Мои дядья пришли в полном боевом облачении, тетки пылко молились, перебирая четки, Фра Диамонте пребывал в замешательстве, а мать ни на шаг не отходила от перепуганных младших детей, хотя сама была бледна как смерть и мучилась дурнотой – возможно, причиной тому было дитя в ее чреве.
Казалось, ночь пройдет без неприятностей.
Примерно за два часа до рассвета меня вывел из легкой дремоты ужасный крик.
Отец сразу вскочил на ноги, остальные мужчины тут же выхватили мечи и крепко сжали рукоятки узловатыми от старости пальцами.
Крики в ночи звучали все громче, они доносились отовсюду, со стороны сторожевых постов раздавались сигналы тревоги, на всех башнях беспорядочно трезвонили старые колокола.
Отец схватил меня за руку.
– Идем же, Витторио, – сказал он и сразу же поднял кольцо, откинул крышку люка и всунул мне в руку большой канделябр, стоявший на алтаре.
– Быстро! Забери с собой вниз мать, теток, сестру и брата и не вздумай выходить оттуда, что бы ты ни услышал! Ты понял? Ни в коем случае не выходите оттуда! Закрой за собой люк и оставайся там! Делай все так, как я тебе сказал!
Я сразу же повиновался, подхватил Маттео и Бартолy и заставил их спуститься по каменным ступеням.
Мои дядья ринулись к дверям, ведущим во внутренний двор, на ходу выкрикивая боевые кличи своей молодости, тетушки не могли сдвинуться с места и в полубессознательном состоянии цеплялись за алтарь, а моя мать всем телом прильнула к мужу.
Отец уже с трудом сдерживался, готовый вот-вот взорваться от ярости. Я потянулся было за самой старой тетушкой, но она замертво упала перед алтарем… И тогда отец снова ринулся ко мне, силой втолкнул меня в тайник и захлопнул крышку люка.
Мне оставалось только запереть замок, как показывал отец, повернуться и в мерцании свечей встретиться взглядами с испуганными Бартолой и Маттео.
– Спускайтесь вниз до самого конца, – крикнул я, – до упора!
Они едва не падали, с трудом преодолевая узкие крутые ступени и с жалобным видом оборачиваясь ко мне.
– Что происходит, Витторио, почему они хотят причинить нам вред? – спросила ничего не понимающая Бартола.
– Я хочу сразиться с ними, – заявил Маттео. – Витторио, отдай мне свой кинжал. У тебя есть еще меч. Это несправедливо.
– Ш-ш-ш-ш… успокойся, делай все так, как велел отец. Ты думаешь, я доволен, что не могу быть там с остальными? Веди себя хорошо!
Я с трудом проглатывал слезы. Там, наверху, осталась моя мать! И мои тетушки!
Воздух в подземелье был сырым и промозглым, но меня это даже радовало, ибо я был весь в поту, а рука затекла под тяжестью громоздкого золотого подсвечника. Наконец мы втроем добрались до дальнего конца убежища и в полном изнеможении рухнули там, тесно прижавшись друг к другу. Прикосновение к холодному камню стены подействовало на меня успокаивающе.
Какое-то время мы сидели молча, не в силах вымолвить хоть слово, и в царившей вокруг тишине я отчетливо слышал доносящиеся сверху вопли отчаяния и страха, панические возгласы, топот бегущих ног и даже ржание испуганных лошадей. Похоже было на то, что лошади прорвались в церковь над нашими головами… Что ж, и такое вполне возможно…
Вскочив на ноги, я бросился к двум запертым дверям тайника – к тем, которые вели не то к склепам, не то к чему-то еще в этом роде, – впрочем, тогда я об этом не задумывался. Я отодвинул засов на одной из дверей, но не увидел за ней ничего, кроме низкого и узкого коридора. С моим ростом и широкими плечами я не смог бы по нему пройти.
Обернувшись к младшим, я увидел, что они, устремив глаза к потолку, буквально застыли от ужаса. Сквозь мощные перекрытия сверху по-прежнему доносились душераздирающие крики.
– Дымом пахнет, – внезапно прошептала Бартола, и лицо ее залил новый поток слез. – Ты чувствуешь этот запах, Витторио? Я не ошибаюсь!
Я и сам явственно ощущал залах гари, но постарался придать своему голосу как можно больше неуверенности:
– Сейчас вы оба осените себя крестным знамением и будете молиться – понятно? И доверьтесь мне. Мы выберемся отсюда.
Яростный гул сражения все не стихал, крики не смолкали, но внезапно, совершенно неожиданно наступила тишина – и она показалась нам не менее жуткой, чем шум битвы.
