Может, Церковь и признала ее сувереном поместья Харрингтон, как и Конклав Землевладельцев ввел ее в свой состав, но далеко не всех обрадовали эти решения.
Наверное, нельзя винить протестующих, хоть иногда Хонор было трудно об этом помнить. Их атаки ранили, и больно, но в какой-то мере она была им даже рада. Не потому, что ей нравилось, когда ее изображали злодейкой. Просто после отчаянной обороны Грейсона против фанатиков с Масады большинство грейсонцев вознесли ее на весьма неудобный пьедестал. Иногда все обрушенные на нее почести, включая ранг землевладельца, вызывали попросту неловкость – будто она играет чужую роль. В таких обстоятельствах напоминание о том, что не все грейсонцы считают ее персонажем героической драмы, даже успокаивало.
Когда ее называли прислужницей сатаны, приятного в этом было мало, но, по крайней мере, тирады уличных проповедников выпадали из поголовной почтительности окружающих. Хонор припомнила, что в одной из империй Старой Земли – она не могла припомнить, во французской или римской, – в колесницу к генералу, с триумфом проезжающему по улицам, сажали раба. Обязанность этого раба состояла в том, чтобы на фоне восхищенных воплей толпы снова и снова напоминать генералу: он всего лишь смертный. Когда Хонор прочитала об этом, то сочла обычай довольно странным, но теперь сумела оценить его мудрость. Она подозревала, что было бы очень легко принять всерьез бесконечные похвалы. В конце концов, каждый хочет быть героем…
Эта мысль внезапно задела ее – будто растревожила открытую рану, – и глаза потемнели от прилива знакомой холодной боли. Хонор уставилась в бокал, сжав губы и стараясь побороть тьму, но это было трудно. Очень трудно. Тьма приходила из засады, без предупреждения. Это была слабость внутри, которая подрезала ее силы, и в ней столько всего было намешано, что предвидеть такие приступы почти не удавалось. Хонор никогда не знала, что именно может их вызвать, – слишком много было кровоточащих ран, которые раскрывались вновь и вновь от случайного слова или мысли.
Никто из ее грейсонских подданных не знал о ночных кошмарах, одолевавших землевладельца. Вообще никто не знал, кроме Нимица, и она была этому рада. Кот понимал ее боль, грызущий безнадежный груз вины в эти ужасные ночи – слава богу, они приходили все реже, – когда она вспоминала, как стала героиней Грейсона, и девятьсот человек, которые погибли при этом. У настоящего героя они бы остались жить. А ее мучили не только эти смерти. Хонор всегда знала, что командование военным кораблем включает в себя неумолимый факт: в зависимости от твоих решений живут или умирают люди. Только в глупых сказочках гибнут одни злодеи, а хорошие люди побеждают без единой царапины. Она все это знала, но где было сказано, что именно ее люди должны всегда платить за победу своими жизнями?
Она сжала бокал крепче; в глазах у нее жгло от беспечной жестокости Вселенной. Хонор и раньше приходилось встречаться лицом к лицу со своими мертвецами, но на этот раз все было по-другому. На этот раз боль утаскивала ее в глубину, как приливная волна на Сфинксе. Она потеряла уверенность в себе. «Долг». «Честь». Такие важные слова, но ее израненная душа перестала понимать, зачем она посвятила свою жизнь таким неблагодарным идеям. Когда-то они казались такими ясными, легко поддающимися определению, но ясность исчезала с каждой новой смертью. С каждой новой медалью и званием, которое ей давали, пока другие платили за это своими жизнями. А за болью от этих смертей скрывалось осознание того, как отчаянно она цеплялась за эти почести – не ради их самих, а в доказательство того, что все это имело хоть какой-то смысл. Что ее главный талант имеет хоть какую-то цель – кроме уничтожения людей, которые по ее приказу шли на смерть.
Хонор глубоко вдохнула и задержала дыхание. Она знала – не думала, точно знала, – что смерть ее людей не была бессмысленной, и никто не винил ее за то, что она осталась в живых. Нимиц делился с ней чувствами окружающих, и она знала о синдроме «вины выживших». Хонор знала, что не она создала ужасные обстоятельства, приведшие к гибели стольких людей. Наоборот, она сделала все возможное для исправления ситуации.
