Но эти воспоминания пришли как-то некстати.
Маргарита припала к окну кареты – не каждый день можно во всех деталях рассматривать то, чего нет… Город выглядел красивым, ухоженным, он походил на тот Петербург, который знала Маргарита, но… это было призрачное видение. Казалось, что городской пейзаж слегка трепещет от ветерка, словно декорации, нарисованные на шелковых полотнах.
У парадного подъезда Зимнего дворца визитеров встречали лакеи в ливреях с императорским гербом. Это был совсем не тот всем знакомый вход в Эрмитаж с музейными кассами и гардеробом, а именно – двери в царский дворец. Но, взглянув в глаза провожавшего ее лакея, Маргарита вздрогнула от страха.
Раньше выражение «живые глаза» казалось ей всего лишь обычным фразеологическим оборотом, но теперь она поняла, как это прекрасно – говорить с человеком, у которого живые глаза… Глаза лакея были мертвые и пустые – без всякого выражения и даже без зрачков. Они блестели отраженным светом, как два маленьких зеркала, и этот блеск казался жутким.
Впрочем, когда их с тетушкой ввели в зал, помпезно объявив: «Княжна Елизавета Оболенская с внучатой племянницей», Маргарита увидела там множество людей и очень мало «живых глаз». Генералы в эполетах, почтенного вида старцы, элегантные дамы и юные девицы, молодые офицеры, чиновники в вицмундирах… И у всех пустые глаза, отражающие лишь свет парадных хрустальных люстр императорского дворца.
Вокруг были призраки! Какой ужас! Куда завела ее тетушка?
– Государь! Государь! – прошелестели голоса в толпе, и тут же по залу прокатился громкий голос церемониймейстера:
– Его Императорское Величество Николай Александрович!
Все головы склонились в низком поклоне. Маргарита в какой-то момент оказалась единственной дамой, не склонившейся перед появившейся в зале фигурой невысокого мужчины со знакомой по старым фотографиям бородкой. Опомнившись, она постаралась сделать такой же поклон, как окружавшие ее дамы, – в таких обстоятельствах лучше не обращать на себя особого внимания.
Государь обходил присутствующих, обмениваясь с каждым несколькими фразами, принимая прошения, которые тут же переходили в руки следовавших за ним лакеев. Может статься, это были вовсе и не лакеи, а какие-нибудь чиновники министерства двора (Маргарита была не слишком сильна в придворной иерархии, чтобы разобраться в таких тонкостях).
Император улыбался посетителям какой-то скромной, даже застенчивой улыбкой и казался невероятно обаятельным для человека, которого жестоко казнили без малого девяносто лет назад.
Маргарита в какой-то миг поймала взгляд императора и вздохнула с облегчением – глаза Николая Александровича были «живые», умные, ласково смотревшие на собеседников, большинство из которых, вероятно, являлись зависимыми от него людьми. Ей вдруг пришли на память прочитанные недавно мемуары Николая Вороновича, офицера, который некогда, находясь на придворной службе, регулярно встречался с государем. «Недаром все любившие и ненавидевшие Николая II соглашались с тем, что он своим обхождением и приветливостью очаровывал каждого, кто впервые с ним встречался, – писал Воронович. – И чем чаще я встречался с государем во время придворной службы, будучи камер-пажом императрицы, а затем в офицерском собрании, на смотрах и дворцовых приемах, когда был гвардейским офицером, тем больше он очаровывал меня и как-то невольно привлекал к себе. И привлекал он меня не как император, всемогущество которого очень скоро перестало мне импонировать, а как внушавший непреодолимую симпатию человек».
– Генерал, рад вас видеть! – обратился Николай Александрович к пожилому военному, стоявшему рядом с Маргаритой.
– Сердечно признателен, ваше величество. Для меня большая честь и большое счастье явиться к вашему величеству по первому зову.
– Вы ведь, кажется, остались в Париже, Иван Николаевич? – спросил государь, пожимая генералу руку.
– Так точно, государь. После краха нашего движения долго мыкался на чужбине. Ныне пребываю на одном из парижских кладбищ, – отрапортовал генерал.
– А как ваша семья? – поинтересовался император.
– Супруга и сын со мной, захоронены в одной могиле. А внук и правнук, прошу прощения, совершенно офранцузились. Русского языка не знают и знать не хотят, могилку нашу вконец забросили… Виноват, государь, но в связи с данными обстоятельствами я и решился обеспокоить ваше величество прошением, не казните слугу недостойного.
