранний час. Настя поначалу слушала его внимательно, а потом ей стало жарко, и она стала думать о достоинствах в меру прохладного душа, а потом ей стало еще и лениво, и она стала думать о преимуществах долгого беззаботного сна, после которого прохладный душ будет даже еще более уместен…
Но все-таки кое-что из слов Альфреда она поняла. Прошлой ночью Альфред сидел в могиле на старом еврейском кладбище, и это была уже не первая и даже не двадцать первая ночь, которую он проводил таким образом. В могиле было довольно мерзко, так что Альфред очень обрадовался, когда кто-то сдвинул плиту и сбросил вниз веревку. Без веревки выбраться было невозможно, ибо могила почему-то была очень глубокой, метров десять или около того. Альфред вылез наружу и обнаружил, что другой конец веревки привязан к дереву, а неподалеку от дерева сидит Иннокентий и выковыривает из себя пули. Альфред очень обрадовался, что старый знакомый решил прийти ему на помощь, и даже когда Иннокентий напомнил про долг, Альфред все равно был рад, потому что лучше отдать долг старому знакомому, чем сидеть в яме по милости совсем незнакомых типов, которые к тому же бьют тебя ногами по лицу и требуют отдать вещи, на которые совершенно не имеют права.
Потом Альфред вместе с Иннокентием прогулялись по кладбищу, и Альфред был несколько удивлен, что помимо тел, захороненных по всем канонам иудейской веры, здесь еще находились несколько тел непогребенных, причем достаточно свежих и скорее всего неиудейского происхождения. Иннокентий не стал вдаваться в объяснения, упомянув лишь, что это «плохие люди». Он поспешно вывел Альфреда с кладбища и усадил его в машину, где на заднем сиденье сидела какая-то девушка.
– Это была ты, – пояснил Альфред. – Ты шпала.
Настя согласно кивнула. Шпала так шпала. Приходилось привыкать к тому, что твои тело и сознание, словно утомленные браком супруги, иногда решают попутешествовать отдельно друг от друга.
Иннокентий сел на переднее сиденье, а вел машину какой-то нервный мужчина. Альфред неодобрительно высказался о его стиле вождения – если бы дело происходило не на пустынных ночных улицах, добром бы это не кончилось. К тому же машина оказалась угнанной, и по этой причине им пришлось бросить транспортное средство за квартал до Альфредова заведения. Иннокентий и нервничающий мужчина о чем-то переговорили, после чего этот усатый тип с криминальными наклонностями поспешно скрылся в ночи. Девушку Иннокентий нес на руках до самого пивного подвальчика, где их уже поджидал Карл.
– Потом я отдал ему деньги, и он ушел, – сказал Альфред, разводя руками, что, наверное, означало – финал истории не идеален, но другого у меня нет. Тем не менее Настя спросила:
– И все?
– И вше, – Альфред задумался и добавил: – Мы немного пошпорили. О деньгах.
– Мхм, – сказала Настя, не зная, как относиться у услышанному.
– Шложно было пошчитать, школько я ему должен, – пояснил Альфред. – Теперь в ходу евро, тогда были гульдены. Или талеры. Или еще что-то.
– Тогда?
– Давно.
– А-а…
Настю к этому моменту интересовали совсем не обменные курсы валют, а то, как бы, не обижая хозяина, выползти из-за стола, добраться до лавки, рухнуть на нее и погрузиться в глубокий сон.
Между тем Альфред обеспокоенно стиснул зубами свою трубку – его, кажется, интересовали вещи посерьезнее.
– Наштя, – сказал он. – Иннокентий говорил тебе про меня? Что он говорил?
Настя с трудом отвела взгляд от желанной лавки, посмотрела на Альфреда, вспомнила, кто это такой, и нехотя проговорила, будто отделываясь от назойливого ухажера:
– Да так, всякое…
– Например?
– Что денег ты ему должен, – сказала Настя и зевнула. – И что…
– Да?
– Много денег.
– И вше?
– Деньги, – решительно сказала Настя и встала из-за стола. – Вот все, что ему было нужно. А мне…
Она легла на лавку, свернулась калачиком, закрыла глаза и тихо-тихо – как ей казалось – заурчала от удовольствия. Альфред смотрел, как девушка засыпает, и думал о чем-то своем.
Судя по выражению его лица, это были не самые приятные мысли.
Я провела у Альфреда три дня, и больше всего это напоминалолетние каникулы у дедушки, которого у меня никогда не было. Альфред чрезвычайно заботился омоем питании, так что на третий день мои испытанные джинсы вероломно стали жать в талии. Альфред вел со мной долгие рассудительные беседы, точнее, он пытался вести со мной беседы. Я же была неважным собеседником, ибо понимала примерно процентов шестьдесят из сказанного им; причем не из-за дефектов Альфредовой дикции, а из-за того, что Альфред слегка переоценивал мои умственные способности.