После масадской войны и тем более после битвы при Ханкоке она даже умудрялась принять это сердцем. Без радости, но и без кошмаров, в которых она заново переживала смерть своих людей. Тогда она столкнулась с теми же сомнениями, поборола их и продолжила жить. Но на этот раз так не получилось. Что-то внутри нее сломалось.
Глубокими ночами, когда она с безнадежной, холодной честностью рассматривала собственную душу, ей открывалась истинная причина этого. И она ощущала себя мелкой и ничтожной, потому что потеря, с которой она не справилась, не научилась жить, была личной. Пол Тэнкерсли был всего лишь одним человеком среди многих. То, что она любила его больше жизни, не должно было сделать его смерть страшнее и больнее, чем смерти множества людей, погибших под ее командой.
Но сделало.
Меньше года они провели вместе, но даже сейчас, через десять месяцев после его смерти, она все еще просыпалась ночью, протягивала руку, прикасалась к пустоте рядом и снова ощущала ужасный груз своего одиночества.
И именно эта потеря лишила ее уверенности. Именно это личное, эгоистичное горе ослабило ее и сделало все остальные смерти намного страшнее. Иногда она ненавидела себя за это. Не потому, что потеряла уверенность, – просто слишком странно, неправильно и слабохарактерно было горевать по всем остальным только вслед горю, вызванному смертью Пола.
Иногда Хонор позволяла себе задуматься о том, что бы с ней стало без Нимица. Никто другой не знал, как она стремилась к небытию, как стремилась перестать быть. Остановиться. Сначала она вполне холодно и рассудочно так и собиралась поступить, как только уничтожит людей, убивших Пола. Ради того, чтобы уничтожить их, она пожертвовала карьерой на флоте. В глубине души Хонор подозревала, что она к этому и стремилась, рассчитывая, что потеря любимого призвания станет еще одним поводом покончить с беспросветным существованием. Тогда это казалось разумным, а сейчас воспоминание только подогревало ее презрение к собственной слабости, готовности сдаться боли, хотя никому и ничему другому она никогда не сдавалась.
Мягкое теплое тельце оказалось у нее на коленях. Изящные лапы уперлись ей в плечи, холодный нос потерся о правую щеку, а легкий мысленный поцелуй коснулся ее израненной души, и Хонор обняла кота. Она прижала его к себе, цепляясь за него и руками, и сердцем, и разумом, и в ответ почувствовала его глубокое, пронизывавшее насквозь мурлыканье. Кот отдавал ей свою любовь и силу, барахтаясь в трясине ее горя и обещая, что она никогда не останется по-настоящему одна, что бы ни случилось. У Нимица сомнений не было. Он отвергал ее жесткие суждения о себе самой и знал ее лучше, чем любое другое живое существо. Возможно, любовь к Хонор делала кота не вполне беспристрастным, но он знал, как глубоки ее раны, и мягко журил ее за привычку судить себя куда строже, чем всех остальных. Хонор глубоко вздохнула и снова открыла глаза, в который раз заставляя себя принять его поддержку и отбросить боль.
Она подняла взгляд и слабо улыбнулась, стараясь успокоить МакГиннеса и Лафолле. Через Нимица до нее донеслась их озабоченность, а они не заслужили возиться с человеком, запутавшимся в собственной боли и потерях. Она заставила себя улыбнуться более искренне и почувствовала их облегчение.
– Извините, – голос ее прозвучал хрипловато, и Хонор откашлялась.– Я просто задумалась, – сказала она уже более деловым и спокойным тоном.– Так или иначе, Эндрю, факты остаются фактами. Пока они не нарушают законов, люди имеют право говорить, что хотят.
– Но они даже не из нашего поместья, миледи, – упрямо продолжал Лафолле, – и…
Она негромко рассмеялась и жестом прервала его.
– Не надо так беспокоиться! Я достаточно толстокожа, чтобы пережить честно высказанные мнения, даже если их высказывают посторонние, до которых мне дела мало. И если моя охрана начнет давить несогласных, то это только докажет, что они правы, верно?
На лице майора по-прежнему читалось упрямое несогласие, но он замолчал, не в состоянии оспорить ее аргументы. Все это было ужасно несправедливо! Ему не полагалось знать, что кот позволяет леди Харрингтон чувствовать чужие эмоции. Он не до конца понимал, почему она скрывает эту способность, но майор был склонен с ней согласиться. Даже на Грейсоне, где люди должны были бы знать правду, многие постоянно недооценивали разумность Нимица. Они считали его просто сообразительным домашним любимцем, а не личностью, хотя его способность предупреждать землевладельца о враждебных намерениях уже показала себя спасительным секретным оружием.
