- Скажите, а зачем перевод? Эта дребедень, она что, пойдет по российскому телевидению?
- А как же, Питер! - всплеснул руками добрейший доктор Винченто. - Не забудь, ведь мы вплотную работаем с благотворительными организациями у тебя на родине. Или ты думаешь, что российские дети меньше нуждаются в психологической помощи, чем американцы? Для чего весь этот, нелепый на первый взгляд, черный юмор? Для того, чтобы облегчить ребятам общение. Современный подросток, как никогда, перегружен неадекватно сложной информацией, истерзан уроками. Часто он не решается даже выходить на улицу. Кроме того, детям скучно в школе. Учеба, для большинства,это монотонная, рутинная каторга, притупляющая сознание и здоровые инстинкты. А наши смешные, о внутри добрые герои помогут ребятам найти общий язык. Это называется субкультура, слышал о таком понятии? Да, я согласен, некий упрощенный, чуть суррогатный язык, который поможет ребятам общаться, поможет робким натурам найти друзей. Слышал о таком понятии - «вербальная коммуникация»? Разобщенные ребята, получив заряд бодрости от просмотра, сразу начинают более активно общаться. Искусство взрослых от них слишком далеко, а здесь отличная возможность поделиться впечатлениями, развить юмор, наблюдательность. А как только активизируется телефонное общение, очень скоро возникает потребность в личных встречах. Подростки обретают уверенность, им есть о чем поговорить, и главное - над кем посмеяться. Ведь даже слабый ученик всегда будет чувствовать себя умнее наших молодцов с экрана. Таким образом, ребята больше не сидят по домам и не портят глаза «Звездными войнами», они собираются в группы. Они тусуются. Они обретают внутреннюю свободу и быстрее взрослеют.
- А что означают буквы «НРР»? - поинтересовался я.
- Какие еще буквы? - занервничал шеф. Мня показалось, он прекрасно понял, о чем я говорю. Но раз не стал отвечать, то и я не развивал эту тему. При медленном просмотре, перед самыми титрами, иногда в уголке, на долю секунды, возникало это загадочное сокращение. Возникало и моментально пропадало. «НРР» я уже встречал, в Москве, на заставках перед некоторыми художественными лентами. Я прогнал, очень медленно, штук восемь мультиков, самое начало. Создавалось впечатление легкого, почти незаметного, скачка. Словно кому то было поручено вырезать кусочек с тремя буковками, но цензор отнесся к своим обязанностям халатно и кое-где пропустил.
- Ах, вот ты о чем, - отмахнулся Винченто. - Скорее всего, марка записывающей аппаратуры. Что-то в этом роде, типа маркировки на пленке. Но фильмы еще не прошли окончательной редакции, все лишнее уберут. - Он почесал нос и не удержался от ремарки. - Да, надо же, какой ты наблюдательный! Дэвид не зря говорит, с тобой надо ухо востро держать…
- Мне кажется, я где-то видел майку с этими рожами! - поделился я, в сотый раз вглядываясь в уродливый профиль своего будущего персонажа.
- Не сомневаюсь! - ободряюще улыбнулся доктор. - Ты же понимаешь, кино - это индустрия. Так что дерзай, Питер, но сильно не переутомляйся. Завтра кроме Сэма я пришлю к тебе монтажера и оператора в одном лице. Он классный парень, уверен, вы подружитесь. И сильно не переутомляйся. В субботу поедете с Дэвидом к океану. Я говорил с твоим врачом, он считает, что на следующей неделе тебя можно готовить к операции. Если ты не передумал, конечно?
О, нет, конечно, я не передумал. Консилиум и так совещался слишком долго. Уже одна идея, что можно восстановить подвижность левой руки, вгоняла меня в самые радужные мечтания. Боже мой, как люди не понимают, что это за мука, наблюдать свои тощие белые конечности и быть не в силах шевельнуть даже мизинцем!
Винченто хорошо знал, чем поднять мой боевой задор. Он не шантажировал меня, Боже упаси, но ухитрялся всякий раз в минуту сомнений ловко напомнить, почему я здесь нахожусь и кому всем обязан…
И я принялся за переводы. За несколько дней я настолько вошел в образ мультипликационных кретинов, что их кошмарные словечки начали прорываться из меня к месту и не к месту. Помимо того что-то переключилось в черепе, я почти что начал мыслить, как эти два урода. Потому, когда инженер Сэм и монтажер Александр, который, по совместительству, оказался потрясающим вэб-дизайнером, привлекли меня к режиссуре, я почти не испытал трудностей.