Мы сидели на небольшом балкончике и смотрели на Прагу, попивая то кофе, а то и более крепкие напитки, в зависимости от времени суток. Поначалу я немного нервничала, потому что не представляла, как буду добираться домой – с деньгами, но без документов, да еще подозревая в каждом встречном то ли людей Смайли, то ли нелюдей, с которыми был связан Покровский.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
– Нет, – утешил ее Альфред. – На шамом деле ты шпала вшего пару чашов.
– Пару часов?
– Ага. Это хорошо. Надо было отдохнуть. И еще подкрепитша. Шкажу, чтобы нам принешли жавтрак, – Альфред многозначительно подмигнул и вышел из комнаты. Настя воспользовалась этим моментом, чтобы вытащить из-под лавки свою сумку, найти там косметичку и посмотреть себе самой в глаза. Зрелище было не то чтобы душераздирающее, тем не менее Насте захотелось ощупать себя, проверить, на месте ли руки и ноги и вообще тот ли она самый человек, которым была до прошлой ночи, ибо взгляд в зеркало наводил на мысли тревожные…
А вообще тот факт, что сумка была с ней, мирно лежала под лавкой и содержала в себе все вещи, которые в нее и были положены хозяйкой, – это обнадеживало. Это доказывало, что кто бы и как бы ни вытаскивал Настю с кладбища, делалось это спокойно, безо всякой спешки. Сумок на поле боя не бросали.
Потом вернулся Альфред, а вместе с ним пришел Карл, и тогда до Насти наконец дошло, что она находится не где-нибудь, а в пивном подвале «Альфред», то есть не в самом подвале, а в комнате самого Альфреда, которая находилась на уровне второго этажа. Карл приветливо улыбнулся, ничуть не удивляясь Настиному присутствию в этой комнате, как будто все так и должно было быть. Альфред что-то говорил ему по-чешски, Карл согласно кивал и раскладывал на столе тарелки, которые принес на большом круглом подносе.
– Жавтрак, – торжественно Альфред.
– Это? – уточнила Настя.
– Ага.
– Это не завтрак. Это…
Когда Настя подрабатывала в бутике женской одежды и однажды нежданно-негаданно нарвалась на премию от хозяйки, то вместе с девчонками из соседних бутиков закатила, что называется, «пир на весь мир». И на большую часть этой самой премии. Так вот, этот пир был бледной тенью того, что Альфред именовал завтраком.
– Ешли это не жавтрак, то что тогда жавтрак?
Вопрос звучал несколько философски, однако Настя постаралась ответить в меру своих возможностей:
– Завтрак – это йогурт… Или хлопья. Или…
Альфред схватился за голову, укоризненно посмотрел на Настю и сказал:
– Ну и как ты пошле такого жавтрака шобираешься править миром? Хлопья… – Он дернул головой, как будто находился с хлопьями в состоянии многолетнего вооруженного конфликта.
– Я не собираюсь править миром, – сказала Настя. – Вы обознались.
– Невешта Дениша Андершона, – Альфред ткнул в нее пальцем с твердокаменной уверенностью.
– Не совсем так. Не совсем невеста, и вообще, мы… Мы потеряли друг друга…
– Найдете, – так же уверенно сказал Альфред и подвинул Насте табурет. Чтобы не продолжать разговоры о своих отношениях с Денисом и о своем нежелании править этим миром, Настя торопливо уселась за стол, обвела обреченным взглядом плотно составленные блюда и принялась за дело. Это было именно дело, работа, потому что назвать это завтраком язык у Насти не поворачивался. В то давнее-давнее беззаботное время, когда она была всего лишь студенткой и не имела никаких отношений с династией Андерсонов, завтрак обычно имел форму пакета с чипсами, которые Настя успевала купить у троллейбусной остановки и съесть по пути в университет. Второй завтрак обычно состоял из кофе в пластиковом стакане и маленькой булочки, причем и то и другое надо было употребить в течение десятиминутного перерыва между парами, так что второй завтрак имел побочные эффекты в виде обожженного языка, а вкус булки Настя так ни разу и не сумела прочувствовать.
Имея такой опыт, довольно сложно справиться с завтраком, который состоит из нескольких жареных шпикачек, яичницы-глазуньи, карлсбадского рулета, вареной картошки под сметаной, кислой капусты, белого поджаренного хлеба, желтого сыра с крупными дырками, булочек с мармеладной начинкой, миндальных печений и еще нескольких блюд, до которых Настя просто не дотянулась.
Ее аппетит был утолен за первые две минуты так называемого завтрака, а все, что было потом, делалось в знак уважения к гостеприимному хозяину; но при этом Настя посчитала, что у всего есть разумные пределы и что дань уважения и самоубийство посредством обжорства – далеко не одно и то же.
