Стоящего в полном одиночестве.
По морщинистому лицу старика медленно расползалась улыбка. Печальная улыбка, но все-таки улыбка.
Удачи тебе, сынок, молча пожелал он.
10
Весь день провел на телефоне, пытаясь найти работу. Ничего не светит. Попросту нет никакой работы для двадцатилетних, проведших всю свою жизнь на фермах. Я могу чинить механизмы, работать с деловым компьютером, ухаживать за скотом, немного даже разбираюсь в ветеринарии. Но это никого не интересует. У меня нет диплома нужного колледжа. Все смотрят на цифры вместо человека.
Сотрудники социального обеспечения говорили с мамой и папой, и по меньшей мере пять различных политических партий позвонили прокручивая свои записанные призывы. Я даже получил один такой от компании утверждающей, что она вербует людей ехать в Латинскую Америку воевать с партизанами подрывающими там законно избранные правительства.
Я не знаю ни что делать никуда податься. Мне, разумеется, не нравится мысль съезжать с фермы, но нам придется это сделать, еще до конца этого месяца.
Дневник Уильяма Пальмквиста.
Они ехали вдоль одного из старых каналов, ведшего к отдельной реке Евфрат. Дэнни был не чужд к наездничеству, а Бхаджат ехала так, словно родилась на арабском скакуне, быстрая, как мысль, грациозная, словно она и гладкий белый конь были единым целым.
Они ехали мимо рощ оливковых деревьев и полей с новыми зелеными побегами, запыхавшись от свободы ветра, под ярким бронзовым небом, похожим на перевернутую чащу из кованного золота, а рядом с ними переливалась на солнце вода в канале.
Высоко над ними стрекотал вертолет. Выкрашенный в черно-красные цвета шейхства аль-Хашими, он оставался так высоко, что казался всего лишь точкой на небе, не замечаемый двумя всадниками внизу. Пилот вертолета следил за ними в приделанный к шлему электронно-оптический бинокль. Для него вся эта сцена не имела большого смысла. Дочь шейха бешено скакала в дневную жару по тропе вдоль канала, а этот втершийся А-риш старался не отставать от нее. Они только что проскакали мимо Ясеневой Рощи и огибали теперь жалкие крестьянские фермы. Канал был грязной серо-коричневой канавой, полезной, но некрасивой.
Дэнни побудил своего коня поднажать, и скакун охотно откликнулся на это. Но Бхаджат все равно оставалась впереди, ее густые черные волосы струились по плечам. Она оглянулась на него и рассмеялась.
Затем она вдруг резко свернула с тропы вдоль канала, направляясь мимо края одного из обработанных полей к развалинам каких-то старых каменных зданий, стоящих на небольшой возвышенности посреди плоской равнины. Дэнни последовал за ней.
Поводья Бхаджат натянула под прохладной тенью массивной каменной арки. Та была единственной все еще не тронутой частью здания. Стены по обеим сторонам от нее пообвалились. Дэнни остановил всхрапнувшего и вставшего на дыбы коня по другую сторону арки.
— Он хочет еще побегать, — крикнула ему Бхаджат. — Он пока еще не готов отдыхать.
— Ну, а я готов, — отозвался Дэнни, перекидывая ногу через скрипучее седло и с благодарностью соскакивая на твердую землю.
— Вы хороший наездник, — отозвалась Бхаджат, ведя коня под уздцы.
— Не такой хороший, как вы.
— О, мы с Синбадом старые друзья. Мы скакали вместе не один год. — Конь мотнул головой, словно соглашаясь с тем, что говорила Бхаджат.
— Синбад, — проговорил Дэнни. — Вам нравятся имена из «Тысячи и одной ночи».
— О да, — ответила Бхаджат. — Из всех имен в этих сказках мне больше всего нравится имя Шахерезада.
— Не вам одной, — усмехнулся он. — Одна из этих чертовый пронок называет себя Шахерезадой.
— В самом деле? — Бхаджат чуть отвернулась от него.
— Вероятно именно она-то и приказала убить меня, — сказал он.
— О нет, — сразу же ответила она. — Я бы так о ней не думала. Как она могла захотеть убить такого мужчину? Вероятно, она очень расстроилась, узнав, что ее друзья решили напасть на вас.
Дэнни состроил кислую гримасу.
— Могу себе представить.
Они привязали лошадей рядом со скудной порослью травы и сняли с них седла и сумки. Дэнни увидел, что почва тут песчаная, сухая. На ней едва ли что-нибудь произрастало. Но из одной старой обвалившейся стены пробилось на волю искривленное старое дерево, покрытое полной листвой. Они отнесли туда седельные сумки и присели в тени дерева.