Я имею в виду, профессиональных трудностей. Какая-то темная мыслишка цепляла и отравляла весь ход работ. Но распорядок дня натянулся, как басовая струна в рояле; иногда меня везли с процедур чуть ли не бегом, чтобы завершить кусок, скомпоновать отрывки, а затем снова бегом - к другим медицинским пыткам.
Мы сообща сочинили штук тридцать серий. Иногда к вечеру у меня возникало ощущение, точно купаюсь в собственной блевотине. Самые низкопробные сюжеты приносил Александр, он намечал основную нить. Но какие бы идиотские извращения мне ни приходили в голову, оба инженера все послушно записывали и претворяли на экране. Не знаю, какое количество этого бреда увидело свет, но Винченто никогда не говорил, что я хватил через край. Наши герои-мальчишки по скудоумию били все рекорды, я бы никогда их не то что в школу, я бы их из психлечебницы не выпустил.
…Когда учитель поручил придумать спортивный праздник, они устроили состязания, кто наложит кучу побольше. Они вырыли подкоп под пляжной раздевалкой, чтобы подглядывать за женщинами, и их там чуть не засыпало. Все в таком духе…
- Грандиозно! - ни капельки не смущаясь, повторял Винченто, отсматривая материал. - Что такое компьютерные игры, Питер? Монотонная интеллектуальная нагрузка, провоцирующая нездоровые последствия для мозга. Наша задача - сдвинуть этот пласт. Ввести своего рода ударные, пиковые возмущения дремлющего эмоционального заряда, и неважно, в положительной или отрицательной области. Наша задача - взбудоражить и рассмешить детей, вывести их из-под пресса скучных уроков, бесконечных игр и произвола родителей…
Компьютер творил чудеса. В какой-то момент Винченто остановил процесс, видимо понял, что мне невмоготу. Он сообщил, что с понедельника перейдем ко второй фазе. Совсем другой тип деятельности, никаких луж блевотины во время скрипичных концертов, никаких гигиенических тампонов. Очень вовремя он это сообщил. Но до понедельника произошли кое-какие изменения.
Я стал полноправным служащим Крепости. У меня появился собственный банковский счет, регулярно пополняемый. И я мог следить за приростом своих денег через Интернет. Свободные часы я посвятил изучению биржевой деятельности; поскольку запросы мои были довольно скромные, я рассчитал, что через год смогу рискнуть в одном из трастовых фондов. Самую большую доходность, правда, вкупе с огромным риском, приносили бумаги высокотехнологичных компаний и фирм, производящих софт. Причем я заметил, что чем меньше фирма, тем выше шансы утроить капитал. Или потерять все.
Но Винченто посулил свести меня с опытным маклером. В свое время, если буду качественно отдаваться общему делу.
Я научился видеть других служащих. Если они вкалывали в таком же лихорадочном темпе, то ничего удивительного, что мы никогда не встречались. Здешние люди проявляли минимум любопытства. Сотрудники нашего корпуса «С» завтракали в две смены в нижней столовой для персонала, затем дисциплинированно собирались на получасовой обед и так же молниеносно рассасывались по комнатам. Я очень долго не мог привыкнуть к отсутствию курилок. Постепенно многие начали мне улыбаться, кивать при встрече, с несколькими женщинами я ухитрялся переброситься парой слов, когда катился мимо большой столовой, в зальчик для пациентов. Но не более того.
Никто не собирался группками в парковых беседках, как в Москве. Никто не сидел на подоконниках и не примерял колготки.
Да, существовала столовая для пациентов, и с постоянными обитателями этажа мне предстояло познакомиться как раз на этой неделе. Произошло это случайно и при довольно грустных обстоятельствах. Мой санитар Дэвид занимал комнатку по соседству. Точнее, жил он в городе, у себя дома, а в соседнем помещении располагалось нечто вроде сестринского поста. Диван, телек, маленькая кухня и восемь экранов. Дэвид чередовал ночные дежурства еще с тремя санитарами, но поскольку мои спастические приступы практически исчезли, то сменщиков я не запоминал. Обидно, что в их комнату я тоже не мог попасть. Помимо опознавательного чипа в браслете, что носили здесь все сотрудники и сдавали перед выездом в город, у Дэвида имелась еще и специальная карточка, открывавшая ему положенные по рангу двери.