Безмолвие было слишком полным, чтобы свидетельствовать о победе…
Бартола и Маттео прижались ко мне с обеих сторон.
Сверху раздался какой-то грохот. С шумом распахнулись двери в церковь, и тут же молниеносно рванули кверху и отбросили крышку люка… На фоне огненного зарева я отчетливо увидел темную стройную фигуру с длинными волосами.
Порыв ветра задул пламя моих свечей.
Остались лишь всполохи дьявольского пламени наверху и вдали, а нас самих безжалостно погрузили в полную тьму.
И снова я увидел четкие очертания: высокую, великолепно сложенную фигуру женщины с роскошными длинными локонами и с талией настолько тонкой, что я мог бы обхватить ее двумя ладонями; она стремительно и совершенно беззвучно – словно летела – сбегала ко мне по ступенькам.
Господи, как могла оказаться здесь эта женщина?
Прежде чем я решился направить свой меч против врага, явившегося предо мной в образе женщины, или вообще хоть что-нибудь сообразить, ее нежные груди коснулись моей груди, и я ощутил прохладу ее кожи… Она как будто намеревалась обнять меня…
То был момент необъяснимого и до странности чувственного замешательства – до меня донесся аромат ее волос и одежды, а когда она взглянула на меня, белки глаз ослепительно сверкнули в темноте.
Я услышал, как вскрикнула Бартола, а за ней и Маттео.
Меня с силой швырнули на пол.
Над нашими головами ярко полыхало пламя.
Одной столь хрупкой с виду рукой незнакомка крепко держала обоих сопротивлявшихся и пронзительно визжавших от ужаса детей, а в другой сжимала высоко занесенный над головой меч. Она замерла на мгновение, бросила в мою сторону краткий взгляд и устремилась вверх по лестнице. Еще миг – и женщина исчезла в сиянии огня.
Я обеими руками выхватил меч и ринулся в погоню – к выходу из церкви, однако успел лишь увидеть, как она – не иначе как с помощью невиданной адской силы – мгновенно оказалась у двери. Непостижимая ловкость!
Ее пленники вопили, визжали и непрестанно взывали ко мне:
– Витторио, Витторио!
Все верхние окна церкви, равно как и круглое окно над распятием были объяты пламенем.
Я не мог поверить своим глазам: совсем юная женщина похищает моих сестру и брата!
– Остановись во имя Бога! – закричал я. – Подлая, трусливая ночная воровка!
Я побежал вслед за нею, и, к моему величайшему удивлению, она действительно остановилась и повернулась ко мне лицом. На этот раз я смог увидеть ее, что называется, в полной красе. А красота ее была поистине изумительной: правильный овал лица, нежный взгляд огромных серых глаз, прозрачная, сияющая словно тончайшая китайская белая эмаль, кожа, алые губы, слишком совершенные даже для воображения художника… Длинные светло-пепельные волосы, мягкими волнами спускавшиеся на спину, в свете пламени приобрели тот же оттенок серого цвета, что и глаза. Ее одежда, испачканная какими-то темными – должно быть, кровавыми – пятнами, была того же винно-красного цвета, что и костюм дьявольского призрака, которого я видел предыдущей ночью.
Она смотрела на меня с удивительным и даже трогательным любопытством, держа в правой руке занесенный над головой меч, но не двигалась с места… И вдруг разжала левую руку и освободила из мощного захвата отбивавшихся, вопящих детей.
– Дьяволица! Ведьма! Демон! – рычал я, заслоняя детей своим телом, а потом бросился на нее, вращая мечом.
Но она увернулась, да с такой ловкостью, что я не успел и глазом моргнуть. Я не мог поверить, что она вдруг оказалась так далеко и теперь спокойно стоит, опустив меч и внимательно глядя на меня и рыдающих детей.
Внезапно она повернула голову. Послышался какой-то свистящий звук, затем он повторился снова и снова. В церковных дверях – казалось, из пламени самого ада – возникла другая облаченная во все красное фигура, окутанная в бархат и обутая в украшенные золотым орнаментом сапоги. Едва я замахнулся на нового врага мечом, этот человек отшвырнул меня в сторону и в одно мгновение отсек голову Бартолы, а затем обезглавил и рыдающего Маттео.
Я совершенно обезумел и буквально взвыл от горя. Незнакомец обернулся в мою сторону и готов был напасть, но из уст женщины неожиданно прозвучал твердый запрет:
– Оставь его в покое!
В нежном голосе женщины слышалась непреклонная решимость, и этот скрывшийся под капюшоном дьявол в позолоченных сапогах отступил, примирительно бросив ей в ответ:
– Ну полно тебе, Урсула. Где твое здравомыслие? Взгляни на небо! Нам надо торопиться.