– У короля Утера так не кормят? – довольно спросил Альфред.
– Нет, – замотала головой Настя, подумав, что, если бы в Лионее так издевались над людьми, она бы сбежала на второй день. Если смогла бы унести ноги.
– Это хорошо, – сделал вывод Альфред и закашлялся. Несмотря на его философские рассуждения о пользе пребывания в холодной земляной яме, на здоровье Альфреда последние недели сказались не лучшим образом. Впрочем, наверное, могло быть и хуже; во всяком случае, пока Альфред кашлял, пил какие-то травяные чаи и носил много теплых вещей, хотя в доме было не холодно.
Отделавшись от очередного приступа кашля, Альфред посмотрел на Настю:
– Король Утер любит тебя.
– Нет, он… Он хорошо относится. Хорошо относился… – поправилась она, и к этой поправке следовало еще добавить: «Пока я не сбежала».
– А этого балбеша не любит, – сказал Альфред.
– Какого балбеса?
– Того шамого, – с хитрой полуулыбкой произнес Альфред. – Ка-Щи. Который теперь нажывает шебя Иннокентием. Этого балбеша Андершоны никогда не любили. Как это говоритша? Жаножа в жаднице.
Настя неопределенно покачала головой, как бы говоря, что отчасти она разделяет такое мнение насчет Иннокентия, но в то же время…
Тут она вспомнила прошлую ночь. Вспомнила, как машина, забивающая гвозди, прибила Иннокентия к земле.
– А он?.. С ним все в порядке?
– Наверное.
– То есть как – наверное? А где он? Можно мне с ним переговорить? – Сквозь сытую тяжесть разума Настя все-таки вытащила эти вопросы, а вместе с ним главный – а что, собственно говоря, случилось на кладбище, после того как она грохнулась наземь и потеряла сознание? Кто победил, кто проиграл? Кто вытащил Альфреда из могилы? Куда делись Сахнович и его блондинистые компаньоны? И что это за вопли слышались Насте, когда она, придавленная какой-то тушей, валялась на земле? Или это уже были ее ночные кошмары?
– Он уехал, – сказал Альфред. – Шкажал, что у него важные дела.
– Уехал? – Настя удивилась и даже не сразу поверила услышанному. За последние несколько недель она привыкла, что Иннокентий все время рядом; она воспринимала его присутствие как гарантию того, что рано или поздно все наладится и она попадет домой… Теперь ей пришлось вспомнить, что у Иннокентия была тысячелетняя жизнь до нее и будет тысячелетняя жизнь после нее, так что история маленького путешествия из Лионеи в Прагу в компании с какой-то там Настей… Эта история очень скоро будет забыта Иннокентием, вероятно, он уже стал забывать ее, отправившись по каким-то своим делам и сбросив Настю на руки Альфреду как лишнюю обузу.
А ей почему-то стало обидно и грустно.
Альфред, вероятно, почувствовал смену в Настином настроении и попытался – не слишком изящно – его исправить. Он сделал значительное лицо, запустил руку в карман своего шерстяного жилета и извлек оттуда пачку денег.
– Это тебе, – сказал Альфред. – Иннокентий передал.
Настя промычала что-то невнятное и быстро взяла деньги, потому что теперь, по отбытии Иннокентия, деньги оставались ее единственным союзником, как ни грустно это звучало.
Грусть, вероятно, отразилась и на ее лице, так что Альфреду пришлось нагнуться и вытащить откуда-то пыльную бутылку без этикетки.
– Жа то, чтобы вше хорошо кончилош, – сказал он, плеснув немного в Настану кружку и значительно больше – в свою.
– Хорошо кончилось? – переспросила она. – Разве такое бывает?
И, не дожидаясь ответа, выпила из кружки что-то несомненно алкогольное, пахнущее сладкими яблоками, мягко просочившееся в кровь и деликатно постучавшееся в Настино сердце с утешительной вестью, что все и вправду кончилось хорошо; по крайней мере, для нее, Насти; по крайней мере, по состоянию на сегодняшнее утро.