– Слушаю вас, Иван Николаевич. Я весь внимание, – сказал император, улыбкой поощряя генерала к продолжению речи.
– Государь! Нельзя ли сделать так, чтобы мой внук, а еще лучше правнук, на внука я давно рукой махнул, вспомнил бы, что он – русский, и почувствовал интерес к нашей родине? Горько, что единственный наследник нашего рода, рода князей Путятиных, мнит себя французишкой…
– Понимаю, – кивнул император. – Понимаю и сочувствую. Я распоряжусь, не беспокойтесь. Рад был вас повидать.
Взгляд Николая Александровича устремился на княжну Оболенскую и Маргариту. Княжна склонилась в поклоне. Маргарита постаралась повторить движение тетушки (если не знаешь, как себя вести в незнакомой обстановке, лучше всего делать то же, что и другие; во всяком случае, если этим другим можно доверять).
– Княжна Оболенская! – широко улыбнулся император. – Сердечно рад видеть вас. Вы, как всегда, очаровательны.
– Я недостойна вашей похвалы, государь. – Тетушка зарделась, но, судя по всему, комплимент был ей чрезвычайно приятен. – Я только и делаю, что меняюсь к худшему.
– Ну что вы, княжна. Вы так же прелестны, как на императорском костюмированном балу, открывавшем зимний сезон тысяча девятьсот третьего года…
Маргарита искоса взглянула на тетушку и чуть не ахнула – по виду той трудно было дать больше двадцати пяти лет, хотя буквально час назад княжна выглядела иначе… если не вдаваться в унылые расчеты, сколько лет может быть на самом деле даме, блиставшей на балах в начале XX века!
– Представьте мне вашу милую спутницу, дорогая Елизавета Ильинична, – попросил император.
Его слово было законом.
– Разрешите рекомендовать вам, ваше величество, мою внучатую племянницу. Маргарита Викторовна, внучка моего брата, князя Петра Ильича.
Маргарита, предположив, что от нее снова ожидают какого-нибудь книксена, склонилась в поклоне.
– Рад нашему знакомству, княжна, – обратился уже лично к ней Николай Александрович.
– Ах, государь! – трагически воскликнула тетушка. – К несчастью, в силу роковых обстоятельств, ву компрене, бедная девочка – не княжна, хотя имеет полное право на княжеский титул. История была так сурова к нашему роду! Бедняжка лишена нашего родового титула, более того – она лишена даже дедовского имени, которое могла бы носить с честью. Мой бедный брат погиб в советских лагерях, а его несчастная супруга, вероятно в приступе безумия, лишила сына отцовской фамилии, выправив другие документы и полагая, что этим она спасает мальчика…
– Не осуждайте ее, княжна. Полагаю, в тех обстоятельствах вдова князя поступила весьма разумно. Увы, мои несчастные подданные против моей воли нередко оказывались перед непростым выбором: фамильная честь или жизнь. Каждый принимал решение сам, и мы судить их не вправе. Если бы матери не стремились сохранить жизнь своим сыновьям, страна могла бы полностью обезлюдеть.
– Вы мудры, государь. – Княжна снова склонилась в поклоне. – Но я теперь так мечтаю, чтобы девочка вернула себе наше имя. Она – настоящая княжна Оболенская, наследница нашего рода, но при этом вынуждена носить чужую фамилию.
– Понимаю вас, княжна, – кивнул император. – Не беспокойтесь, я распоряжусь.
Император перешел к следующей просительнице, а Маргарита стояла в полной растерянности, залившись краской. Тетушка считала подобную просьбу делом вполне естественным, но все-таки в этом было нечто, с точки зрения Маргоши, сомнительное. Примазываться к знатному роду, о своем родстве с которым она узнала совсем недавно – это как-то недостойно, да и носит она не «чужую фамилию», а доставшуюся ей от бабушки Маргариты Стефановны…
Впрочем, раз уж Маргоша позволила тетушке облачить себя в парадный наряд и притащить в этот зал, пенять не на кого. Надо было задуматься, что именно планирует тетушка, вечно пребывавшая во власти амбиций! Да и бабушка Маргарита тоже, вероятно, рассчитывала на что-то подобное, когда заставила внучку отправиться в петербургский вояж…
До тех пор пока Маргоша будет жить так, как хочется ее бабушкам, придется терпеть все то, что они пожелают устроить с ее судьбой.
