Бокше было поручено устройство ночлега - не в норы же антовские лезть? А также подготовка костров. Дело в том, что ни дымка, ни следа от костров в этой так называемой деревне не было видно. Из чего я заключила, что прежняя хозяйка довела своих подданных до абсолютно животного состояния - отобрав даже огонь. Так и оказалось.
Когда понурые охотники вернулись, сложив у моих ног десятка два хороших, жирных уток, и я велела Бокше зажигать костры для приготовления жаркого, это привело моих новых подданных в замешательство, граничащее с умопомешательством.
Я их быстро привела в чувство, заставив заниматься делом: ощипывать перья, потрошить и даже жарить уток на вертеле.
Звезды в темном небе заблестели, когда мы сидели за ужином. Тут, правда, была еще одна морока: как сделать так, чтобы мои новые подданные не обожрались с непривычки до заворота кишок? Пришлось Бокше разрезать каждую утку на небольшие порции, которые я самолично раздавала обитателям норной деревни, предварительно построив их в длинную очередь.
Получилось замечательно. Однако такая забота со стороны госпожи в дальнейшем грозила новыми осложнениями: в мозгах моих поселян как-то незаметно утвердилась мысль, что с новой хозяйкой они могут получить вкусную еду, но только лишь из ее заботливых рук. Я же, со своей стороны, вовсе не планировала превращать это в ежедневный ритуал. «Ладно, придумаем что-нибудь!» - с этой мыслью я и уснула.
* * *
Сны мне снились странные.
Болото, через которое мы брели, кипело и плевалось раскаленными брызгами. Однако пройти его я была обязательно должна, потому что со всех сторон раздавались умоляющие крики: «Госпожа, госпожа!»
Крики были бордово-красные, как костюм Георга. А сам Георг сверху, со своего черного коня, ронял медленные презрительные слова: «Сначала - женой, а уже потом…» - и многозначительно замолкал. Но это был не Георг, а другой лыцар, которого все почему-то называли «господин Покойный». Но он был жив! Он улыбался, махал мне рукой, приглашая к себе на озеро.
«Там прохладно, - говорил он. - Там вы найдете свою гривну!»
«У меня она есть», - отвечала я, показывая Филуману, которая извитой змейкой лежала у меня на ладони.
«Но это же Филумана! - смеялся лыцар. - А я говорю про вашу гривну!»
«Вы правы, княгиня, - подключался к разговору серебристо-зеленый Михаил, облитый лунным сиянием, как хрусталем. - И прав я. Получается - мы оба правы!»
«Вы не можете так говорить, - возмущался лыцар Покойный. - У вас в шее дырка!»
«Но я говорю про княгиню!» - не отступал Михаил.
«А почему вы не спросите меня саму?» - удивлялась я.
Но меня никто - совсем никто! - не слышал, потому что все спали, а странное звездное небо не умело разговаривать.
И это уже был не сон.
Звезд на небе осталось совсем мало, оно светлело. Костер уютно потрескивал, и хотелось заснуть вновь. Но неужели Бок-ша не погасил все костры? Так и до пожара недолго!
Я хотела встать, но не смогла даже приподнять голову. Только повернула ее чуть в сторону.
Возле чуть теплящегося костра спал, свернувшись калачиком, какой-то полуголый, неряшливый человек. «Один из моих новых подданных?» - предположила я.
К черту подданных - почему я не могу встать?!
«Бокша!» - решила позвать я, но услышала только свой тихий, хриплый стон.
Меня связали! И засунули в рот кляп! Но кто, когда? Неужели преследователи догнали нас и захватили во сне?
Я еще раз попыталась шевельнуться и позвать Бокшу.
На мой стон человек у костра поднял голову, потом на четвереньках подполз, заглянул в мои открытые глаза и обра-дованно заорал прямо в ухо какую-то тарабарщину.
Он ликовал. И сообщал всем, что госпожа очнулась.
Вокруг стало очень много народу, все тарахтели не переставая, а я хотела видеть одного - Бокшу.
С большим трудом мне удалось совладать со своим голосом настолько, что я прошептала: - Бокша…
Несмотря на всеобщий гомон, человек рядом со мной услышал шепот и замахал руками так, что все смолкли. А потом начал долго и путано объяснять мне, что мой слуга ушел, что его нет, что звать его не надо…
«Как это ушел?» - не поверила я. Но уже только мысленно, опять проваливаясь в сон.
«Этого просто не может быть! Ант не может сбежать от хозяина!» - с этой мыслью я проснулась уже днем, когда ярко светило солнце.