Альфред тоже осушил свою кружку, закусил хрустящей корочкой белого хлеба и стал неторопливо объяснять, почему он считает, будто все закончилось настолько хорошо, что за это стоит непременно выпить даже в столь ранний час. Настя поначалу слушала его внимательно, а потом ей стало жарко, и она стала думать о достоинствах в меру прохладного душа, а потом ей стало еще и лениво, и она стала думать о преимуществах долгого беззаботного сна, после которого прохладный душ будет даже еще более уместен…
Но все-таки кое-что из слов Альфреда она поняла. Прошлой ночью Альфред сидел в могиле на старом еврейском кладбище, и это была уже не первая и даже не двадцать первая ночь, которую он проводил таким образом. В могиле было довольно мерзко, так что Альфред очень обрадовался, когда кто-то сдвинул плиту и сбросил вниз веревку. Без веревки выбраться было невозможно, ибо могила почему-то была очень глубокой, метров десять или около того. Альфред вылез наружу и обнаружил, что другой конец веревки привязан к дереву, а неподалеку от дерева сидит Иннокентий и выковыривает из себя пули. Альфред очень обрадовался, что старый знакомый решил прийти ему на помощь, и даже когда Иннокентий напомнил про долг, Альфред все равно был рад, потому что лучше отдать долг старому знакомому, чем сидеть в яме по милости совсем незнакомых типов, которые к тому же бьют тебя ногами по лицу и требуют отдать вещи, на которые совершенно не имеют права.
Потом Альфред вместе с Иннокентием прогулялись по кладбищу, и Альфред был несколько удивлен, что помимо тел, захороненных по всем канонам иудейской веры, здесь еще находились несколько тел непогребенных, причем достаточно свежих и скорее всего неиудейского происхождения. Иннокентий не стал вдаваться в объяснения, упомянув лишь, что это «плохие люди». Он поспешно вывел Альфреда с кладбища и усадил его в машину, где на заднем сиденье сидела какая-то девушка.
– Это была ты, – пояснил Альфред. – Ты шпала.
Настя согласно кивнула. Шпала так шпала. Приходилось привыкать к тому, что твои тело и сознание, словно утомленные браком супруги, иногда решают попутешествовать отдельно друг от друга.
Иннокентий сел на переднее сиденье, а вел машину какой-то нервный мужчина. Альфред неодобрительно высказался о его стиле вождения – если бы дело происходило не на пустынных ночных улицах, добром бы это не кончилось. К тому же машина оказалась угнанной, и по этой причине им пришлось бросить транспортное средство за квартал до Альфредова заведения. Иннокентий и нервничающий мужчина о чем-то переговорили, после чего этот усатый тип с криминальными наклонностями поспешно скрылся в ночи. Девушку Иннокентий нес на руках до самого пивного подвальчика, где их уже поджидал Карл.
– Потом я отдал ему деньги, и он ушел, – сказал Альфред, разводя руками, что, наверное, означало – финал истории не идеален, но другого у меня нет. Тем не менее Настя спросила:
– И все?
– И вше, – Альфред задумался и добавил: – Мы немного пошпорили. О деньгах.
– Мхм, – сказала Настя, не зная, как относиться у услышанному.
– Шложно было пошчитать, школько я ему должен, – пояснил Альфред. – Теперь в ходу евро, тогда были гульдены. Или талеры. Или еще что-то.
– Тогда?
– Давно.
– А-а…
Настю к этому моменту интересовали совсем не обменные курсы валют, а то, как бы, не обижая хозяина, выползти из-за стола, добраться до лавки, рухнуть на нее и погрузиться в глубокий сон.
Между тем Альфред обеспокоенно стиснул зубами свою трубку – его, кажется, интересовали вещи посерьезнее.
– Наштя, – сказал он. – Иннокентий говорил тебе про меня? Что он говорил?
Настя с трудом отвела взгляд от желанной лавки, посмотрела на Альфреда, вспомнила, кто это такой, и нехотя проговорила, будто отделываясь от назойливого ухажера:
– Да так, всякое…
– Например?
– Что денег ты ему должен, – сказала Настя и зевнула. – И что…
– Да?
– Много денег.
– И вше?
– Деньги, – решительно сказала Настя и встала из-за стола. – Вот все, что ему было нужно. А мне…
Она легла на лавку, свернулась калачиком, закрыла глаза и тихо-тихо – как ей казалось – заурчала от удовольствия. Альфред смотрел, как девушка засыпает, и думал о чем-то своем.
Судя по выражению его лица, это были не самые приятные мысли.
Я провела у Альфреда три дня, и больше всего это напоминалолетние каникулы у дедушки, которого у меня никогда не было. Альфред чрезвычайно заботился омоем питании, так что на третий день мои испытанные джинсы вероломно стали жать в талии. Альфред вел со мной долгие рассудительные беседы, точнее, он пытался вести со мной беседы. Я же была неважным собеседником, ибо понимала примерно процентов шестьдесят из сказанного им; причем не из-за дефектов Альфредовой дикции, а из-за того, что Альфред слегка переоценивал мои умственные способности.
Мы сидели на небольшом балкончике и смотрели на Прагу, попивая то кофе, а то и более крепкие напитки, в зависимости от времени суток. Поначалу я немного нервничала, потому что не представляла, как буду добираться домой – с деньгами, но без документов, да еще подозревая в каждом встречном то ли людей Смайли, то ли нелюдей, с которыми был связан Покровский.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58