В четверг мы направлялись с ним вниз, в так называемую Голубую операционную, на очередную энцефалограмму. Я ждал Дэвида в коридоре, а он что-то забыл и вернулся к себе на пост, быстро проведя карточкой в прорези на дверном косяке. Без всякой задней мысли я вкатился за ним, и тут же заморгала красная лампочка на потолке. Дэвид чертыхнулся и поскорее вытолкал меня наружу. А к нам уже спешил охранник.
Несанкционированный доступ.
Дэвид на меня не сердился, он только просил больше так никогда не делать. Там нет ничего запрещенного, объяснил он, но у каждого здесь своя сфера влияния. Например, мой чип в ручке кресла позволял теперь беспрепятственно преодолевать двери обеих перевязочных, игровой комнаты, оранжереи, рентгеновского кабинета, кабинета УЗИ и еще трех-четырех набитых медицинской аппаратурой помещений. В «сестринском посту», действительно, не было ничего запрещенного, но кое-что, не предназначенное для моих глаз, я успел заметить. , Из восьми экранов светились шесть. На двух верхних я узнал собственную палату и «кабинет». Оба неразговорчивых инженера, Сэм и Александр, колдовали над аппаратурой; раскачивались их лохматые затылки. Ближайший экран демонстрировал почти пустую квадратную комнату с разобранной постелью. Нет, это скорее была не кровать, как у меня, а широкий надувной матрас, причем подушка и скомканное одеяло валялись в противоположном углу. Так или иначе, обитатель палаты, по-видимому, не нуждался в другой мебели, как и в окне. Стены в комнате без окон мне показались тоже какими-то неправильными, точно надувными.
Поролоновая комната.
А в оставшихся трех помещениях, за которыми велось слежение, присутствовали люди. Один человек лежал на кровати, с головой завернувшись в простыню, наружу высовывался кусок голой ноги.
Следующее изображение. Широкоплечий толстый парень лет двадцати, седой или альбинос, сидел на корточках и что-то рисовал длинной кисточкой на мольберте. Весь пол вокруг него был завален обрывками бумаги. Неприбранную постель также закрывал толстый слой альбомных листов.
И стенки, словно надувные.
Еще одна комната из поролона…
Дэвид ухватился за ручки моего кресла и развернул меня лицом к выходу. Помимо нас в дежурке оказалась его сменщица, высокая женщина, смахивающая на селедку, в зеленом халате. Я ее не сразу заметил, потому что она сидела в высоком кресле и тоже следила за мониторами. Но, вылетая за дверь, не успев даже нажать на тормоз, я засек шевеленье на последнем включенном дисплее. Я так и не понял, что там происходило.
Трое или четверо в таких же, как мой санитар, комбинезонах хором навалились на одного раздетого. Или не навалились, а пытались пристроить над кроватью какой-то громоздкий прибор, но человек, привязанный ремнями, отбивался и мешал им. Меня слишком быстро вышвырнули наружу, поэтому не могу утверждать наверняка.
По-моему, санитары связывали женщину.
Я ничего не сказал Дэвиду, ему, очевидно, за меня попало. А потом он принес мне обед, но кусок не лез в горло. Я просто не мог притронуться к пище, сколько он ни уговаривал. Спустя час явился сам Пэн Сикорски и, мастерски скрывая раздражение, принялся меня увещевать. Он отослал обоих инженеров и принялся бродить по комнате, протирая очки. А я набычился, всецело погрузившись в созерцание апельсинового пудинга. Не хотелось подвесить глазные яблоки на его абордажные крючья.