А может быть, все то, что происходит в этом городе-призраке, которого на самом деле нет, так в нем и останется? Ведь в той жизни, которая есть, все идет по иным законам!
– Карету княжны Оболенской! – крикнул лакей с пустыми глазами, когда тетушка и Маргарита покинули императорский дворец, и верный Алексис тут же подогнал экипаж.
Маргарита и тетушка уселись в карету и снова понеслись по призрачным улицам к Симеоновскому мосту. Маргоша, отвлекшись от всех мучительных вопросов (нечего косить под Чернышевского и страдать, без конца размышляя, что делать, хотя в относительной близости от Петропавловской крепости подобные мысли даже утешительны), опять погрузилась в созерцание мелькавших за окном видов – это было еще интереснее, чем рассматривать альбом, изданный в начале XX века к 200-летию Санкт-Петербурга.
Между тем тетушке припала охота поговорить на высокие темы – прием у покойного императора настроил ее на торжественный лад.
– Вот видишь, дитя мое, ты сегодня испытала нечто такое, что прежде и вообразить-то себе не могла. Должна заметить, государь отнесся к тебе благосклонно. Теперь твоя судьба должна измениться.
На тетушкино замечание следовало что-нибудь ответить. Не поддержать разговор в таких обстоятельствах было бы просто неприлично. Маргарита отвлеклась от разглядывания Русского музея – музей как музей, почти такой же, только назывался музеем имени Александра III да фасад его был поярче покрашен – и искренне сказала:
– Тетушка, я все же до конца не могу поверить в происходящее. Даже не то чтобы поверить, а осознать не могу…
Княжна грустно улыбнулась уголками губ:
– И не пытайся. Не все, далеко не все поддается осмыслению. Нашим миром правит магия. Это следует принять как данность. Она сильнее нас всех. И поверь мне, дорогая, именно она предопределяет нашу судьбу.
Вдруг из темного угла кареты, где сгущались тени, раздался голос:
– Нельзя верить лишь в торжество тайных магических сил, предопределяющих твою судьбу. Предопределение, конечно, дело хорошее, но всегда есть еще и свобода воли, особенно у тех, кто с магией накоротке… Короче говоря – человек сам кузнец своего счастья. Прости за банальность.
Это была Валька.
Княжна молча закатила глаза, демонстрируя, насколько неуместно в настоящий момент появление валькирии с ее армейскими манерами и житейскими рекомендациями, но Маргарита приятельнице даже обрадовалась.
– Валюшка, откуда ты? – поинтересовалась она (когда карету подали к Зимнему дворцу, никакой валькирии в ней не было – в этом Маргоша могла поклясться).
– Откуда, откуда? Догадайся с трех раз, – пробурчала та. – Ты что думаешь, я бы тебя отпустила одну в такую рискованную авантюру?
– Что значит – одну? – взвилась княжна. – Я, кажется, сопровождала свою племянницу. Или меня вы уже и за человека не считаете?
– Спокойно, тетя! – отрезала Валька. – Ваше сопровождение ценно только в том смысле, что вовремя складочку на воротничке поправите да подскажете, когда в книксене присесть. А в вопросах защиты толку от вас, пардон за откровенность, немного. И недавние события это наглядно показали. Проблем мы с вами имели выше крыши…
– Сколько можно упрекать? – Княжна поднесла к глазам кружевной платочек, чтобы показать, как сильно обижена – даже слез сдержать невозможно! – Я делаю все, что в моих силах, и еще сверх того. Сегодня мне удалось совершить буквально невозможное…
На Вальку это сильного впечатления не произвело.
– Да бросьте вы, – сказала она небрежным тоном. – В мире ничего невозможного не бывает. Все зависит лишь от степени подготовки и уровня оптимизма. Мы рождены, чтоб сказку сделать былью! Я на всякий случай решила вас сопровождать, от греха… Инкогнито, само собой, под чарами невидимости. Обо мне, естественно, в данный момент никто не думал и не вспоминал, вот и не просекли, что я рядом. И Брюсы с нами были. Они и сейчас по бокам от кареты летят, Маргошку охраняют. Без секьюрити на такое дело идти стремно, ученые уже.
Маргарита с удивлением выглянула в окно, но никого не заметила.