С точки зрения Эндрю Лафолле, такое оружие и правда лучше держать в секрете. Но невозможно служить ей на таком близком расстоянии, как выпало ему, и не понять в конечном счете, как обстоит дело. Понимал он и то, что она воспринимает лишь эмоции… и уверена, что никто не знает, как сильно она пострадала. Что никто из ее гвардейцев, и даже МакГиннес, не знает, как она плачет по ночам. Но Эндрю Лафолле подчинялись все охранные системы Дворца Харрингтон, и он знал. Он поклялся защищать ее, а если понадобится, умереть за нее, но от некоторых вещей никто ее не мог защитить, кроме разве что Нимица. Она столько страдала, столько потеряла, и его охватывал гнев, когда он слышал, как ее преследуют и поливают грязью и оскорблениями ублюдки, которых специально привозили в поместье Харрингтон.
Однако леди Харрингтон не только имела право отдавать приказы как землевладелец, она еще и была права. И даже если не так, он не желал нагружать ее еще и спорами с собственными гвардейцами в придачу ко всем остальным проблемам. Так что он не стал возражать и просто кивнул.
Она поблагодарила его легкой улыбкой, и он улыбнулся в ответ, радуясь, что Нимиц не телепат. В конце концов, чего землевладелец не знает, то ее и не расстроит. Разведка полковника Хилла определила, что, скорее всего, агитаторы собираются обвинять ее в блуде – за связь вне брака с Полом Тэнкерсли. Это опасно уже само по себе, подумал он. Святость брака и греховность секса без брака составляли основу грейсонских религиозных верований. Большинство грейсонцев (хотя и не все), когда такое случалось, обвиняли во всем мужчину. Женщин на Грейсоне рождалось втрое больше, чем мужчин, а суровые условия жизни и религия выработали жесткий кодекс ответственности. Мужчина, вступавший в случайную связь, нарушал свою основную обязанность – защищать и обеспечивать женщину, которая отдала ему свою любовь и могла родить ему детей. Все же осуждение не всегда распространялось лишь на одну сторону, и даже грейсонцы, искренне уважавшие землевладельца Харрингтон, часто испытывали неловкость, когда дело касалось ее отношений с Тэнкерсли. Большинство из них принимали тот очевидный факт, что у мантикорцев приняты другие стандарты и по этим стандартам они с Тэнкерсли не совершили никаких прегрешений. Но Лафолле предполагал, что многие старались об этом просто не думать. Он подозревал, что это знали и фанатики, которые ненавидели ее просто за то, что она была Хонор Харрингтон. Рано или поздно один из них использует этот аргумент там, где леди Харрингтон сможет его услышать, и майор знал, как больно ее это ранит. Не политически, а изнутри, в душе, и так истерзанной потерей любимого человека.
Так что он с ней не спорил. Вместо этого он решил еще раз проверить у Хилла данные на агитаторов, чтобы выявить главных поганцев. Наверняка леди Харрингтон разозлится, когда узнает, что он заранее… дискутировал с этими типами, но он был готов и потерпеть, лишь бы только на нее не вылилась очередная порция грязных обвинений, которые могут по-настоящему ее ранить.
Хонор встретилась взглядом с гвардейцем и на мгновение опустила брови. Какие-то планы скрывались за его невинными серыми глазами, но она пока не знала какие. Она решила приглядывать за ним в дальнейшем, потом отбросила эту мысль и пересадила Нимица на его собственный стул, чтобы вернуться к ланчу.
Сегодня у нее было напряженное расписание, и она уже достаточно времени потратила на жалость к себе. Чем скорее она поест, тем скорее займется делом, сказала она себе твердо и взяла вилку.
Глава 3
Хонор замерла посреди тропинки как вкопанная. Нимиц тут же спрыгнул с ее плеча и, словно клуб серо-бежевого дыма, исчез в подстриженных кустах. Хонор закрыла глаза и улыбнулась, через эмпатическую связь чувствуя, как он бежит сквозь заросли цветущих земных азалий и колосковых цветов со Сфинкса.
