– Конечно, но я подбадриваю его, – сказал первый, с самым простодушным видом пожимая плечами и недоумевающим взглядом окидывая своего сотоварища. Ничто не отличало их лики от лиц простых смертных в большей степени, чем выражение глубочайшего удивления.
– Но ты, – сказал я, – Сетий, если можно называть тебя по имени, ты хочешь допустить, чтобы они забрали меня от вас? Ты не можешь так поступить. Пожалуйста, не покидайте меня. Умоляю вас. Не оставляйте меня одного.
– Мы должны покинуть тебя, – сказал второй ангел. – Мы не твои ангелы-хранители. Почему бы тебе не поговорить со своими собственными ангелами?
– Подожди-ка, я знаю твое имя. Я слышу его.
– Нет, – сказал этот более сурово порицающий меня ангел, погрозив пальцем, словно нашалившему ребенку.
Но меня уже было не остановить.
– Я знаю твое имя. Я услышал его, когда вы спорили, и я слышу его сейчас, когда смотрю на твое лицо. Рамиэль – вот твое имя. И оба вы – ангелы-хранители Фра Филиппо.
– Это просто какое-то бедствие, – прошептал потрясенный Рамиэль, весьма трогательно выражая отчаяние. – Как такое вообще могло случиться?
Сетий лишь тряхнул головой и снова добродушно, милостиво улыбнулся.
– Все к лучшему, так и должно было случиться. Мы должны пойти вместе с ним. Разумеется, мы пойдем с тобой.
– Теперь? Уйдем сейчас же? – потребовал ответа Рамиэль, и опять, при всей безотлагательности решения, в его словах не было ни малейшего намека на гнев. Похоже было на то, что все их мысли очищались от низменных эмоций, и, разумеется, именно так и было.
Сетий наклонился к старику, который, естественно, не мог ни слышать, ни видеть его, и прошептал ему на ухо:
– Проводи мальчика в Сан-Марко; помести его в хорошую келью, пусть даже он заплатит за нее уйму денег, и пусть его там вылечат. – Затем поглядел на меня: – Мы пойдем с тобой.
– Мы не можем так поступить, – возразил Рамиэль. – Не можем нарушить данный нам приказ; как мы посмеем сделать такое без разрешения?
– Так подразумевается. Это и есть разрешение. Я знаю это определенно, – ответил Сетий. – Неужели ты не понимаешь, что случилось? Он увидел нас, и он услышал нас, и он вспомнил твое имя, он бы вспомнил и мое, если бы я сам не открылся ему. Бедный Витторио, не сомневайся, мы – с тобой.
Я кивнул, почти готовый зарыдать, услышав, что наконец они обращаются ко мне. Вся улица мгновенно показалась мне безликой, притихшей и расплывчатой на фоне их высоких, сверкающих и спокойных фигур. Хитросплетения света на их одеждах причудливо перемешивались, витали вокруг них, словно божественная ткань подвергалась воздействиям невидимых воздушных течений, которые недоступны ощущениям простых смертных.
– Это не настоящие наши имена! – брюзгливо, но с нежностью сказал мне Рамиэль, как если бы выговаривал малому ребенку.
Сетий улыбнулся.
– Они достаточно хороши, чтобы мы отзывались на них, Витторио, – спокойно проговорил он.
– Хорошо, отведем его в Сан-Марко, – сказал человек, стоявший рядом со мной. – Пошли. Пусть монахи займутся всем этим.
Люди быстро потащили меня к перекрестку.
– За тобой прекрасно приглядят монахи в Сан-Марко, – сказал Рамиэль, как если бы прощался со мной, но оба ангела двигались рядом с нами, лишь слегка позади.
– Не вздумайте покинуть меня, вы оба, вы не смеете так поступить! – сказал я ангелам.
Внешне казалось, что они пребывают в состоянии полного ошеломления: великолепные складки их тончайших одеяний не были запятнаны каплями дождя, края платья чисты и сверкающи, будто они вообще не касались уличной мостовой, а их ноги выглядели изысканно нежными.
– Все в порядке, – сказал Сетий. – Не беспокойся так сильно, Витторио. Мы идем за тобой.
– Мы не можем так просто бросить наших подопечных ради другого человека, мы не можем так поступить, – продолжал возражать Рамиэль.
– Такова Божья воля; как мы осмелимся поступить иначе?
– А Мастема? Разве мы не должны спросить Мастему? – спросил Рамиэль.
– А почему мы должны спрашивать Мастему? Почему вообще нужно доводить это дело до Мастемы? Мастема должен знать об этом сам.
И все продолжалось в том же духе: они снова спорили позади нас, а мои спутники убеждали меня двигаться побыстрее.