Бхаджат достала сэндвичи и ледяной чай, и они не спеша позавтракали. Один раз Дэнни подумалось, что он слышит бренчащий шепот далекого вертолета, но в основном они могли с таким же успехом заехать на миллион миль в пустыню, настолько полным было их уединение.
Он посмотрел на недоеденный им сэндвич, потом на Бхаджат, и рассмеялся.
Ее темные глаза спросили его, почему.
— Посмотрите вот на это, — поднял он запястье. — Я могу позвонить в любую библиотеку в мире и велеть компьютеру почитать нам стихи, верно?
— Да, — согласилась она нерешительно, не понимая.
— Значит, — сказал он, постучав по наручному коммуникатору, — «книга стихов под ветвью», — он показал на дерево, — «хлеба ломоть, кувшин вина»…
— Омар Хайям, — догадалась Бхаджат. — Он был персом и умер в бесчестии. Пьяница.
— Он был потрясным поэтом.
— Мы не пьем вино, — указала с дразнящей улыбкой Бхаджат.
— Ну и что? Важно другое, «… и ты, поющая со мной в пустыне дикой…»
— Я не могу петь, — покачала головой Бхаджат. — Мой голос не годится для пения.
— Каждое сказанное тобой слово, Бхаджат, это песня. Каждый раз, когда я вижу твое лицо, твою улыбку, это величайшая песня любви, какую когда-либо пели.
Она опустила очи долу, словно покраснела, как полагалось подобающе воспитанной мусульманской даме. Но он видел, что она улыбается. Он протянул к ней руку и притянул ее к себе, и она охотно, радостно прильнула к нему, со всей страстью, подъем которой он ощутил и в собственном теле.
Любовью они занимались пылко и все же не торопясь. Дэнни исследовал каждый изгиб, каждую пору ее гибкого юного тела: изгиб шеи, пластическую твердость бедер, мягкость грудей, почти невидимый холм на изгибе спины, теплую, трепещущую, податливую, настойчивую чудесность. Ее руки, кончики пальцев и язык находили каждый нерв, искривший и горевший у него под кожей.
Когда Дэнни наконец перешел в сидячее положение, солнце отбрасывало по развалинам длинные тени. Усмехнувшись он обернулся посмотреть на улыбающуюся ему Бхаджат.
— Твоему отцу я не очень-то понравлюсь.
Она медленно закрыла глаза и ответила:
— Ты ему не понравился с самого начала.
— Именно это я и почувствовал.
— Но мы с самого начала были одним существом, мой прекрасный А-риш. Наша кровь смешалась. Именно это-то и ненавистно отцу.
— Ты имеешь в виду переливание крови.
Она кивнула, по-прежнему не открывая глаз.
— Врач сказал, что ты умрешь от потери крови. Времени не было. У тебя оказалась та же группа крови, что и у меня. Это было предопределено.
— Ты дважды спасла мне жизнь.
— Один раз, два раза, сто раз… — она улыбнулась. — Твоя жизнь — моя жизнь милый. Я поняла это с того мгновения, когда впервые увидела тебя, когда Хамуд принес тебя в машину.
— А когда я впервые увидел твое лицо, — признался Дэнни, — залитое лунным светом… я тогда уже влюбился в тебя.
— Это хорошо.
— Но как насчет твоего отца? Он же даже не знает, что я покинул дом.
— Он слишком занят своей работой, чтобы все время следить за нами. Охранников же можно подкупить. Один из них влюблен в Ирину, служанку-гречанку. Было не так уж сложно добиться, чтобы он навестил ее на полчаса, вместо того, чтобы следить за тобой.
— Но он ведь хочет услать тебя подальше — на «Остров номер 1».
— Я не поеду, — просто ответила она.
— А почему он держит тебя в доме, словно пленницу? Почему не выпускает меня?
— Чтобы защитить тебя от убийц из ПРОНа, — ответила она. А затем с улыбкой добавила: — И чтобы держать тебя взаперти от своей дочери, которая безумно влюблена в тебя.
Аль-Хашими сидел в своем передвижном кабинете, гигантском сухопутном крейсере, бороздившем сушу с помощью двигателей, работающих на водороде. Внутри крейсер ничем не напоминал деловой кабинет. Облаченный в племенную галабею, шейх удобно развалился на небольшой горе мягких подушек. Сквозь сильно затемненные окна он видел ряды и ряды микроволновых антенн, тонких металлических шестов, протыкавших небо и пивших, передаваемую со спутников солнечную энергию.
Космическая ирония судьбы состояла в том, что арабские страны, некогда столь богатые нефтью, по-прежнему находились на переднем крае производства энергии. Западные страны ожидали, что могущество саудовцев и хашимитов спадет и исчезнет, когда иссякнет нефть под их пустынями. Жадные индустриальные страны дожидались развала арабского могущества, им уже рисовалось, как они отомстят этим выскочкам — последователям ислама.