Эндрю Лафолле остановился одновременно с землевладельцем и удивленно приподнял бровь, заметив отсутствие Нимица. Потом он с усмешкой покачал головой, поняв, в чем дело, по привычке тщательно осмотрелся и сложил руки на груди, приготовившись ждать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
Наверное, нельзя винить протестующих, хоть иногда Хонор было трудно об этом помнить. Их атаки ранили, и больно, но в какой-то мере она была им даже рада. Не потому, что ей нравилось, когда ее изображали злодейкой. Просто после отчаянной обороны Грейсона против фанатиков с Масады большинство грейсонцев вознесли ее на весьма неудобный пьедестал. Иногда все обрушенные на нее почести, включая ранг землевладельца, вызывали попросту неловкость – будто она играет чужую роль. В таких обстоятельствах напоминание о том, что не все грейсонцы считают ее персонажем героической драмы, даже успокаивало.
Когда ее называли прислужницей сатаны, приятного в этом было мало, но, по крайней мере, тирады уличных проповедников выпадали из поголовной почтительности окружающих. Хонор припомнила, что в одной из империй Старой Земли – она не могла припомнить, во французской или римской, – в колесницу к генералу, с триумфом проезжающему по улицам, сажали раба. Обязанность этого раба состояла в том, чтобы на фоне восхищенных воплей толпы снова и снова напоминать генералу: он всего лишь смертный. Когда Хонор прочитала об этом, то сочла обычай довольно странным, но теперь сумела оценить его мудрость. Она подозревала, что было бы очень легко принять всерьез бесконечные похвалы. В конце концов, каждый хочет быть героем…
Эта мысль внезапно задела ее – будто растревожила открытую рану, – и глаза потемнели от прилива знакомой холодной боли. Хонор уставилась в бокал, сжав губы и стараясь побороть тьму, но это было трудно. Очень трудно. Тьма приходила из засады, без предупреждения. Это была слабость внутри, которая подрезала ее силы, и в ней столько всего было намешано, что предвидеть такие приступы почти не удавалось. Хонор никогда не знала, что именно может их вызвать, – слишком много было кровоточащих ран, которые раскрывались вновь и вновь от случайного слова или мысли.
Никто из ее грейсонских подданных не знал о ночных кошмарах, одолевавших землевладельца. Вообще никто не знал, кроме Нимица, и она была этому рада. Кот понимал ее боль, грызущий безнадежный груз вины в эти ужасные ночи – слава богу, они приходили все реже, – когда она вспоминала, как стала героиней Грейсона, и девятьсот человек, которые погибли при этом. У настоящего героя они бы остались жить. А ее мучили не только эти смерти. Хонор всегда знала, что командование военным кораблем включает в себя неумолимый факт: в зависимости от твоих решений живут или умирают люди. Только в глупых сказочках гибнут одни злодеи, а хорошие люди побеждают без единой царапины. Она все это знала, но где было сказано, что именно ее люди должны всегда платить за победу своими жизнями?
Она сжала бокал крепче; в глазах у нее жгло от беспечной жестокости Вселенной. Хонор и раньше приходилось встречаться лицом к лицу со своими мертвецами, но на этот раз все было по-другому. На этот раз боль утаскивала ее в глубину, как приливная волна на Сфинксе. Она потеряла уверенность в себе. «Долг». «Честь». Такие важные слова, но ее израненная душа перестала понимать, зачем она посвятила свою жизнь таким неблагодарным идеям. Когда-то они казались такими ясными, легко поддающимися определению, но ясность исчезала с каждой новой смертью. С каждой новой медалью и званием, которое ей давали, пока другие платили за это своими жизнями. А за болью от этих смертей скрывалось осознание того, как отчаянно она цеплялась за эти почести – не ради их самих, а в доказательство того, что все это имело хоть какой-то смысл. Что ее главный талант имеет хоть какую-то цель – кроме уничтожения людей, которые по ее приказу шли на смерть.
Хонор глубоко вдохнула и задержала дыхание. Она знала – не думала, точно знала, – что смерть ее людей не была бессмысленной, и никто не винил ее за то, что она осталась в живых. Нимиц делился с ней чувствами окружающих, и она знала о синдроме «вины выживших». Хонор знала, что не она создала ужасные обстоятельства, приведшие к гибели стольких людей. Наоборот, она сделала все возможное для исправления ситуации.
После масадской войны и тем более после битвы при Ханкоке она даже умудрялась принять это сердцем. Без радости, но и без кошмаров, в которых она заново переживала смерть своих людей. Тогда она столкнулась с теми же сомнениями, поборола их и продолжила жить. Но на этот раз так не получилось. Что-то внутри нее сломалось.