Стальное небо мерцало, затем побледнело и постепенно неохотно стало уступать голубизне, пока мы не вышли на широкую площадь. Солнце поразило меня, и вызвало слабость. Я так мечтал о нем, так страстно его дожидался, и вот теперь оно укоряло меня и, казалось, собиралось наказать.
Мы очутились совсем близко от Сан-Марко. Ноги мои почти совсем перестали меня слушаться. Я все время оглядывался назад.
Две сверкающие позолотой фигуры молча шли за нами, а Сетий жестами продолжал показывать, чтобы я шел дальше.
– Мы здесь, мы с тобой, – сказал Сетий.
– Я ничего не могу сказать по этому поводу, я не знаю! – сказал Рамиэль. – Филиппо никогда не попадал в такие неприятности, он никогда не поддавался подобным искушениям, не подвергался таким унижениям.
– Именно поэтому нас и отстранили теперь от него, так, чтобы мы не вмешивались в поведение Филиппо. Мы сознаем, что оказались почти на грани неприятностей из-за того, что сейчас делает Филиппо. Ох, Филиппо, я вижу, я представляю себе этот твой грандиозный замысел.
– О чем это они толкуют? – потребовал я ответа у своих попутчиков. – Они говорят что-то о фра Филиппо.
– А кто бы это мог быть, кто разговаривает, можно спросить? – Попутчик помоложе в очередной раз покачал головой – он делал это все то время, пока сопровождал меня, то есть какого-то оказавшегося у него на попечении сумасшедшего парня, побрякивавшего мечом.
– Мой мальчик, успокойся наконец, – сказал старик, взваливший на себя львиную долю бремени по моему устройству. – Мы только что начали достаточно хорошо понимать тебя, а теперь ты несешь еще более несусветную чушь, чем прежде, – болтаешь о людях, которых никто не видит и не слышит.
– Фра Филиппо, художник, – что с ним случилось? – вновь спросил я. – Похоже, у него какие-то неприятности.
– Ох, это становится невыносимым, – сказал у меня за спиной ангел Рамиэль. – Немыслимо, как такое могло произойти. И если ты спросишь меня, чего никто никогда не делал и не сделает, я думаю, что, не будь Флоренция в состоянии войны с Венецией, Козимо ди Медичи защитил бы своего художника.
– Но защитил бы его от чего именно? – настаивал я, глядя в глаза старику.
– Сынок, послушай меня, – сказал старик. – Просто иди и перестань бить меня своим мечом. Ты знатный господин, я могу допустить это, а имя Раниари и вправду напоминает мне о далеких горах Тосканы. Одно только золото, которое у тебя на правой руке, весит больше совместного приданого обеих моих дочерей, не говоря уж о других драгоценностях. И все же прекрати кричать мне прямо в лицо.
– Простите великодушно. Я не хотел вас обидеть. Просто эти ангелы не желают выражаться ясно.
Другой попутчик, который относился ко мне с удивительной добротой, который столь бескорыстно помогал мне тащить седельные мешки – а ведь в них было все мое состояние – и даже не попытался украсть хоть что-нибудь, начал было объяснять:
– Если ты спрашиваешь о Фра Филиппо, он снова попал в жуткую историю. Его собираются подвергнуть пытке – хотят вздернуть на дыбу.
– Нет, этого быть не может, только не с Филиппо Липпи! – остановившись как вкопанный, закричал я. – Кто мог бы причинить такое зло этому великому художнику?
Я обернулся и увидел, как оба ангела внезапно прикрыли лица руками, так же горестно, как когда-то Урсула прикрывала свое лицо, и они зарыдали. Только их слезы оказались удивительно чистыми и прозрачными. Они просто молча смотрели на меня. Ох, Урсула, подумал вдруг я с невыносимой болью, сколь прекрасны эти создания, и в какой же могиле ты спишь под Двором Рубинового Грааля, так что не можешь увидеть их, не можешь увидеть, как молчаливо и тайно они крадутся по городским улицам?
– Это верно, – сказал Рамиэль. – Это совершенно справедливо. Кто мы такие, что мы за хранители, если Филиппо попал в такую беду, превратился в столь вздорного и лживого человека, и почему мы оказались столь беспомощными?
– Мы всего лишь ангелы, Рамиэль, – ответил Сетий. – Послушай, Рамиэль, мы не должны осуждать Филиппо. Мы не обвинители, мы – хранители, и ради этого мальчика, который его так любит, не говори о нем вообще.
– Они не имеют права казнить Филиппо! – закричал я. – Кого это он обманул?