– Да не зыркай ты, не увидишь! – усмехнулась Валька. – Духи как-никак. Являются, когда сами сочтут нужным. Сейчас им в невидимости удобнее. Вот домой вернемся, по рюмашке пропустим, чтобы событие отметить, ребята расслабятся и облик свой обретут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Маргарита припала к окну кареты – не каждый день можно во всех деталях рассматривать то, чего нет… Город выглядел красивым, ухоженным, он походил на тот Петербург, который знала Маргарита, но… это было призрачное видение. Казалось, что городской пейзаж слегка трепещет от ветерка, словно декорации, нарисованные на шелковых полотнах.
У парадного подъезда Зимнего дворца визитеров встречали лакеи в ливреях с императорским гербом. Это был совсем не тот всем знакомый вход в Эрмитаж с музейными кассами и гардеробом, а именно – двери в царский дворец. Но, взглянув в глаза провожавшего ее лакея, Маргарита вздрогнула от страха.
Раньше выражение «живые глаза» казалось ей всего лишь обычным фразеологическим оборотом, но теперь она поняла, как это прекрасно – говорить с человеком, у которого живые глаза… Глаза лакея были мертвые и пустые – без всякого выражения и даже без зрачков. Они блестели отраженным светом, как два маленьких зеркала, и этот блеск казался жутким.
Впрочем, когда их с тетушкой ввели в зал, помпезно объявив: «Княжна Елизавета Оболенская с внучатой племянницей», Маргарита увидела там множество людей и очень мало «живых глаз». Генералы в эполетах, почтенного вида старцы, элегантные дамы и юные девицы, молодые офицеры, чиновники в вицмундирах… И у всех пустые глаза, отражающие лишь свет парадных хрустальных люстр императорского дворца.
Вокруг были призраки! Какой ужас! Куда завела ее тетушка?
– Государь! Государь! – прошелестели голоса в толпе, и тут же по залу прокатился громкий голос церемониймейстера:
– Его Императорское Величество Николай Александрович!
Все головы склонились в низком поклоне. Маргарита в какой-то момент оказалась единственной дамой, не склонившейся перед появившейся в зале фигурой невысокого мужчины со знакомой по старым фотографиям бородкой. Опомнившись, она постаралась сделать такой же поклон, как окружавшие ее дамы, – в таких обстоятельствах лучше не обращать на себя особого внимания.
Государь обходил присутствующих, обмениваясь с каждым несколькими фразами, принимая прошения, которые тут же переходили в руки следовавших за ним лакеев. Может статься, это были вовсе и не лакеи, а какие-нибудь чиновники министерства двора (Маргарита была не слишком сильна в придворной иерархии, чтобы разобраться в таких тонкостях).
Император улыбался посетителям какой-то скромной, даже застенчивой улыбкой и казался невероятно обаятельным для человека, которого жестоко казнили без малого девяносто лет назад.
Маргарита в какой-то миг поймала взгляд императора и вздохнула с облегчением – глаза Николая Александровича были «живые», умные, ласково смотревшие на собеседников, большинство из которых, вероятно, являлись зависимыми от него людьми. Ей вдруг пришли на память прочитанные недавно мемуары Николая Вороновича, офицера, который некогда, находясь на придворной службе, регулярно встречался с государем. «Недаром все любившие и ненавидевшие Николая II соглашались с тем, что он своим обхождением и приветливостью очаровывал каждого, кто впервые с ним встречался, – писал Воронович. – И чем чаще я встречался с государем во время придворной службы, будучи камер-пажом императрицы, а затем в офицерском собрании, на смотрах и дворцовых приемах, когда был гвардейским офицером, тем больше он очаровывал меня и как-то невольно привлекал к себе. И привлекал он меня не как император, всемогущество которого очень скоро перестало мне импонировать, а как внушавший непреодолимую симпатию человек».
– Генерал, рад вас видеть! – обратился Николай Александрович к пожилому военному, стоявшему рядом с Маргаритой.
– Сердечно признателен, ваше величество. Для меня большая честь и большое счастье явиться к вашему величеству по первому зову.
– Вы ведь, кажется, остались в Париже, Иван Николаевич? – спросил государь, пожимая генералу руку.
– Так точно, государь. После краха нашего движения долго мыкался на чужбине. Ныне пребываю на одном из парижских кладбищ, – отрапортовал генерал.
– А как ваша семья? – поинтересовался император.
– Супруга и сын со мной, захоронены в одной могиле. А внук и правнук, прошу прощения, совершенно офранцузились. Русского языка не знают и знать не хотят, могилку нашу вконец забросили… Виноват, государь, но в связи с данными обстоятельствами я и решился обеспокоить ваше величество прошением, не казните слугу недостойного.
