После купания работать стало полегче, но опять же ненадолго. Комарье охотней липло к мокрому телу. Были истрачены остатки мази, но и она помогала плохо.
Вторая порция обрубков была снесена на берег к вечеру. Всем хотелось побыстрей закончить, потому работали без обеда. Протестовал только Шурик. Возможно, его быстро растущие ноги требовали больше калорий.
Уже было ясно, что сегодня переправа не состоится, но плот решили закончить. Его соорудили в два этажа, уложив один слой бревен поперек другого, обвязали веревками. Обвязывал Чижик.
После пробы оказалось, что плот выдержит троих или двоих с двумя рюкзаками. Решили, что этого достаточно: озеро было шириной метров триста и за несколько рейсов все переправятся.
Привязав плот к дереву, ребята отправились к стоянке, откуда вместе с дымом уже доносился запах очередной каши.
Чижик пока остался на берегу: ему нужно было еще обтесать два весла, вернее, подобие весел. Алексей Палыч тоже остался. Он считал неудобным на равных со всеми стремиться к каше. Остался и Борис. Втроем закончили обтесывать не так быстро, потому что Чижику пришлось переделывать работу Алексея Палыча и Бориса, а переделывать всегда труднее, чем начинать сначала. Но Чижик их не ругал. У него был на редкость ровный характер. А может быть, так казалось, потому что он все делал молча.
К стоянке все трое вернулись почти в темноте. У костра уже никого не было. Одна Лжедмитриевна сидела в сторонке и смотрела в небо: то ли просто задумалась, то ли советовалась со своим небесным начальством. Лицо у нее было привычное - застывшее, если так можно сказать про лицо с широко открытыми глазами. Словно говорящая кукла увидела что-то необычное в ночном небе...
- З-закончили, - сказал Чижик.
Лжедмитриевна не шелохнулась.
- Гм... - сказал Алексей Палыч.
Лжедмитриевна по-прежнему смотрела в небо. Алексей Палыч слегка встревожился: при всем своем немногословии Лжедмитриевна реагировала обычно мгновенно.
- Алло... - сказал Алексей Палыч первое, что пришло ему на ум.
Лжедмитриевна шевельнулась, тряхнула головой.
- Так вот оно что... - сказала она и посмотрела на подошедших, словно просыпаясь.
- А что? - спросил Алексей Палыч.
- Ничего, - сказала Лжедмитриевна. - Для вас оставили еду в котелке. Чай на костре, он еще не остыл.
О том, что в котелке была еда, она могла бы и не сообщать. Веник, почти упершись в котелок носом, гипнотизировал его и, кажется, о чем-то хотел с ним поговорить.
- Веника покормили, - сказала Лжедмитриевна.
Что-то необычное почудилось Алексею Палычу в ее тоне, какая-то мягкость. Вернее, не мягкость, а отсутствие жесткости. Это было так неожиданно, как если бы она вдруг запела.
- Спасибо, - сказал Алексей Палыч. Ничего другого не пришло ему в голову, а не ответить ему показалось невежливым.
После еды Борис полез в свой чехол. Вскоре он засопел. Алексей Палыч тоже прилег. Ему не спалось. Он лежал и думал о том, что узелок затягивается все туже, просвета никакого нет и не предвидится.
Со стороны Лжедмитриевны донеслись какие-то шорохи, хруст можжевельника. Алексей Палыч повернулся и при неверном свете ночного неба увидел, что Лжедмитриевна тоже не спит. Но этого мало. Она занималась делом довольно странным для такого позднего времени.
Сначала она вытряхнула на землю содержимое чьего-то рюкзака. Затем стала вынимать из других рюкзаков продукты и укладывать их в пустой.
Алексей Палыч приподнялся на локте, Лжедмитриевна повернулась к нему, и... ему стало неловко. Ему не хотелось, чтобы она подумала, что он подглядывает, Хотя, по совести говоря, так оно и было.
- Не спится, - сказал Алексей Палыч.
- Мне тоже, - ответила Лжедмитриевна, и снова слабые признаки какой-то человечности послышались Алексею Палычу в ее голосе.
Разговаривать с ней Алексею Палычу сейчас было не о чем. Не разговаривать казалось почему-то невежливым.
Алексей Палыч молча встал, собрал посуду и направился к озеру. Оно было спокойным, но это было не дневное спокойствие. Озеро жило. Откуда-то с середины доносились всплески; в камыше, ставшем угольно-черным, казалось, кто-то бродил; со всех сторон доносились лягушачьи голоса - они не квакали, что впервые в жизни отметил Алексей Палыч, а пели; с той стороны отчетливо донесся пронзительный птичий крик - жертва кричала или охотник, понять было трудно.