Она не пошевелилась и по-прежнему не сводила с меня внимательного взгляда.
Я рыдал и выкрикивал проклятия, потрясая мечом. А потом снова ринулся к ней и на сей раз увидел, как лезвие, сверкнув, отсекает тонкую, хрупкую правую руку чуть пониже локтя и та падает на каменные плиты пола. Кровь из раны забила фонтаном.
Она лишь мельком взглянула на руку и вновь перевела взгляд на меня, а в огромных глазах застыло все то же трогательно-горькое, едва ли не душераздирающе безутешное выражение.
Я снова занес свой меч.
– Strega! Ведьма! – кричал я, скрежеща зубами от ярости, пытаясь разглядеть ее сквозь неудержимым потоком лившиеся слезы. – Strega! Ведьма!
При упоминании о ведьме она проворно отступила назад, словно ее влекла невидимая сила. В левой руке она держала теперь свою правую, все еще сжимавшую меч, как будто ничего не произошло, потом приставила ее на место и принялась поворачивать и сдвигать отрубленную конечность то туда, то сюда, пока та не заняла нужное положение. Я пристально следил за каждым ее движением, и вдруг прямо у меня на глазах нанесенная мной рана мгновенно затянулась и кожа стала белоснежной, как и прежде.
Я буквально застыл в неописуемом удивлении, а тем временем расширенный книзу рукав ее роскошного бархатного платья опустился до самой кисти.
В одно мгновение она оказалась за пределами церкви – теперь я мог видеть лишь смутные очертания силуэта на фоне отдаленного пламени, бушующего в окнах башни.
– Витторио… – донесся до меня едва слышный шепот.
А затем она исчезла – словно испарилась.
Я знал, что тщетно теперь гнаться за нею, и все же, размахивая мечом, выбежал из церкви не в силах сдержать слезы горя и ярости, потоком лившиеся из глаз. Сквозь застревавшие комком в горле рыдания я в отчаянии выкрикивал проклятия в адрес целого мира, угрожая ему всеми мыслимыми и немыслимыми несчастьями.
Ответом мне было гробовое молчание. Внутренний двор был сплошь усеян мертвыми телами. Все мертвы… Мертвы!!! Я точно знал это.
Я снова помчался в церковь и поднял с пола головы Бартолы и Маттео. Потом сел, положил их к себе на колени и безутешно заплакал.
Казалось, жизнь еще не покинула их окончательно: веки трепетали, губы двигались в тщетной попытке заговорить… Великий Боже! Я не в силах был вынести столь страшную муку!
Я мог только рыдать, во весь голос проклиная белый свет, и все гладил, гладил по щекам сестру и брата, поправлял им волосы и шептал утешительные слова о том, что Господь всегда рядом, Господь с нами, Господь вечно будет заботиться обо всех нас, что все мы вместе будем на Небесах… «О, пожалуйста, прошу тебя, Господи, – молил я его в душе, – не позволяй им что-либо чувствовать или сознавать, если они по-прежнему обладают этой способностью. Нет, только не такие муки! Я больше не вынесу!.. Я не могу!.. Нет!.. Прошу тебя…»
Наконец на рассвете, когда солнечный свет дерзко проник сквозь распахнутые двери церкви, а пламя пожаров постепенно угасло, когда беззаботно, будто ничего не случилось, защебетали птицы, жизнь окончательно покинула головы Бартолы и Маттео, и они застыли в вечном покое. Бессмертные души невинных детей отлетели. Хотя… кто знает… быть может, они покинули тела уже в то мгновение, когда меч отделил головы от тел.
Холодное тело матери я нашел во внутреннем дворе. Отец лежал на ступенях лестницы, ведущей в башню. Руки его были изрезаны, словно он хватался ими за острые лезвия мечей, наносивших ему удар за ударом.
Судя по тому, что я увидел, кровавое побоище было недолгим. Шеи перерезали с молниеносной быстротой, и лишь у немногих, как у моего отца, на теле сохранились свидетельства чудовищной, отчаянной борьбы.
Злодеи ничего не украли. Когда я нашел своих тетушек – две оставались в дальнем углу церкви, а две другие лежали во дворе, – кольца на их руках были в целости и сохранности, а ожерелья и диадемы сверкали на своих местах.
И так повсюду, на всей земле вокруг замка. Ни одна драгоценная пуговица не была сорвана с одежды.
Лошади унеслись прочь, стада бродили по лесам, домашняя птица разлетелась. Распахнув настежь дверцу маленькой клетки, в которой держал всех своих охотничьих соколов, я снял с них колпачки и выпустил на волю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36