— Но, да будут благословенны головы их отцов, арабы оказались достаточно мудры, чтобы понять, что их пустыни — идеальное место для строительства ферм солнечной энергии. Воспользовавшись огромным богатством, нажитым на продаже нефти, арабы вложили уйму денег в «Остров номер 1» и изготовляемые этой колонией Спутники Солнечной Энергии.
И безлюдные пустыни Аллаха оказались куда полезней, чем могло бы присниться этим безбожным жителям Запада. Где еще найдешь лучшее место для антенных ферм, принимавших энергию со спутников? Сильные лучи микроволновой энергии нельзя направлять в сердце города или даже на сельскохозяйственные угодья. В Европе теснота, свободного пространства там нет. Никто не хотел видеть безобразную, а может и опасную антенную ферму рядом со своим домом, городом, фермой, курортом.
Жители Запада страшились невидимых микроволновых волн точно также, как страшились атомных электростанций, могущих спасти их от нехватки энергии в предыдущий век. Но в Северной Африке, Аравии, Ираке и иранской империи Пехлеви имелись огромные безлюдные просторы. Достаточно странно, никто иной как израильтяне во многом обеспечили высокой технологией и квалифицированными инженерами то строительство, что превратило эти безлюдные просторы в центре энергии, питавшую всю Европу от Ирландии до Урала.
Аль-Хашими улыбнулся, глядя, как по встроенному в стенку крейсера экрану связи проплыли самые последние сообщения. Скандинавскую притенную ферму опять закрыли. Защитники окружающей среды винили приток энергии со спутников в нарушении экологического баланса Арктики и наводнениях, уничтоживших сельскохозяйственные угодья дальше на юге.
Он коснулся кнопки на небольшой панели с клавишами сбоку от него, и видеоэкран показал, как средства массовой информации освещали скандинавское фиаско. И рассмеялся вслух.
— И зачем им всегда называть любую экологию обязательно «хрупкой»? — спросил он своего гостя, молча сидевшего на подушках лицом к шейху.
На госте было темное обмундирование и клетчатая гутра шофера аль-Хашими. Он кивнул, но ничего не сказал. Он умел узнавать риторический вопрос, когда слышал его.
— Сейчас они болтают о «хрупкой экологии» северной тундры и ледников. Когда мы строили здесь притенные фермы, речь шла о «хрупкой экологии» пустыни. Ха!
Молодой человек чуть пошевелился.
— Посмотри на это, — приказал аль-Хашими, показывая на окна крейсера и мелькающие за ними антенны. — Какая экология? В пустыне пусто. В ней нет ничего такого, что понадобилось бы любому нормальному человеку. Мы уже пять лет пользуемся этой притенной фермой, и какой от этого вред? Убито несколько змей. Спалило несколько ястребов, потому что они оказались слишком глупы и не летали подальше от луча.
— Но радиация может быть опасна, — сказал молодой человек, — если оставаться в ней достаточно долго.
Аль-Хашими изогнул бровь в его сторону.
— Боишься, Хамуд? Ты?
— Нет. — Курд может быть таким же храбрым, как любой араб, подумал Хамуд.
— Опасаться нечего, — тонко улыбнулся аль-Хашими. — Хотя кое-что от луча может слегка просачиваться по границам притенной фермы, этот фургон экранирован. Мы едем в полной безопасности.
— И комфорте, — добавил Хамуд, чтобы показать, какого он мнения о роскоши шейха.
— Ты аскет, — усмехнулся аль-Хашими.
Хамуд покачал головой.
— Я не привык к такой роскоши. У шофера жизнь… менее комфортабельна.
— Ты хочешь сказать, — рассмеялся аль-Хашими, — что глава ПРОН не имеет своих мелких удобств?
— С удобствами революции не совершить, — сурово ответил Хамуд.
— Полагаю, революционер должен страдать ради своего дела. Это часть его образа.
Хамуд ничего не сказал.
— А эта женщина среди вас… эта Шахерезада… она тоже аскетка?
— Она символ, — ответил с бесстрастным лицом Хамуд, — и мало чего иного. Вождь ПРОН в этой части мира — я.
— Конечно, — согласился аль-Хашими.
— Мои последователи из ПРОН боятся вас, — сказал Хамуд. — Они опасаются, что получая от вас деньги и помощь, мы сами лезем в капкан.
— Твои последователи думают, — голос аль-Хашими напрягся до хрупкости, — что хашимитский шейх, потомок сына Пророка, нарушит свою клятву?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62