Алексей Палыч присел на край плота. Он смотрел на нежно-зеленый отблеск зари на воде, вслушивался в непонятные ему ночные звуки, и в нем зрела мысль, что в предыдущей своей жизни он был обворован. Он никого не винил - только себя. Теперь он понимал неистовых фанатиков-рыбаков: даже вернувшись без рыбы, они привозили что-то в себе. И быть может, стоит пройти целый маршрут ради одного вот такого вечера у воды. Никто не запрещал Алексею Палычу этого раньше, а начинать сейчас было поздно. А если не поздно? Пускай только все кончится хорошо с походом, и тогда он...
Алексей Палыч собирался уже твердо наметить, какую жизнь он начнет потом, но не успел. Сзади послышались легкие шаги.
- Алексей Палыч, - сказала Лжедмитриевна, - мне нужно с вами поговорить.
РАЗГОВОР
ПО ДУШАМ
Лжедмитриевна присела рядом с Алексеем Палычем. Он слегка отодвинулся, но тут же подумал, что это можно понять так, будто он боится. Тогда он придвинулся. Но Лжедмитриевна молчала.
- Слушаю вас, - сказал Алексей Палыч нейтральным голосом.
- Я вижу, что вы постоянно волнуетесь... - начала Лжедмитриевна.
- А вы нет.
- Разумеется. Прежде всего, это состояние мне незнакомо. К сожалению. Эмоции - прекрасное человеческое свойство. Но я пока ими не овладела.
- Но есть надежда?
- Возможно. Это будет мой конец как исследователя. Исследователь должен быть бесстрастным. Если на эксперимент влияет личность, эксперимент загрязняется.
- Все ценное на Земле создано личностями, - сказал Алексей Палыч торжественно, но не слишком уверенно. - А эмоции - основа любого творчества. Впрочем, извините, в теории творчества я не силен. Кажется, основой все-таки является труд. Итак, вы проводите чистый эксперимент. В чем он заключается?
- Точно не знаю. Я наблюдаю. Выводы делают другие.
- Те, которые _там_? - Алексей Палыч указал пальцем в небо.
- Сейчас они там, - Лжедмитриевна указала на землю.
- Мало нам небесных пришельцев, теперь еще и подземные?!
- Над противоположной стороной Земли тоже небо.
- Извините. Я немного запуган и временами плохо соображаю, - с некоторым уже раздражением молвил Алексей Палыч. - Но это не моя вина. Какова же все-таки цель эксперимента?
- Вам он ничего не даст. Он нужен нам. Тут я кое-что могу объяснить, но не полностью: я все-таки не машина.
- Это новость! - удивился Алексей Палыч. - У вас что же, машинная цивилизация? Управляют машины, а вы их только смазываете?
Лжедмитриевна слегка улыбнулась.
- Машины лучше информированы. Наши машины не смазываются. Да и вообще они не машины, в вашем понимании. Это поля, и мы с ними взаимодействуем. Не требуйте у меня других объяснений, я не сумею вам объяснить.
Но Алексея Палыча заинтересовал сейчас не смысл слов Лжедмитриевны, он обратил внимание на ее гримаску, похожую на улыбку.
- Стоп! - сказал он. - Но вы сейчас улыбнулись. А ведь это эмоция!
Лжедмитриевна как будто слегка встревожилась. На лице на этот раз никаких изменений не было, изменилась только манера речи.
- Разве я улыбнулась? - быстро спросила она. - Не может быть. Это просто невозможно. Неужели я так быстро заразилась?
- И сейчас вы встревожились. И это - эмоция.
- Ничего подобного, - сказала Лжедмитриевна таким тоном, каким люди произносят заведомую ложь. - Вы о чем-то спрашивали?
- Я спрашивал: какова цель эксперимента?
- Цель... Цель - выход из тупика, в котором мы оказались... но... Алексей Палыч, пойдемте спать, поговорим завтра. Я хотела успокоить вас, но, кажется, сделала что-то неправильно. Хотела с вами поговорить... Но кажется, сейчас я не готова к такому разговору.
- Какому такому?
- Я... не знаю.
Будь на месте Лжедмитриевны другая девица, Алексей Палыч скорее всего ничего бы не заметил. Но в отношении этой, на фоне общей ее железобетонности, глаз его подметил слабо уловимые изменения.
- Нет, - сказал Алексей Палыч, - спать я не хочу. На разговор вы меня вызвали сами. Если, как вы говорили, я имею кое-какие заслуги, то прошу ответить. Это будет только справедливо.
- Справедливо... - повторила Лжедмитриевна. - У вас, у людей, двойственное мышление: хорошо - нехорошо, справедливо несправедливо... Трудно понять эту двойственность. Хорошо или справедливо то, что разумно. Остального не существует.
- А что разумно?
- То, что рационально.