Глубокими ночами, когда она с безнадежной, холодной честностью рассматривала собственную душу, ей открывалась истинная причина этого. И она ощущала себя мелкой и ничтожной, потому что потеря, с которой она не справилась, не научилась жить, была личной. Пол Тэнкерсли был всего лишь одним человеком среди многих. То, что она любила его больше жизни, не должно было сделать его смерть страшнее и больнее, чем смерти множества людей, погибших под ее командой.
Но сделало.
Меньше года они провели вместе, но даже сейчас, через десять месяцев после его смерти, она все еще просыпалась ночью, протягивала руку, прикасалась к пустоте рядом и снова ощущала ужасный груз своего одиночества.
И именно эта потеря лишила ее уверенности. Именно это личное, эгоистичное горе ослабило ее и сделало все остальные смерти намного страшнее. Иногда она ненавидела себя за это. Не потому, что потеряла уверенность, – просто слишком странно, неправильно и слабохарактерно было горевать по всем остальным только вслед горю, вызванному смертью Пола.
Иногда Хонор позволяла себе задуматься о том, что бы с ней стало без Нимица. Никто другой не знал, как она стремилась к небытию, как стремилась перестать быть. Остановиться. Сначала она вполне холодно и рассудочно так и собиралась поступить, как только уничтожит людей, убивших Пола. Ради того, чтобы уничтожить их, она пожертвовала карьерой на флоте. В глубине души Хонор подозревала, что она к этому и стремилась, рассчитывая, что потеря любимого призвания станет еще одним поводом покончить с беспросветным существованием. Тогда это казалось разумным, а сейчас воспоминание только подогревало ее презрение к собственной слабости, готовности сдаться боли, хотя никому и ничему другому она никогда не сдавалась.
Мягкое теплое тельце оказалось у нее на коленях. Изящные лапы уперлись ей в плечи, холодный нос потерся о правую щеку, а легкий мысленный поцелуй коснулся ее израненной души, и Хонор обняла кота. Она прижала его к себе, цепляясь за него и руками, и сердцем, и разумом, и в ответ почувствовала его глубокое, пронизывавшее насквозь мурлыканье. Кот отдавал ей свою любовь и силу, барахтаясь в трясине ее горя и обещая, что она никогда не останется по-настоящему одна, что бы ни случилось. У Нимица сомнений не было. Он отвергал ее жесткие суждения о себе самой и знал ее лучше, чем любое другое живое существо. Возможно, любовь к Хонор делала кота не вполне беспристрастным, но он знал, как глубоки ее раны, и мягко журил ее за привычку судить себя куда строже, чем всех остальных. Хонор глубоко вздохнула и снова открыла глаза, в который раз заставляя себя принять его поддержку и отбросить боль.
Она подняла взгляд и слабо улыбнулась, стараясь успокоить МакГиннеса и Лафолле. Через Нимица до нее донеслась их озабоченность, а они не заслужили возиться с человеком, запутавшимся в собственной боли и потерях. Она заставила себя улыбнуться более искренне и почувствовала их облегчение.
– Извините, – голос ее прозвучал хрипловато, и Хонор откашлялась.– Я просто задумалась, – сказала она уже более деловым и спокойным тоном.– Так или иначе, Эндрю, факты остаются фактами. Пока они не нарушают законов, люди имеют право говорить, что хотят.
– Но они даже не из нашего поместья, миледи, – упрямо продолжал Лафолле, – и…
Она негромко рассмеялась и жестом прервала его.
– Не надо так беспокоиться! Я достаточно толстокожа, чтобы пережить честно высказанные мнения, даже если их высказывают посторонние, до которых мне дела мало. И если моя охрана начнет давить несогласных, то это только докажет, что они правы, верно?
На лице майора по-прежнему читалось упрямое несогласие, но он замолчал, не в состоянии оспорить ее аргументы. Все это было ужасно несправедливо! Ему не полагалось знать, что кот позволяет леди Харрингтон чувствовать чужие эмоции. Он не до конца понимал, почему она скрывает эту способность, но майор был склонен с ней согласиться. Даже на Грейсоне, где люди должны были бы знать правду, многие постоянно недооценивали разумность Нимица. Они считали его просто сообразительным домашним любимцем, а не личностью, хотя его способность предупреждать землевладельца о враждебных намерениях уже показала себя спасительным секретным оружием.