- Этого не может быть! - сказала я громко. Ко мне подбежали, усадили, и я увидела гору дареных уток у моих ног. От горы шел ощутимый душок гнили.
- Нет, их делить и есть нельзя, - жестко сообщила я собравшимся. - Их нужно срочно выбросить, пока кто-нибудь не отравился.
Но оказалось, что уток никто из антов и не собирается есть. Нестройный хор мыслей вокруг меня свидетельствовал, что это моя, и только моя, еда.
- Значит, тогда отравлюсь я! - сказала я, - Не буду есть!
И снова оказалась неправа.
Выяснилось, что по их представлению эта еда мною уже была съедена - должна же была я чем-то питаться, пока лежала больная?
Интересное дело - «лежала больная…»
Судя по тому, что я и сидеть-то сейчас могу с трудом, я действительно лежала… Но сколько же это я провалялась, если приготовленное жаркое успело завонять?
Найденный в антовских головах ответ был таков: пятый день пошел.
Ох, ничего себе!
- Ну а свеженького вы мне поесть дадите теперь?
Без проблем! Мне тут же притащили двух подгорелых уток
Я ткнула пальчиком. Еще даже горячие. Но уж больно грязны были ручонки, которые мне их преподнесли… Придется на всякий случай снимать утиную кожу. В этом был и дополнительный смысл: конечно, утиные перья выдергивали - это было заметно, но выдергивали не настолько тщательно, как хотелось бы. Утки выглядели небритыми, как запойный алкоголик.
Я все-таки взяла одну из них. И выронила. Хотя ронять вовсе не собиралась.
«Что еще за чертовщина?» - успела подумать я, прежде чем обратила внимание, что, оказывается, пыталась взять утку только одной рукой - левой Вернее, мозг отдал команды обеим рукам, но откликнулась только левая.
Я скосила глаз на правую руку. Она была на месте. Голая - рукав платья почему-то оборван до плеча.
Я пошевелила плечом. Плечо исправно шевелилось. Пошевелила рукой. Никакого эффекта. Еще раз подергала плечом. От этого движения моя правая рука, до сих пор мирно лежавшая на каком-то валике из трав, соскользнула с него и брякнулась ладонью вверх на землю.
Я отчетливо видела ее ленивое падение, но ровным счетом ничего не почувствовала. Только плечо дернулось от тяжести руки, но опять-таки ощущение было совершенно с рукой не связано. Если б я не смотрела так пристально, решила бы, что кто-то сзади, невидимый, слегка тряхнул меня за правое плечо.
А сама-то рука!… Я только теперь разглядела, насколько она стала уродлива: в черных полосках вен, морщинистая дряблая кожа свисает с локтя складками… И волоски - боже мой! Отдельными кустиками по всей поверхности руки! Из каждого кустика торчат длинные седые пряди, слегка вьющиеся и от этого еще более отвратительные…
- А… а… - разевала я рот, не в силах сказать, не в силах понять и примириться.
Кто-то серый и грязный, подскочивший слева, залопотал что-то утешительное: мол, не страшно это, просто руки не будет, но жить можно. И жить долго - до самой зимы, а то, глядишь, может, и до весны дотянуть удастся!
- Я не хочу жить так долго с такой рукой, - пробормотала я. Язык заплетался, а мутный взгляд был пригвожден к изуродованной конечности, свешивающейся с плеча.
Некто сбоку продолжал тарахтеть не переставая, до меня доходило, что я должна поесть, тогда мне станет легче.
Перед моим лицом возникла заботливо поднесенная утка. Она ткнулась своим горелым боком в щеку, уколола губы щетиной. Я послушно открыла рот, прикусила утку зубами - и меня, наверное, вырвало бы, если б желудок не был так пуст. Забившись в сухих рвотных конвульсиях, я повалилась на бок, на эту свою отвратительную правую руку…
Жалобный гвалт, забурливший вокруг, я воспринять была уже не в состоянии.
Только когда меня вновь подняли и посадили, привалив спиной к чему-то твердому и выпуклому - похоже, просто к дереву, я разобрала, что им тоже хочется дожить до зимы А если повезет, то и до весны. Госпожа хорошая, она должна кушать, и тогда они все будут радоваться и пировать, наедаясь вволю жареными утками. И умрут только вместе со мной.
Опять этот идиотский кошмар! Ну почему я не могу умереть спокойно, в одиночестве? Почему я должна тащить за собой на тот свет целую ораву доверчивых полудурков?!
Я глубоко вздохнула пять раз, просчитала до десяти, открыла глаза и громким, четким голосом спросила: - Где Бокша?