- Игра словами, - сказал Алексей Палыч. - То, что разумно с одной точки зрения, не разумно с другой. Я помог вам выбраться из воды. Не сделай я этого, поход бы прекратился. Но прекратить поход было главной моей целью. Следовательно, я поступил нерационально и неразумно. Это с вашей точки зрения. Но иначе поступить я не мог, потому что не могу спокойно смотреть, как тонут. Извините, я не в расчете на благодарность. Просто этот пример известен нам обоим.
- А вот я вам благодарна, - заявила Лжедмитриевна. - То есть я хочу сказать, что это чувство нам не известно... Если бы мы могли испытывать подобные чувства, то не посылали бы к вам исследователей.
- Но вы сказали, что благодарны...
- Я сказала... Но это ничего не значит... То есть значит, но только для меня. Простите, я говорю нелогично. Мне кажется... я... волнуюсь.
- Опять эмоция!
- Не знаю. Я работаю по заданию. Я ищу... И мне все время что-то мешает, - сказала Лжедмитриевна, и голос ее звучал замедленно, как у поврежденного магнитофона.
- Что вы ищете? - жестко спросил Алексей Палыч, ибо подумал, что именно так и надо разговаривать с магнитофоном.
"Магнитофон", как ни странно, от этого оживился.
- Это я примерно знаю: страх, смелость, доброта, зависть, сочувствие, любовь, неприязнь - это ваши чувства. Для нас они не существуют: они нелогичны. Нам нужно понять нелогичность ваших чувств. Как ни странно, мы в них нуждаемся.
- Они нелогичны для машины. Правда, машины несовершенной. Можно создать машину, наделенную чувствами. Надеюсь, у человечества хватит ума не докатиться до этого, - заметил Алексей Палыч.
- Мы не машины, - сказала Лжедмитриевна. - Мы с ними только взаимодействуем. Мы мыслим самостоятельно. Но уже давно появилась категория мыслителей, которые мыслят над тем, зачем они вообще мыслят. Тупик. Мышление теряет смысл, так как нет цели. У нас нет болезней, наводнений, войн...
- Уж не за войнами ли вы сюда прибыли? - осведомился Алексей Палыч. - Можем поделиться. Забирайте хоть все.
- У нас не хватает эмоций, - ответила Лжедмитриевна. - У нас не умеют ни сердиться, ни радоваться, ни плакать, ни смеяться. Мы живем слишком спокойно. Даже не слишком - абсолютно спокойно.
- За этим вы сюда и пожаловали?
- В принципе - да. Отдельные наши наблюдатели, правда, у вас заражаются, но нужно разработать метод общего заражения.
- Что-то вроде прививки? - сыронизировал Алексей Палыч, но юмором, видно, планета Лжедмитриевны еще не была заражена.
- Нет, - серьезно ответила она, - одновременное воздействие на всех жителей. Чувства должны проявиться у всех сразу, иначе возникнет неравноценность.
- А вы не боитесь последствий? Если все одновременно, так сказать, прозреют... Взрыв эмоций населения целой планеты... Это, пожалуй, опасно.
- Надо попробовать. От порядка мы уже устали. Установление абсолютного порядка и абсолютной равноценности приведет нас к гибели - это доказано. Отсутствие трудностей вовсе не поддерживает жизнь, оно убивает ее.
- Значит, вам нужны беспорядки... - задумчиво сказал Алексей Палыч. - Ну что ж, тут мы бы могли вам помочь. Кое-что у нас есть: бездельники, жулики, пьяницы, просто хулиганы... Почему вам не пригласить к себе сотню-другую? Из добровольцев, конечно.
- Они будут уничтожены порядком. Нужна одновременность. И потом, нам нужны эмоции, а не хулиганы.
- Я пошутил.
- Я поняла. Вы не обижаетесь, что мне не смешно?
- Мне тоже не смешно, - сказал Алексей Палыч. - Но что же мне остается делать? Вы представляете целую планету, я - сам себя. Вы заботитесь о спасении цивилизации, я - о судьбе нескольких детей. Кстати, при чем тут дети? Почему вы выбрали их для наблюдений?
- Выбирала не я. Считается, что детей легче исследовать.
- Почему?
- Они более открыты, чем взрослые.
- Есть взрослые прозрачнее стекла...
- Да, - согласилась Лжедмитриевна, - такие, например, как вы. Но таких мало.
- Гм... - сказал Алексей Палыч, не зная, считать это комплиментом или оскорблением. Решив пропустить мимо ушей космическую оценку своей личности, он продолжал: - И есть дети скрытные, осторожные. Но откуда вы набрались этой премудрости?
- Я здесь не первая.
Наступило молчание. Лягушки угомонились, только одна продолжала ворковать приглушенным голосом. Возможно, ее головастики никак не могли заснуть и она их убаюкивала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27