Они не дружили, но понаслышке знали друг друга неплохо. И теперь можно было легко догадаться о цели визита летающей девы в дом старого антиквара. Валькирия Хлёкк была близка семейству Горынских, а именно молодая Горынская встала костью в горле Михаила фон Гана, набивавшегося Одиссею в приятели.
Черт дернул старого хитреца помочь этому недорослю, воображавшему себя чародеем! Кроме ненависти, у него не было никаких стимулов к совершенствованию мастерства, никаких интересов… Он ненавидел наследницу рода Горынских, и все! Почему Одиссей вдруг решил ему помогать? Парень совершенно нестоящий. Столько сил растратить на одну только ненависть – какая расточительность! Только в том случае, если тебе совершенно нечем заняться, можно посвятить свою жизнь ненависти.
Какую страшную ошибку совершил Одиссей на этот раз! Надо было догадаться, что девочка пребывает под чьей-то мощной защитой, и если с Маргаритой Горынской что-нибудь случится, то каждому, кто причастен к ее бедам, придется нелегко. Как можно было забыть об осторожности до такой степени?
И теперь его влекут куда-то, как безвольную куклу. Может быть, на расправу… В этой жизни за все приходится платить.
– Ну вот, началось, – вздохнул Одиссей, не делая никаких попыток оказать сопротивление. В конце концов, его сила всегда была в умении покорно принимать все испытания, посланные судьбой. И именно такая позиция помогла ему продержаться много веков, спускаясь в царство Аида лишь ненадолго, так сказать, погостить, а вовсе не на постоянное место жительства.
Во время полета Одиссей зажмурился и открыл глаза, только ощутив, что его перестали волочь по воздуху навстречу порывам свежего балтийского ветра. Он оказался в каком-то доме, в каком-то кресле (на секунду Одиссею показалось, что он в своем собственном кресле, но, увы, подлокотники на ощупь были чужими – резное дерево вместо привычной мягкой кожи). Осмелев, он огляделся и в ужасе вновь крепко сжал веки – его окружили женщины, их было не меньше дюжины, и к тому же все с какими-то жуткими, злобными, да что там, совершенно зверскими гримасами на лицах. Рассерженные бабы, сбившиеся в стаю, – это было хуже всего! Эти гарпии могли разорвать его в клочья. И, похоже, были к этому близки.
Долго пребывать в зажмуренном состоянии пленнику не позволили.
– А ну открывай глаза, мерзавец! – И Одиссея затрясли женские руки, причем в таком количестве, что он даже не смог определить, сколько именно гарпий перешло к активным действиям; казалось, что на него напала взбесившаяся сороконожка. – Тебе знаком этот предмет? Вот этот, этот! Говори!
И Одиссею под нос сунули древний восточный кувшин. Этот предмет он мог бы узнать сразу, причем из тысячи подобных. Но вот вопрос – выгодно ли сознаваться в этом вот так, дуриком?
– Да-да, вещица любопытная. Арабская работа, датируется где-то шестым-седьмым веком нашей эры, – не спеша заговорил Одиссей, стараясь протянуть время. – Откровенно говоря, для стран Востока не такая уж и древность… Но ценность этого кувшина, как я понимаю, не столько антикварного, сколько магического свойства.
Запнувшись на полуслове, Одиссей Лаэртович вздрогнул – не так давно он говорил почти те же самые слова… Дежавю! И тут же к нему пришла спасительная мысль – теперь он понял, как выкрутиться из неприятной ситуации и какой путь решения проблемы предложить злобным гарпиям. Но, однако, какая мощная сила стоит за спиной бедной овечки Маргариты Горынской! Да, Одиссей явно поторопился примкнуть к противоположному лагерю…
Надо было своевременно задать себе вопрос, что за безумие вторглось в его жизнь, заставляя принимать столь нелепые решения. Неужели он так постарел, что полностью утратил чутье? Или юный негодяй фон Ган воспользовался недозволенными магическими приемами, склоняя старого пройдоху на свою сторону? Ну это ему даром не пройдет!
Валькирия смотрела на Одиссея с презрением.
– И я еще заступалась за этого старого сморчка! – бросила она. – Да, теперь и мне очевидно, кто помог фон Гану законопатить Ритку в эту вазочку.
– Милые дамы, – пролепетал Одиссей, – не стоит горячиться, чтобы в запале не наделать поступков, о которых позже вы будете жалеть. К таким вопросам следует подходить философически. Философия – наука несложная и учит тому, что все происходящее вокруг – сущие пустяки и вас они совершенно не касаются. Главное – научиться игнорировать внешние проблемы.