– Слушаю вас, Иван Николаевич. Я весь внимание, – сказал император, улыбкой поощряя генерала к продолжению речи.
– Государь! Нельзя ли сделать так, чтобы мой внук, а еще лучше правнук, на внука я давно рукой махнул, вспомнил бы, что он – русский, и почувствовал интерес к нашей родине? Горько, что единственный наследник нашего рода, рода князей Путятиных, мнит себя французишкой…
– Понимаю, – кивнул император. – Понимаю и сочувствую. Я распоряжусь, не беспокойтесь. Рад был вас повидать.
Взгляд Николая Александровича устремился на княжну Оболенскую и Маргариту. Княжна склонилась в поклоне. Маргарита постаралась повторить движение тетушки (если не знаешь, как себя вести в незнакомой обстановке, лучше всего делать то же, что и другие; во всяком случае, если этим другим можно доверять).
– Княжна Оболенская! – широко улыбнулся император. – Сердечно рад видеть вас. Вы, как всегда, очаровательны.
– Я недостойна вашей похвалы, государь. – Тетушка зарделась, но, судя по всему, комплимент был ей чрезвычайно приятен. – Я только и делаю, что меняюсь к худшему.
– Ну что вы, княжна. Вы так же прелестны, как на императорском костюмированном балу, открывавшем зимний сезон тысяча девятьсот третьего года…
Маргарита искоса взглянула на тетушку и чуть не ахнула – по виду той трудно было дать больше двадцати пяти лет, хотя буквально час назад княжна выглядела иначе… если не вдаваться в унылые расчеты, сколько лет может быть на самом деле даме, блиставшей на балах в начале XX века!
– Представьте мне вашу милую спутницу, дорогая Елизавета Ильинична, – попросил император.
Его слово было законом.
– Разрешите рекомендовать вам, ваше величество, мою внучатую племянницу. Маргарита Викторовна, внучка моего брата, князя Петра Ильича.
Маргарита, предположив, что от нее снова ожидают какого-нибудь книксена, склонилась в поклоне.
– Рад нашему знакомству, княжна, – обратился уже лично к ней Николай Александрович.
– Ах, государь! – трагически воскликнула тетушка. – К несчастью, в силу роковых обстоятельств, ву компрене, бедная девочка – не княжна, хотя имеет полное право на княжеский титул. История была так сурова к нашему роду! Бедняжка лишена нашего родового титула, более того – она лишена даже дедовского имени, которое могла бы носить с честью. Мой бедный брат погиб в советских лагерях, а его несчастная супруга, вероятно в приступе безумия, лишила сына отцовской фамилии, выправив другие документы и полагая, что этим она спасает мальчика…
– Не осуждайте ее, княжна. Полагаю, в тех обстоятельствах вдова князя поступила весьма разумно. Увы, мои несчастные подданные против моей воли нередко оказывались перед непростым выбором: фамильная честь или жизнь. Каждый принимал решение сам, и мы судить их не вправе. Если бы матери не стремились сохранить жизнь своим сыновьям, страна могла бы полностью обезлюдеть.
– Вы мудры, государь. – Княжна снова склонилась в поклоне. – Но я теперь так мечтаю, чтобы девочка вернула себе наше имя. Она – настоящая княжна Оболенская, наследница нашего рода, но при этом вынуждена носить чужую фамилию.
– Понимаю вас, княжна, – кивнул император. – Не беспокойтесь, я распоряжусь.
Император перешел к следующей просительнице, а Маргарита стояла в полной растерянности, залившись краской. Тетушка считала подобную просьбу делом вполне естественным, но все-таки в этом было нечто, с точки зрения Маргоши, сомнительное. Примазываться к знатному роду, о своем родстве с которым она узнала совсем недавно – это как-то недостойно, да и носит она не «чужую фамилию», а доставшуюся ей от бабушки Маргариты Стефановны…
Впрочем, раз уж Маргоша позволила тетушке облачить себя в парадный наряд и притащить в этот зал, пенять не на кого. Надо было задуматься, что именно планирует тетушка, вечно пребывавшая во власти амбиций! Да и бабушка Маргарита тоже, вероятно, рассчитывала на что-то подобное, когда заставила внучку отправиться в петербургский вояж…
До тех пор пока Маргоша будет жить так, как хочется ее бабушкам, придется терпеть все то, что они пожелают устроить с ее судьбой.