- У нас многопрофильная клиника, Питер, - сказал Пэн, - и у меня нет времени устраивать для тебя экскурсии. Доктор Винченто говорил тебе, что мы беремся за лечение сложных случаев психических и нервных заболеваний. На этом строится научная работа. Я буду рад, Питер, если ты закончишь университет, получишь степень и вернешься к нам, уже в новом качестве. Но пока этого не произошло, необходимо подчиняться режиму. Формально, ты пациент клиники, и все, что я могу сделать, это перевести тебя на высший, четвертый уровень допуска для пациентов. Ты сможешь посещать не только столовую, но и кухню. А также лабораторный корпус и административное крыло. Ты сможешь беспрепятственно прийти, когда захочешь, ко мне, в кабинет к доктору Винченто, доктору Элиссон и другим, кто будет свободен. Я уверен, что всем нам доставит удовольствие поболтать с тобой или посоветоваться. Ты сможешь опускаться в подземный этаж корпуса «С».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
- А как же, Питер! - всплеснул руками добрейший доктор Винченто. - Не забудь, ведь мы вплотную работаем с благотворительными организациями у тебя на родине. Или ты думаешь, что российские дети меньше нуждаются в психологической помощи, чем американцы? Для чего весь этот, нелепый на первый взгляд, черный юмор? Для того, чтобы облегчить ребятам общение. Современный подросток, как никогда, перегружен неадекватно сложной информацией, истерзан уроками. Часто он не решается даже выходить на улицу. Кроме того, детям скучно в школе. Учеба, для большинства,это монотонная, рутинная каторга, притупляющая сознание и здоровые инстинкты. А наши смешные, о внутри добрые герои помогут ребятам найти общий язык. Это называется субкультура, слышал о таком понятии? Да, я согласен, некий упрощенный, чуть суррогатный язык, который поможет ребятам общаться, поможет робким натурам найти друзей. Слышал о таком понятии - «вербальная коммуникация»? Разобщенные ребята, получив заряд бодрости от просмотра, сразу начинают более активно общаться. Искусство взрослых от них слишком далеко, а здесь отличная возможность поделиться впечатлениями, развить юмор, наблюдательность. А как только активизируется телефонное общение, очень скоро возникает потребность в личных встречах. Подростки обретают уверенность, им есть о чем поговорить, и главное - над кем посмеяться. Ведь даже слабый ученик всегда будет чувствовать себя умнее наших молодцов с экрана. Таким образом, ребята больше не сидят по домам и не портят глаза «Звездными войнами», они собираются в группы. Они тусуются. Они обретают внутреннюю свободу и быстрее взрослеют.
- А что означают буквы «НРР»? - поинтересовался я.
- Какие еще буквы? - занервничал шеф. Мня показалось, он прекрасно понял, о чем я говорю. Но раз не стал отвечать, то и я не развивал эту тему. При медленном просмотре, перед самыми титрами, иногда в уголке, на долю секунды, возникало это загадочное сокращение. Возникало и моментально пропадало. «НРР» я уже встречал, в Москве, на заставках перед некоторыми художественными лентами. Я прогнал, очень медленно, штук восемь мультиков, самое начало. Создавалось впечатление легкого, почти незаметного, скачка. Словно кому то было поручено вырезать кусочек с тремя буковками, но цензор отнесся к своим обязанностям халатно и кое-где пропустил.
- Ах, вот ты о чем, - отмахнулся Винченто. - Скорее всего, марка записывающей аппаратуры. Что-то в этом роде, типа маркировки на пленке. Но фильмы еще не прошли окончательной редакции, все лишнее уберут. - Он почесал нос и не удержался от ремарки. - Да, надо же, какой ты наблюдательный! Дэвид не зря говорит, с тобой надо ухо востро держать…
- Мне кажется, я где-то видел майку с этими рожами! - поделился я, в сотый раз вглядываясь в уродливый профиль своего будущего персонажа.
- Не сомневаюсь! - ободряюще улыбнулся доктор. - Ты же понимаешь, кино - это индустрия. Так что дерзай, Питер, но сильно не переутомляйся. Завтра кроме Сэма я пришлю к тебе монтажера и оператора в одном лице. Он классный парень, уверен, вы подружитесь. И сильно не переутомляйся. В субботу поедете с Дэвидом к океану. Я говорил с твоим врачом, он считает, что на следующей неделе тебя можно готовить к операции. Если ты не передумал, конечно?
О, нет, конечно, я не передумал. Консилиум и так совещался слишком долго. Уже одна идея, что можно восстановить подвижность левой руки, вгоняла меня в самые радужные мечтания. Боже мой, как люди не понимают, что это за мука, наблюдать свои тощие белые конечности и быть не в силах шевельнуть даже мизинцем!
Винченто хорошо знал, чем поднять мой боевой задор. Он не шантажировал меня, Боже упаси, но ухитрялся всякий раз в минуту сомнений ловко напомнить, почему я здесь нахожусь и кому всем обязан…
И я принялся за переводы. За несколько дней я настолько вошел в образ мультипликационных кретинов, что их кошмарные словечки начали прорываться из меня к месту и не к месту. Помимо того что-то переключилось в черепе, я почти что начал мыслить, как эти два урода. Потому, когда инженер Сэм и монтажер Александр, который, по совместительству, оказался потрясающим вэб-дизайнером, привлекли меня к режиссуре, я почти не испытал трудностей.