– Плохо только, что в обыденной жизни это никому не удается, – перебила его Валька. – Ладно, к делу! Или ты, трухлявый пень древнегреческий, немедленно откроешь нам заклинание, разрушающее чары твоего облезлого горшка, или… я не знаю, что сделаю. И не советую проверять! Я страшна в гневе!
– Мадемуазель, как вы жестоки! – ввернул Одиссей, намереваясь вернуться к отвлеченной дискуссии, но валькирия не пожелала его слушать.
– Ну жестока, и что? Ты ведь и не рассчитывал на мое сочувствие, правда? – буркнула Валька и тут же щегольнула изысканной формулировкой, которая в ее устах звучала удивительно: – Мы, представители нордического бестиария, славимся своим бессердечием.
– А уж мы-то и подавно! – раскатился по комнате жуткий мужской бас. Вероятно, он принадлежал кому-то из тех невидимых господ, которые влекли плененного Одиссея по ночному питерскому небу… Спорить ему сразу расхотелось – для полноценного спора своих оппонентов надо как минимум видеть.
Для таких случаев у Одиссея имелся один прием, проверенный и почти безотказный, – прикинуться бедным, убогим и слабоумным. Если его посчитают недостойным противником, может быть, все еще и обойдется. Этот прием, почему-то непопулярный в широких кругах, иногда давал потрясающий эффект.
– Да, я уступил волшебный кувшинчик одному шустрому юноше, – залепетал Одиссей. – Мне приходится приторговывать антиквариатом. Надо же как-то зарабатывать на жизнь. Приятнее было бы сказать, что я – поэт, терпящий муки ради высокого искусства, и мы все являемся зрителями пьесы, которую я выдумал сам, без какой-либо помощи со стороны Шекспира. Но нет, я вульгарный и ничтожный торговец, и художественное творчество в списке моих жизненных приоритетов числится под жалким триста вторым номером. Где-то после зеленого чая и перед приемом витамина А для улучшения зрения…
Дамы в гостиной переглянулись.
– Не морочьте нам голову, старина, – заявила валькирия. – Вы оказались причастны к магическому покушению на особу, находящуюся под моим покровительством. За это придется ответить.
– Да что там говорить, – загалдели прочие дамы, – Маргарита – наша родственница, наследница нашего клана. Вы оскорбили весь наш род!
– Такие обиды смывают кровью! – Голос валькирии снова перекрыл общий шум. – Так что сознавайся, каким заклятием можно вернуть Маргарите свободу, пока еще жив!
Одиссей мог бы поклясться, что в руке валькирии блеснул меч, которого только что не было. Он слышал, что летающие девы-воительницы способны на подобные фокусы, но не жаждал испытать боевые качества магического оружия на себе.
– Мадемуазель, кто вам сказал, что кровь относится к числу сильнодействующих моющих средств и ею можно что-либо смыть? А по поводу заклятий, возвращающих свободу… Подобные магические операции – дело весьма трудоемкое, долгое и к тому стопроцентной гарантии не дает…
– Убью! – закричала Валькирия, взмахнув мечом.
Бежать Одиссею было некуда, пришлось надеяться на собственное красноречие.
– Спокойно, красавица, спокойно! Я могу предложить вам другой путь, чтобы все исправить. Гораздо более эффективный, поверьте! Вы можете сделать так, что все само собой исправится! То есть все просто-напросто вернется к исходной точке! Простите, я несколько сумбурно объясняю… Но, должен заметить, милые дамы, это очень удачно, что вас тут оказалось не меньше двенадцати. Простенький обряд, участвовать в котором должны ровно двенадцать женщин, знакомых с основами магии, и мы повернем время вспять. Как вы смотрите на то, чтобы вернуться в тот день и час, когда Маргарита оказалась рабой кувшина, и просто не допустить этого?
ГЛАВА 23
План Одиссея Лаэртовича показался всем разумным. Проблема была в том, что двенадцать дам, желающих спасти Маргариту, должны были оказаться внутри магического сосуда, рядом с ней. Это было страшновато. К тому же в случае осечки (любой магический обряд чреват непредсказуемыми последствиями) те, кто проник в кувшин, могли попасть в зависимость от него и обратиться в джиннов.