– Он причинил вред самому себе, – скал старик. – Он попался на мошенничестве. Выставил на распродажу картины, и все знают, что один из его учеников слишком многое сделал сам. Его долго пытали, но на самом деле не причинили особого вреда.
– Это ему-то не причинили вреда? Ведь он всего лишь… великолепен! – с горечью сказал я. – Ты говоришь, что его пытали? Как можно найти оправдание такой несусветной глупости, такому оскорблению, ведь это оскорбление самим Медичи.
– Помолчи, дитя мое. Он сам сознался, – сказал младший из двоих смертных. – Дело почти закончено. Если хочешь знать мое мнение, ничего себе монах, этот Фра Филиппо: если не ухлестывает за женщинами, то скандалит.
Мы подошли к Сан-Марко. Мы стояли прямо на площади Сан-Марко, у монастырских дверей, расположенных, как и двери большинства флорентийских домов, вровень с тротуаром, как будто река Арно никогда не выходила из берегов. А ведь время от времени такое случалось. Меня переполняла радость. О, как я счастлив снова увидеть этой рай!
Но мой разум неистовствовал. Все воспоминания о дьяволах и об отвратительном убийстве в церкви исчезли без следа, и случилось это в тот же миг, как с ужасом я услышал, что художник, которого я ценил более всего на свете, должен быть подвешен на дыбу, словно самый обычный преступник.
– Он иногда… да, именно так…– медленно проговорил Рамиэль, – ведет себя как… обычный преступник.
– Он выберется оттуда, заплатит штраф, – сказал старик. Он позвонил в колокол, призывая монахов. Тонкой, по-старчески высохшей рукой ободряюще похлопал меня по спине: – Ну же, будет тебе, перестань плакать, дитя, прекрати. Филиппо уже надоел до смерти, всем о нем все известно. Если бы в нем была хоть капля святости Фра Джованни!
Фра Джованни. Ну конечно же, под таким именем они подразумевали великого Фра Анджелико – художника, который в грядущие века пробудит благоговение в людях, и те разве что только не на коленях будут стоять перед его картинами. И именно в этом монастыре жил и творил Фра Джованни, именно здесь расписывал монашеские кельи для Козимо.
Что мог я сказать?
– Да, да, Фра Джованни, но я… я… не люблю его. – Разумеется, я любил его; я почитал и его самого, и его изумительную работу, но это чувство не шло ни в какое сравнение с моей любовью к Филиппо, к художнику, которого мне удалось лишь один раз мельком увидеть. Как можно объяснить эти странности?
Позыв к рвоте заставил меня согнуться вдвое. Я ринулся прочь от своих добрых помощников. С усилиями испустил все содержимое желудка прямо на тротуар – кровавую струю мерзости, которую скормили мне эти дьяволы. Я видел, как она вырывалась изо рта и струилась по улице. Ощущал зловонный смрад этой гадости и смотрел, как она растекалась в расщелинах между камнями мостовой – смесь полупереваренного вина и крови.
Вся мерзость Двора Рубинового Грааля, казалось, выплеснулась наружу в этот момент. Горестное отчаяние охватило меня, я услышал, как дьяволы шепчут: «лишенный разума», «презренный», и усомнился в существовании всего, что видел, всего, чем я был, всего, что открылось мне всего несколько мгновений назад.
В волшебной лесной чаще мы с отцом ехали верхом и беседовали о полотнах Филиппо. Я был студентом, юным наследником, и передо мной расстилался весь мир, а приятный сердцу запах лошадей смешивался с лесными ароматами.
«Лишенный разума», «презренный», «глупец», который мог стать бессмертным…
Когда я смог разогнуться снова, то прислонился к монастырской стене. Синий цвет небес был настолько ослепительным, что я невольно прикрыл глаза, но все же блаженствовал, купаясь в тепле. В ожидании, пока угомонится мой несчастный желудок, я пристально смотрел прямо перед собой, стараясь укротить боль, причиненную солнечным светом, полюбить его снова и довериться ему.
Перед глазами, всего в футе от меня, возникло лицо Сетия, и во взгляде его я отчетливо видел выражение глубочайшего беспокойства.
– Боже милостивый, ты снова здесь, – прошептал я.
– Да, – сказал он, – я обещал тебе.
– Так ты не оставляешь меня, правда? – спросил я.
– Нет, – ответил он.
Через его плечо на меня пристально глядел Рамиэль, словно нехотя, но впервые не без интереса. Его более короткие, ничем не стянутые волосы придавали ему моложавый вид, хотя такое отличие для меня не имело особого значения.
– Нет конечно, никоим образом, – прошептал он и тоже впервые засмеялся.
– Делай так, как говорят тебе эти достойные люди, – сказал Рамиэль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36