А может быть, все то, что происходит в этом городе-призраке, которого на самом деле нет, так в нем и останется? Ведь в той жизни, которая есть, все идет по иным законам!
– Карету княжны Оболенской! – крикнул лакей с пустыми глазами, когда тетушка и Маргарита покинули императорский дворец, и верный Алексис тут же подогнал экипаж.
Маргарита и тетушка уселись в карету и снова понеслись по призрачным улицам к Симеоновскому мосту. Маргоша, отвлекшись от всех мучительных вопросов (нечего косить под Чернышевского и страдать, без конца размышляя, что делать, хотя в относительной близости от Петропавловской крепости подобные мысли даже утешительны), опять погрузилась в созерцание мелькавших за окном видов – это было еще интереснее, чем рассматривать альбом, изданный в начале XX века к 200-летию Санкт-Петербурга.
Между тем тетушке припала охота поговорить на высокие темы – прием у покойного императора настроил ее на торжественный лад.
– Вот видишь, дитя мое, ты сегодня испытала нечто такое, что прежде и вообразить-то себе не могла. Должна заметить, государь отнесся к тебе благосклонно. Теперь твоя судьба должна измениться.
На тетушкино замечание следовало что-нибудь ответить. Не поддержать разговор в таких обстоятельствах было бы просто неприлично. Маргарита отвлеклась от разглядывания Русского музея – музей как музей, почти такой же, только назывался музеем имени Александра III да фасад его был поярче покрашен – и искренне сказала:
– Тетушка, я все же до конца не могу поверить в происходящее. Даже не то чтобы поверить, а осознать не могу…
Княжна грустно улыбнулась уголками губ:
– И не пытайся. Не все, далеко не все поддается осмыслению. Нашим миром правит магия. Это следует принять как данность. Она сильнее нас всех. И поверь мне, дорогая, именно она предопределяет нашу судьбу.
Вдруг из темного угла кареты, где сгущались тени, раздался голос:
– Нельзя верить лишь в торжество тайных магических сил, предопределяющих твою судьбу. Предопределение, конечно, дело хорошее, но всегда есть еще и свобода воли, особенно у тех, кто с магией накоротке… Короче говоря – человек сам кузнец своего счастья. Прости за банальность.
Это была Валька.
Княжна молча закатила глаза, демонстрируя, насколько неуместно в настоящий момент появление валькирии с ее армейскими манерами и житейскими рекомендациями, но Маргарита приятельнице даже обрадовалась.
– Валюшка, откуда ты? – поинтересовалась она (когда карету подали к Зимнему дворцу, никакой валькирии в ней не было – в этом Маргоша могла поклясться).
– Откуда, откуда? Догадайся с трех раз, – пробурчала та. – Ты что думаешь, я бы тебя отпустила одну в такую рискованную авантюру?
– Что значит – одну? – взвилась княжна. – Я, кажется, сопровождала свою племянницу. Или меня вы уже и за человека не считаете?
– Спокойно, тетя! – отрезала Валька. – Ваше сопровождение ценно только в том смысле, что вовремя складочку на воротничке поправите да подскажете, когда в книксене присесть. А в вопросах защиты толку от вас, пардон за откровенность, немного. И недавние события это наглядно показали. Проблем мы с вами имели выше крыши…
– Сколько можно упрекать? – Княжна поднесла к глазам кружевной платочек, чтобы показать, как сильно обижена – даже слез сдержать невозможно! – Я делаю все, что в моих силах, и еще сверх того. Сегодня мне удалось совершить буквально невозможное…
На Вальку это сильного впечатления не произвело.
– Да бросьте вы, – сказала она небрежным тоном. – В мире ничего невозможного не бывает. Все зависит лишь от степени подготовки и уровня оптимизма. Мы рождены, чтоб сказку сделать былью! Я на всякий случай решила вас сопровождать, от греха… Инкогнито, само собой, под чарами невидимости. Обо мне, естественно, в данный момент никто не думал и не вспоминал, вот и не просекли, что я рядом. И Брюсы с нами были. Они и сейчас по бокам от кареты летят, Маргошку охраняют. Без секьюрити на такое дело идти стремно, ученые уже.
Маргарита с удивлением выглянула в окно, но никого не заметила.
– Да не зыркай ты, не увидишь! – усмехнулась Валька. – Духи как-никак. Являются, когда сами сочтут нужным. Сейчас им в невидимости удобнее. Вот домой вернемся, по рюмашке пропустим, чтобы событие отметить, ребята расслабятся и облик свой обретут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35