К счастью, оказалось, что этот закон действует лишь на тех, кто относился к миру живых существ, а из присутствующих лишь Валька и княжна Лили могли похвастаться, что проживают свою первую жизнь (несмотря на солидный возраст). Остальные дамы, при всей живости манер и яркости характеров, явились из мира призраков, и магия кувшина была перед ними бессильна.
Составилась спасательная экспедиция из одиннадцати дам.
– Но вас должно быть двенадцать! – воскликнула княжна. – Иначе обряд не подействует! Полагаю, мне тоже стоит рискнуть и присоединиться к вам.
– Успокойся, Лили! – оборвала ее тетушка. – Я, например, только рада, что ты останешься здесь, в безопасности. Твои нервы, как я уже не раз говорила, не в лучшем состоянии, и в драматический момент творения чар нам не хватает только обмороков и истерик! Прими валериановых капель и жди результата! А что касается магического числа двенадцать… Маргарита посвящена в таинства магии, обрела тайную силу, и, кроме того, она ведь уже в кувшине, ей, как любили говорить лет сто назад революционные экстремисты, нечего терять, кроме своих цепей!
– Меня всегда оставляют в стороне! Такое чувство, что я тоже давно не живу, ибо жизнь проходит мимо! – зарыдала княжна.
– Валерианки! Двойную порцию валерианки для Лили, чтобы не оправдались мои худшие ожидания! Прости, но у меня не так уж много времени, я должна поторопиться. Мне не просто в течение длительного времени удерживать на себе тот облик, в котором я перед вами предстала. А предстать в ином облике, честно говоря, не хотелось бы, уж это точно будет зрелище не для слабонервных. Так-то, дорогая моя!
Покачивая головой, тетушка оставила нервную родственницу в одиночестве и обратилась к Вальке:
– Мадемуазель валькирия! Боюсь, что с серьезными вопросами в этом доме можно обратиться только к вам!
– Обращайтесь! – передернула плечами Валька. – Бояться тут нечего.
– Прошу вас, проследите за этим… субъектом.
Тетушка кивнула в сторону Одиссея Лаэртовича, затихшего на диване в ожидании новых атак со стороны бешеных родственниц его жертвы.
– Я до конца не верю этому старому пройдохе! – прошептала тетушка на ухо Вальке. – Он… сомнителен! Едва мы окажемся в кувшине, беззащитные и не ведающие о том, что происходит снаружи, он может решиться на любую пакость! Например, скроется вместе с кувшином и каким-нибудь злокозненным образом дезавуирует наше колдовство. И нам при всем напряжении сил так и не удастся повернуть время вспять! К нему следовало бы приставить охрану.
– Не волнуйтесь, охрана уже приставлена. От такого конвоя еще никто не уходил!
Тетушка вгляделась в фигуру Одиссея, казавшегося совершенно одиноким на своем диване, и вдруг поняла, что он и вправду не один. Рядом с ним проступили, словно соткавшись из воздуха, силуэты двух могучих мужчин с обнаженными шпагами. Они становились все более яркими и отчетливыми, и наконец тетушка заметила, как один из мужчин ей подмигнул. Это были братья Брюсы.
Вообще-то терпеть подобную фамильярность было не в правилах княгини. Но нет правил без исключения. В данный момент, когда дамы уповали на бескорыстную помощь буйных Брюсов, учить их хорошим манерам было не ко времени.
– Благодарю вас, господа! – приветливо улыбнулась тетушка двум призракам. – Теперь я могу быть совершенно спокойна. Но все же… не спускайте с этого человека глаз!
Созерцание морского пейзажа тоже может утомить, особенно если оно носит несколько принудительный характер.
Маргарита удалилась в свой кукольный домик, сварила себе кофе и уселась с чашкой к столу, поглядывая то в одно окно, то в другое. В московском дворике, в который выходило левое окно, моросил мелкий серенький дождик. Над морем, плескавшимся за правым окном, в безоблачном небе висело яркое солнце. Ледяные шапки на вершинах гор, торчавших в большом окне прямо перед Маргошей, окрашивали краски заката, а в кустах сирени, тянувших ветви из сгустившихся сумерек к свету застекленной двери, начали петь соловьи.