С точки зрения Эндрю Лафолле, такое оружие и правда лучше держать в секрете. Но невозможно служить ей на таком близком расстоянии, как выпало ему, и не понять в конечном счете, как обстоит дело. Понимал он и то, что она воспринимает лишь эмоции… и уверена, что никто не знает, как сильно она пострадала. Что никто из ее гвардейцев, и даже МакГиннес, не знает, как она плачет по ночам. Но Эндрю Лафолле подчинялись все охранные системы Дворца Харрингтон, и он знал. Он поклялся защищать ее, а если понадобится, умереть за нее, но от некоторых вещей никто ее не мог защитить, кроме разве что Нимица. Она столько страдала, столько потеряла, и его охватывал гнев, когда он слышал, как ее преследуют и поливают грязью и оскорблениями ублюдки, которых специально привозили в поместье Харрингтон.
Однако леди Харрингтон не только имела право отдавать приказы как землевладелец, она еще и была права. И даже если не так, он не желал нагружать ее еще и спорами с собственными гвардейцами в придачу ко всем остальным проблемам. Так что он не стал возражать и просто кивнул.
Она поблагодарила его легкой улыбкой, и он улыбнулся в ответ, радуясь, что Нимиц не телепат. В конце концов, чего землевладелец не знает, то ее и не расстроит. Разведка полковника Хилла определила, что, скорее всего, агитаторы собираются обвинять ее в блуде – за связь вне брака с Полом Тэнкерсли. Это опасно уже само по себе, подумал он. Святость брака и греховность секса без брака составляли основу грейсонских религиозных верований. Большинство грейсонцев (хотя и не все), когда такое случалось, обвиняли во всем мужчину. Женщин на Грейсоне рождалось втрое больше, чем мужчин, а суровые условия жизни и религия выработали жесткий кодекс ответственности. Мужчина, вступавший в случайную связь, нарушал свою основную обязанность – защищать и обеспечивать женщину, которая отдала ему свою любовь и могла родить ему детей. Все же осуждение не всегда распространялось лишь на одну сторону, и даже грейсонцы, искренне уважавшие землевладельца Харрингтон, часто испытывали неловкость, когда дело касалось ее отношений с Тэнкерсли. Большинство из них принимали тот очевидный факт, что у мантикорцев приняты другие стандарты и по этим стандартам они с Тэнкерсли не совершили никаких прегрешений. Но Лафолле предполагал, что многие старались об этом просто не думать. Он подозревал, что это знали и фанатики, которые ненавидели ее просто за то, что она была Хонор Харрингтон. Рано или поздно один из них использует этот аргумент там, где леди Харрингтон сможет его услышать, и майор знал, как больно ее это ранит. Не политически, а изнутри, в душе, и так истерзанной потерей любимого человека.
Так что он с ней не спорил. Вместо этого он решил еще раз проверить у Хилла данные на агитаторов, чтобы выявить главных поганцев. Наверняка леди Харрингтон разозлится, когда узнает, что он заранее… дискутировал с этими типами, но он был готов и потерпеть, лишь бы только на нее не вылилась очередная порция грязных обвинений, которые могут по-настоящему ее ранить.
Хонор встретилась взглядом с гвардейцем и на мгновение опустила брови. Какие-то планы скрывались за его невинными серыми глазами, но она пока не знала какие. Она решила приглядывать за ним в дальнейшем, потом отбросила эту мысль и пересадила Нимица на его собственный стул, чтобы вернуться к ланчу.
Сегодня у нее было напряженное расписание, и она уже достаточно времени потратила на жалость к себе. Чем скорее она поест, тем скорее займется делом, сказала она себе твердо и взяла вилку.
Глава 3
Хонор замерла посреди тропинки как вкопанная. Нимиц тут же спрыгнул с ее плеча и, словно клуб серо-бежевого дыма, исчез в подстриженных кустах. Хонор закрыла глаза и улыбнулась, через эмпатическую связь чувствуя, как он бежит сквозь заросли цветущих земных азалий и колосковых цветов со Сфинкса.
Эндрю Лафолле остановился одновременно с землевладельцем и удивленно приподнял бровь, заметив отсутствие Нимица. Потом он с усмешкой покачал головой, поняв, в чем дело, по привычке тщательно осмотрелся и сложил руки на груди, приготовившись ждать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62