Их мыслишки, иллюстрировавшие бессвязное лопотание, показывали Бокшу во всей красе: вот он утром склоняется надо мной, беспамятной, вот запрещает антам промывать воспалившуюся от стрелы рану на моей руке. Категорически запрещает - а ведь ил-то целебный! В нем водятся волшебные червячки-игрунцы, от них человек или умирает быстро и спокойно, или выздоравливает окончательно! Но раз большой человек, пришедший с госпожой (со мной, то есть), сказал: «Шаце-льзя-не-хер « - то они и не стали этого делать.
Я воздала Бокше благодарность за памятливость: стоило мне один раз возразить против местных методов самолечения, как он внес это правило в перечень законов, устанавливаемых госпожой княгиней, и уже ни сам не пытался прикасаться к моей ране, ни другим не давал!
А мне продолжали тарахтеть, захлебываясь в бесконечных «шаце-ку-хер», о том, как большой человек хватался за голову, долго сидел возле госпожи, пристально глядя на нее, потом вскакивал и бегал вокруг… А потом вдруг остановился, приказал, чтоб госпожу берегли и не лечили ни в коем случае, повернулся и умчался в сторону болота.
«Надеюсь, хоть этот-то не додумался срочно топиться при первых симптомах моего пакостного заболевания?» - вяло подумала я.
Впрочем, более вероятным представлялось, что растерянный ант бросится искать помощь для своей госпожи. Вопрос: куда?
Мы забрались, по-видимому, в самую глухомань заветного леса, в его сердцевину, где тварь, известная под наименованием Колакса Краснорыбица, держала секретную деревню, а вернее, стадо из одичалых, но по-прежнему верных ей антов. До ближайшего цивилизованного поселения отсюда, верно, шагать и шагать! И не просто шагать, а лезть через чащобу, плутать по запутанным тропам… И еще неизвестно, куда выйдешь.
Бокша, конечно, соображает не быстро, но такое он не мог не сообразить. И если все-таки побежал за помошью, то, видимо, туда, где помощь эту, как он слышал, оказывают. То есть? Да к нашим радушным хозяевам-волхвам!
Вот мы и приплыли. Когда он приведет сюда такого душевного старца, как дед Орей, срок моей жизни уже никак не удастся растянуть до осени. Не говоря уж о весне. Все закончится сейчас - быстро и, надеюсь, безболезненно.
Ввиду этой перспективы даже горелая утка не казалась мне уже такой отвратительной. Но стремление к гигиене было все-таки сильнее, чем даже страх смерти. Ну не могла я есть в грязи и из грязных рук! Где они, стерильные лабораторные дистилляты?..
Я внимательно огляделась. Дистиллированная вода - это, конечно, сказочные фантазии. Реальность не могла мне предложить даже просто кипяченой воды. Костер-то горел - Бокша, как я поняла из обрывочных мыслей-образов в головах окружающих, очень доходчиво и подробно показал и объяснил им, как поддерживать огонь, чтобы он никогда не гас. Но ни одной плошки, чтобы налить туда воду для кипячения, вокруг не наблюдалось.
- Где ручей? - спросила я. - Родник где у вас? Должны же быть у вас родники! Помогите мне подняться!
Поддерживая с крайней осторожностью, меня всей гурьбой повели к местному водопою.
Родничков тут оказалось сразу несколько. Я выбрала один с наименее затоптанными краями. С трудом нагнулась, тщательно ополоснула пальцы на единственной теперь руке. При этом правая рука, бестолково качаясь, мешала неимоверно. «Надо будет ее подвязать как-то, что ли…» - мелькнула мысль.
И началась трапеза.
Неудобно, неловко, неприятно было с одной рукой! Но то, что это первая трапеза почти за неделю, я почувствовала сразу. Зубы не успевали отрывать куски, рот - пережевывать, а горло- глотать. Утиное мясо падало в меня, как в пропасть, как в никуда. Хотелось еще и еще. Только огромным усилием воли я заставила себя остановиться на половине утки. Уговорила. Пообещала своему оголодавшему организму, что скоро - может, через час, ну хорошо, через сорок минут - мы вновь приступим к обжорству.
Организм побурчал животом, выражая недовольство, но успокоился. Расслабилась и я. Прилегла в тенечке, задремала, несмотря на постоянный гомон моего сопровождения, которое не покидало меня ни на минуту.
Дремота сменилась жаждой. Жажда - голодом. Насыщение - сном. Сон - естественными потребностями. И снова - жаждой.
Все это время десятки пар глаз смотрели на меня безотрывно. Даже… Это не вызывало у них ни отвращения, ни брезгливости. Потому что дети природы, это раз. Второе же- я была для них чем-то вроде божества.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81