Маргоша вдруг подумала, что в ее мире о ней все забыли, и ей суждено, как старику Хоттабычу, провести в этом кувшине много веков. И когда в далеком будущем кто-нибудь случайно выпустит ее на свободу, она тоже, обезумев от счастья, начнет исполнять все его желания и прихоти… Только, судя по всему, освободителем на этот раз будет не советский пионер Волька с минимальными запросами и классовым презрением к роскоши и богатству, а какой-нибудь человек будущего, не чуждый новых меркантильных веяний.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Черт дернул старого хитреца помочь этому недорослю, воображавшему себя чародеем! Кроме ненависти, у него не было никаких стимулов к совершенствованию мастерства, никаких интересов… Он ненавидел наследницу рода Горынских, и все! Почему Одиссей вдруг решил ему помогать? Парень совершенно нестоящий. Столько сил растратить на одну только ненависть – какая расточительность! Только в том случае, если тебе совершенно нечем заняться, можно посвятить свою жизнь ненависти.
Какую страшную ошибку совершил Одиссей на этот раз! Надо было догадаться, что девочка пребывает под чьей-то мощной защитой, и если с Маргаритой Горынской что-нибудь случится, то каждому, кто причастен к ее бедам, придется нелегко. Как можно было забыть об осторожности до такой степени?
И теперь его влекут куда-то, как безвольную куклу. Может быть, на расправу… В этой жизни за все приходится платить.
– Ну вот, началось, – вздохнул Одиссей, не делая никаких попыток оказать сопротивление. В конце концов, его сила всегда была в умении покорно принимать все испытания, посланные судьбой. И именно такая позиция помогла ему продержаться много веков, спускаясь в царство Аида лишь ненадолго, так сказать, погостить, а вовсе не на постоянное место жительства.
Во время полета Одиссей зажмурился и открыл глаза, только ощутив, что его перестали волочь по воздуху навстречу порывам свежего балтийского ветра. Он оказался в каком-то доме, в каком-то кресле (на секунду Одиссею показалось, что он в своем собственном кресле, но, увы, подлокотники на ощупь были чужими – резное дерево вместо привычной мягкой кожи). Осмелев, он огляделся и в ужасе вновь крепко сжал веки – его окружили женщины, их было не меньше дюжины, и к тому же все с какими-то жуткими, злобными, да что там, совершенно зверскими гримасами на лицах. Рассерженные бабы, сбившиеся в стаю, – это было хуже всего! Эти гарпии могли разорвать его в клочья. И, похоже, были к этому близки.
Долго пребывать в зажмуренном состоянии пленнику не позволили.
– А ну открывай глаза, мерзавец! – И Одиссея затрясли женские руки, причем в таком количестве, что он даже не смог определить, сколько именно гарпий перешло к активным действиям; казалось, что на него напала взбесившаяся сороконожка. – Тебе знаком этот предмет? Вот этот, этот! Говори!
И Одиссею под нос сунули древний восточный кувшин. Этот предмет он мог бы узнать сразу, причем из тысячи подобных. Но вот вопрос – выгодно ли сознаваться в этом вот так, дуриком?
– Да-да, вещица любопытная. Арабская работа, датируется где-то шестым-седьмым веком нашей эры, – не спеша заговорил Одиссей, стараясь протянуть время. – Откровенно говоря, для стран Востока не такая уж и древность… Но ценность этого кувшина, как я понимаю, не столько антикварного, сколько магического свойства.
Запнувшись на полуслове, Одиссей Лаэртович вздрогнул – не так давно он говорил почти те же самые слова… Дежавю! И тут же к нему пришла спасительная мысль – теперь он понял, как выкрутиться из неприятной ситуации и какой путь решения проблемы предложить злобным гарпиям. Но, однако, какая мощная сила стоит за спиной бедной овечки Маргариты Горынской! Да, Одиссей явно поторопился примкнуть к противоположному лагерю…
Надо было своевременно задать себе вопрос, что за безумие вторглось в его жизнь, заставляя принимать столь нелепые решения. Неужели он так постарел, что полностью утратил чутье? Или юный негодяй фон Ган воспользовался недозволенными магическими приемами, склоняя старого пройдоху на свою сторону? Ну это ему даром не пройдет!
Валькирия смотрела на Одиссея с презрением.
– И я еще заступалась за этого старого сморчка! – бросила она. – Да, теперь и мне очевидно, кто помог фон Гану законопатить Ритку в эту вазочку.
– Милые дамы, – пролепетал Одиссей, – не стоит горячиться, чтобы в запале не наделать поступков, о которых позже вы будете жалеть. К таким вопросам следует подходить философически. Философия – наука несложная и учит тому, что все происходящее вокруг – сущие пустяки и вас они совершенно не касаются. Главное – научиться игнорировать внешние проблемы.