Я имею в виду, профессиональных трудностей. Какая-то темная мыслишка цепляла и отравляла весь ход работ. Но распорядок дня натянулся, как басовая струна в рояле; иногда меня везли с процедур чуть ли не бегом, чтобы завершить кусок, скомпоновать отрывки, а затем снова бегом - к другим медицинским пыткам.
Мы сообща сочинили штук тридцать серий. Иногда к вечеру у меня возникало ощущение, точно купаюсь в собственной блевотине. Самые низкопробные сюжеты приносил Александр, он намечал основную нить. Но какие бы идиотские извращения мне ни приходили в голову, оба инженера все послушно записывали и претворяли на экране. Не знаю, какое количество этого бреда увидело свет, но Винченто никогда не говорил, что я хватил через край. Наши герои-мальчишки по скудоумию били все рекорды, я бы никогда их не то что в школу, я бы их из психлечебницы не выпустил.
…Когда учитель поручил придумать спортивный праздник, они устроили состязания, кто наложит кучу побольше. Они вырыли подкоп под пляжной раздевалкой, чтобы подглядывать за женщинами, и их там чуть не засыпало. Все в таком духе…
- Грандиозно! - ни капельки не смущаясь, повторял Винченто, отсматривая материал. - Что такое компьютерные игры, Питер? Монотонная интеллектуальная нагрузка, провоцирующая нездоровые последствия для мозга. Наша задача - сдвинуть этот пласт. Ввести своего рода ударные, пиковые возмущения дремлющего эмоционального заряда, и неважно, в положительной или отрицательной области. Наша задача - взбудоражить и рассмешить детей, вывести их из-под пресса скучных уроков, бесконечных игр и произвола родителей…
Компьютер творил чудеса. В какой-то момент Винченто остановил процесс, видимо понял, что мне невмоготу. Он сообщил, что с понедельника перейдем ко второй фазе. Совсем другой тип деятельности, никаких луж блевотины во время скрипичных концертов, никаких гигиенических тампонов. Очень вовремя он это сообщил. Но до понедельника произошли кое-какие изменения.
Я стал полноправным служащим Крепости. У меня появился собственный банковский счет, регулярно пополняемый. И я мог следить за приростом своих денег через Интернет. Свободные часы я посвятил изучению биржевой деятельности; поскольку запросы мои были довольно скромные, я рассчитал, что через год смогу рискнуть в одном из трастовых фондов. Самую большую доходность, правда, вкупе с огромным риском, приносили бумаги высокотехнологичных компаний и фирм, производящих софт. Причем я заметил, что чем меньше фирма, тем выше шансы утроить капитал. Или потерять все.
Но Винченто посулил свести меня с опытным маклером. В свое время, если буду качественно отдаваться общему делу.
Я научился видеть других служащих. Если они вкалывали в таком же лихорадочном темпе, то ничего удивительного, что мы никогда не встречались. Здешние люди проявляли минимум любопытства. Сотрудники нашего корпуса «С» завтракали в две смены в нижней столовой для персонала, затем дисциплинированно собирались на получасовой обед и так же молниеносно рассасывались по комнатам. Я очень долго не мог привыкнуть к отсутствию курилок. Постепенно многие начали мне улыбаться, кивать при встрече, с несколькими женщинами я ухитрялся переброситься парой слов, когда катился мимо большой столовой, в зальчик для пациентов. Но не более того.
Никто не собирался группками в парковых беседках, как в Москве. Никто не сидел на подоконниках и не примерял колготки.
Да, существовала столовая для пациентов, и с постоянными обитателями этажа мне предстояло познакомиться как раз на этой неделе. Произошло это случайно и при довольно грустных обстоятельствах. Мой санитар Дэвид занимал комнатку по соседству. Точнее, жил он в городе, у себя дома, а в соседнем помещении располагалось нечто вроде сестринского поста. Диван, телек, маленькая кухня и восемь экранов. Дэвид чередовал ночные дежурства еще с тремя санитарами, но поскольку мои спастические приступы практически исчезли, то сменщиков я не запоминал. Обидно, что в их комнату я тоже не мог попасть. Помимо опознавательного чипа в браслете, что носили здесь все сотрудники и сдавали перед выездом в город, у Дэвида имелась еще и специальная карточка, открывавшая ему положенные по рангу двери.