– Плохо только, что в обыденной жизни это никому не удается, – перебила его Валька. – Ладно, к делу! Или ты, трухлявый пень древнегреческий, немедленно откроешь нам заклинание, разрушающее чары твоего облезлого горшка, или… я не знаю, что сделаю. И не советую проверять! Я страшна в гневе!
– Мадемуазель, как вы жестоки! – ввернул Одиссей, намереваясь вернуться к отвлеченной дискуссии, но валькирия не пожелала его слушать.
– Ну жестока, и что? Ты ведь и не рассчитывал на мое сочувствие, правда? – буркнула Валька и тут же щегольнула изысканной формулировкой, которая в ее устах звучала удивительно: – Мы, представители нордического бестиария, славимся своим бессердечием.
– А уж мы-то и подавно! – раскатился по комнате жуткий мужской бас. Вероятно, он принадлежал кому-то из тех невидимых господ, которые влекли плененного Одиссея по ночному питерскому небу… Спорить ему сразу расхотелось – для полноценного спора своих оппонентов надо как минимум видеть.
Для таких случаев у Одиссея имелся один прием, проверенный и почти безотказный, – прикинуться бедным, убогим и слабоумным. Если его посчитают недостойным противником, может быть, все еще и обойдется. Этот прием, почему-то непопулярный в широких кругах, иногда давал потрясающий эффект.
– Да, я уступил волшебный кувшинчик одному шустрому юноше, – залепетал Одиссей. – Мне приходится приторговывать антиквариатом. Надо же как-то зарабатывать на жизнь. Приятнее было бы сказать, что я – поэт, терпящий муки ради высокого искусства, и мы все являемся зрителями пьесы, которую я выдумал сам, без какой-либо помощи со стороны Шекспира. Но нет, я вульгарный и ничтожный торговец, и художественное творчество в списке моих жизненных приоритетов числится под жалким триста вторым номером. Где-то после зеленого чая и перед приемом витамина А для улучшения зрения…
Дамы в гостиной переглянулись.
– Не морочьте нам голову, старина, – заявила валькирия. – Вы оказались причастны к магическому покушению на особу, находящуюся под моим покровительством. За это придется ответить.
– Да что там говорить, – загалдели прочие дамы, – Маргарита – наша родственница, наследница нашего клана. Вы оскорбили весь наш род!
– Такие обиды смывают кровью! – Голос валькирии снова перекрыл общий шум. – Так что сознавайся, каким заклятием можно вернуть Маргарите свободу, пока еще жив!
Одиссей мог бы поклясться, что в руке валькирии блеснул меч, которого только что не было. Он слышал, что летающие девы-воительницы способны на подобные фокусы, но не жаждал испытать боевые качества магического оружия на себе.
– Мадемуазель, кто вам сказал, что кровь относится к числу сильнодействующих моющих средств и ею можно что-либо смыть? А по поводу заклятий, возвращающих свободу… Подобные магические операции – дело весьма трудоемкое, долгое и к тому стопроцентной гарантии не дает…
– Убью! – закричала Валькирия, взмахнув мечом.
Бежать Одиссею было некуда, пришлось надеяться на собственное красноречие.
– Спокойно, красавица, спокойно! Я могу предложить вам другой путь, чтобы все исправить. Гораздо более эффективный, поверьте! Вы можете сделать так, что все само собой исправится! То есть все просто-напросто вернется к исходной точке! Простите, я несколько сумбурно объясняю… Но, должен заметить, милые дамы, это очень удачно, что вас тут оказалось не меньше двенадцати. Простенький обряд, участвовать в котором должны ровно двенадцать женщин, знакомых с основами магии, и мы повернем время вспять. Как вы смотрите на то, чтобы вернуться в тот день и час, когда Маргарита оказалась рабой кувшина, и просто не допустить этого?
ГЛАВА 23
План Одиссея Лаэртовича показался всем разумным. Проблема была в том, что двенадцать дам, желающих спасти Маргариту, должны были оказаться внутри магического сосуда, рядом с ней. Это было страшновато. К тому же в случае осечки (любой магический обряд чреват непредсказуемыми последствиями) те, кто проник в кувшин, могли попасть в зависимость от него и обратиться в джиннов.
К счастью, оказалось, что этот закон действует лишь на тех, кто относился к миру живых существ, а из присутствующих лишь Валька и княжна Лили могли похвастаться, что проживают свою первую жизнь (несмотря на солидный возраст). Остальные дамы, при всей живости манер и яркости характеров, явились из мира призраков, и магия кувшина была перед ними бессильна.
Составилась спасательная экспедиция из одиннадцати дам.
– Но вас должно быть двенадцать! – воскликнула княжна. – Иначе обряд не подействует! Полагаю, мне тоже стоит рискнуть и присоединиться к вам.
– Успокойся, Лили! – оборвала ее тетушка. – Я, например, только рада, что ты останешься здесь, в безопасности. Твои нервы, как я уже не раз говорила, не в лучшем состоянии, и в драматический момент творения чар нам не хватает только обмороков и истерик! Прими валериановых капель и жди результата! А что касается магического числа двенадцать… Маргарита посвящена в таинства магии, обрела тайную силу, и, кроме того, она ведь уже в кувшине, ей, как любили говорить лет сто назад революционные экстремисты, нечего терять, кроме своих цепей!
– Меня всегда оставляют в стороне! Такое чувство, что я тоже давно не живу, ибо жизнь проходит мимо! – зарыдала княжна.
– Валерианки! Двойную порцию валерианки для Лили, чтобы не оправдались мои худшие ожидания! Прости, но у меня не так уж много времени, я должна поторопиться. Мне не просто в течение длительного времени удерживать на себе тот облик, в котором я перед вами предстала. А предстать в ином облике, честно говоря, не хотелось бы, уж это точно будет зрелище не для слабонервных. Так-то, дорогая моя!
Покачивая головой, тетушка оставила нервную родственницу в одиночестве и обратилась к Вальке:
– Мадемуазель валькирия! Боюсь, что с серьезными вопросами в этом доме можно обратиться только к вам!
– Обращайтесь! – передернула плечами Валька. – Бояться тут нечего.
– Прошу вас, проследите за этим… субъектом.
Тетушка кивнула в сторону Одиссея Лаэртовича, затихшего на диване в ожидании новых атак со стороны бешеных родственниц его жертвы.
– Я до конца не верю этому старому пройдохе! – прошептала тетушка на ухо Вальке. – Он… сомнителен! Едва мы окажемся в кувшине, беззащитные и не ведающие о том, что происходит снаружи, он может решиться на любую пакость! Например, скроется вместе с кувшином и каким-нибудь злокозненным образом дезавуирует наше колдовство. И нам при всем напряжении сил так и не удастся повернуть время вспять! К нему следовало бы приставить охрану.
– Не волнуйтесь, охрана уже приставлена. От такого конвоя еще никто не уходил!
Тетушка вгляделась в фигуру Одиссея, казавшегося совершенно одиноким на своем диване, и вдруг поняла, что он и вправду не один. Рядом с ним проступили, словно соткавшись из воздуха, силуэты двух могучих мужчин с обнаженными шпагами. Они становились все более яркими и отчетливыми, и наконец тетушка заметила, как один из мужчин ей подмигнул. Это были братья Брюсы.
Вообще-то терпеть подобную фамильярность было не в правилах княгини. Но нет правил без исключения. В данный момент, когда дамы уповали на бескорыстную помощь буйных Брюсов, учить их хорошим манерам было не ко времени.
– Благодарю вас, господа! – приветливо улыбнулась тетушка двум призракам. – Теперь я могу быть совершенно спокойна. Но все же… не спускайте с этого человека глаз!
Созерцание морского пейзажа тоже может утомить, особенно если оно носит несколько принудительный характер.
Маргарита удалилась в свой кукольный домик, сварила себе кофе и уселась с чашкой к столу, поглядывая то в одно окно, то в другое. В московском дворике, в который выходило левое окно, моросил мелкий серенький дождик. Над морем, плескавшимся за правым окном, в безоблачном небе висело яркое солнце. Ледяные шапки на вершинах гор, торчавших в большом окне прямо перед Маргошей, окрашивали краски заката, а в кустах сирени, тянувших ветви из сгустившихся сумерек к свету застекленной двери, начали петь соловьи.
Маргоша вдруг подумала, что в ее мире о ней все забыли, и ей суждено, как старику Хоттабычу, провести в этом кувшине много веков. И когда в далеком будущем кто-нибудь случайно выпустит ее на свободу, она тоже, обезумев от счастья, начнет исполнять все его желания и прихоти… Только, судя по всему, освободителем на этот раз будет не советский пионер Волька с минимальными запросами и классовым презрением к роскоши и богатству, а какой-нибудь человек будущего, не чуждый новых меркантильных веяний.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35