В четверг мы направлялись с ним вниз, в так называемую Голубую операционную, на очередную энцефалограмму. Я ждал Дэвида в коридоре, а он что-то забыл и вернулся к себе на пост, быстро проведя карточкой в прорези на дверном косяке. Без всякой задней мысли я вкатился за ним, и тут же заморгала красная лампочка на потолке. Дэвид чертыхнулся и поскорее вытолкал меня наружу. А к нам уже спешил охранник.
Несанкционированный доступ.
Дэвид на меня не сердился, он только просил больше так никогда не делать. Там нет ничего запрещенного, объяснил он, но у каждого здесь своя сфера влияния. Например, мой чип в ручке кресла позволял теперь беспрепятственно преодолевать двери обеих перевязочных, игровой комнаты, оранжереи, рентгеновского кабинета, кабинета УЗИ и еще трех-четырех набитых медицинской аппаратурой помещений. В «сестринском посту», действительно, не было ничего запрещенного, но кое-что, не предназначенное для моих глаз, я успел заметить. , Из восьми экранов светились шесть. На двух верхних я узнал собственную палату и «кабинет». Оба неразговорчивых инженера, Сэм и Александр, колдовали над аппаратурой; раскачивались их лохматые затылки. Ближайший экран демонстрировал почти пустую квадратную комнату с разобранной постелью. Нет, это скорее была не кровать, как у меня, а широкий надувной матрас, причем подушка и скомканное одеяло валялись в противоположном углу. Так или иначе, обитатель палаты, по-видимому, не нуждался в другой мебели, как и в окне. Стены в комнате без окон мне показались тоже какими-то неправильными, точно надувными.
Поролоновая комната.
А в оставшихся трех помещениях, за которыми велось слежение, присутствовали люди. Один человек лежал на кровати, с головой завернувшись в простыню, наружу высовывался кусок голой ноги.
Следующее изображение. Широкоплечий толстый парень лет двадцати, седой или альбинос, сидел на корточках и что-то рисовал длинной кисточкой на мольберте. Весь пол вокруг него был завален обрывками бумаги. Неприбранную постель также закрывал толстый слой альбомных листов.
И стенки, словно надувные.
Еще одна комната из поролона…
Дэвид ухватился за ручки моего кресла и развернул меня лицом к выходу. Помимо нас в дежурке оказалась его сменщица, высокая женщина, смахивающая на селедку, в зеленом халате. Я ее не сразу заметил, потому что она сидела в высоком кресле и тоже следила за мониторами. Но, вылетая за дверь, не успев даже нажать на тормоз, я засек шевеленье на последнем включенном дисплее. Я так и не понял, что там происходило.
Трое или четверо в таких же, как мой санитар, комбинезонах хором навалились на одного раздетого. Или не навалились, а пытались пристроить над кроватью какой-то громоздкий прибор, но человек, привязанный ремнями, отбивался и мешал им. Меня слишком быстро вышвырнули наружу, поэтому не могу утверждать наверняка.
По-моему, санитары связывали женщину.
Я ничего не сказал Дэвиду, ему, очевидно, за меня попало. А потом он принес мне обед, но кусок не лез в горло. Я просто не мог притронуться к пище, сколько он ни уговаривал. Спустя час явился сам Пэн Сикорски и, мастерски скрывая раздражение, принялся меня увещевать. Он отослал обоих инженеров и принялся бродить по комнате, протирая очки. А я набычился, всецело погрузившись в созерцание апельсинового пудинга. Не хотелось подвесить глазные яблоки на его абордажные крючья.
- У нас многопрофильная клиника, Питер, - сказал Пэн, - и у меня нет времени устраивать для тебя экскурсии. Доктор Винченто говорил тебе, что мы беремся за лечение сложных случаев психических и нервных заболеваний. На этом строится научная работа. Я буду рад, Питер, если ты закончишь университет, получишь степень и вернешься к нам, уже в новом качестве. Но пока этого не произошло, необходимо подчиняться режиму. Формально, ты пациент клиники, и все, что я могу сделать, это перевести тебя на высший, четвертый уровень допуска для пациентов. Ты сможешь посещать не только столовую, но и кухню. А также лабораторный корпус и административное крыло. Ты сможешь беспрепятственно прийти, когда захочешь, ко мне, в кабинет к доктору Винченто, доктору Элиссон и другим, кто будет свободен. Я уверен, что всем нам доставит удовольствие поболтать с тобой или посоветоваться. Ты сможешь опускаться в подземный этаж корпуса «С».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48