Ты хочешь мне сказать, что у вас не осталось денег на страховку?
Джек промолчал.
– В таком случае ты должен немедленно забрать свою долю.
– Поздно. Припасы закуплены и погружены в трюм. Хотя мы могли бы взять в долю кого-то ещё…
Элиза фыркнула.
– Что за муха тебя укусила? Бродяжничество очень тебе шло. А вот коммерция – явно не твоя стихия.
– Жаль, что ты не сказала раньше, – проговорил Джек. – Как только я услышал от мистера Фута об этой возможности, то подумал, что таким способом сумею вырасти в твоих глазах.
Тут Джек едва не свалился в канал – неосторожно сболтнув правду, он почувствовал приступ головокружения. Меж тем у Элизы лицо стало такое, будто Евгений пырнул её острогой пониже спины: она остановилась, расставила ноги, обняла себя руками, словно от колики в животе, взглянула мутным взглядом на канал и пару раз шмыгнула носом.
Тут бы Джеку возликовать, но его внезапно настигла тупая обречённость. Он не рассказал Элизе ни про тухлую рыбу, ни про красноглазых коней. Не сказал, что мог убить, но по дури пощадил негодяя, который обратил её в рабство. Однако он точно знал, что когда-нибудь она это выяснит, а когда выяснит – лучше ему не быть на Европейском континенте.
– Покажи мне корабль, – сказала она наконец.
Они обогнули угол, и, как это часто бывает в Амстердаме, перед ними неожиданно открылся вид на усеянный кораблями Эйсселмер. На берегу Эй стояла Селедочная башня: круглая и кирпичная, она высилась над склизкой вонючей пристанью, у которой пришвартовались три судна: два транспортных, доставляющих провиант кораблям на внешнем рейде, и «Раны Господни». Бриг выглядел так, будто его разбирают на части: все люки открыты, да и остальные части палубы структурно не менее сомнительны, особенно сейчас, когда на них опускали огромные бочки с селёдкой и загадочные мешки со шлюпа.
Не успел Джек заговорить о подлинных мореходных качествах шлюпа, как Элиза с непонятной ему решимостью выбежала на пристань, метя юбками то, что не каждая хотела бы принести домой. Один из мешков лопнул: содержимое высыпалось на пристань и захрустело под башмаками Элизы. Она нагнулась, вложила руку в дыру, чем-то напоминая в это мгновение Фому Неверного, вытащила пригоршню товара и, подержав его мгновение, просыпала звенящим дождём.
– Каури, – произнесла она отрешенно.
В первый миг Джек подумал, что Элиза остолбенела – возможно, от гениальности их плана, – однако, присмотревшись внимательнее, понял, что она сосредоточенно думает.
– Они самые, – сказал Джек. – В Африке это деньги!
– Ненадолго.
– О чём ты? Деньги есть деньги. Господин Влийт двадцать лет на них сидел, ожидая, пока упадут пены.
– Несколько недель назад, – сказала Элиза, – пришла весть, что голландцы приобрели некие острова неподалёку от Индии, Мальдивы и Лаккадивы, и что там нашли огромное количество каури. С тех пор, как новость стала известна, они не стоят практически ничего.
Джеку потребовалось некоторое время, чтобы оправиться от услышанного.
При нём была сабля, а господин Влийт, пухлый и белобрысый, стоял на вершине камня, разбираясь в каких-то бумагах с поставщиком провианта. Джеку, естественно, представилось, как он подбегает, вставляет лезвие между двумя подбородками господина Влийта и нажимает посильней. Однако это лишь доказало бы правоту Элизы (а именно, что он не рождён ворочать делами), а Джек не хотел доставлять ей такой радости. Уж коли сам Джек не получит удовольствия, о котором мечтал последние шесть месяцев, с какой стати баловать её? Чтобы чем-то занять тело, покуда работает голова, он помог закатить по сходням несколько бочек.
– Теперь слова «торговля воздухом» обрели для меня новый смысл. – Всё, что Джек смог придумать. – Это реально, – сказал, хлопая по бочке, – и это реально, – топая по палубе «Ран Господних», – и это, – поднимая пригоршню раковин, – тоже; все ничуть не менее реально, чем десять минут назад, или до того, как прибыли новости с Мальдивов и Лаккадивов…
– Они прибыли по суше – куда быстрее, чем идет корабль, огибающий мыс Доброй Надежды. Не исключено, что вы попадёте в Африку раньше нагруженных раковинами судов, которые, надо думать, идут туда с Мальдивов.
– Именно на это, я уверен, и рассчитывает господин Влийт.
– Но, добравшись до Африки, что вы купите на каури, Джек?
– Ткань.
– Ткань?!
– Потом поплывем на запад – говорят, что африканские ткани хорошо идут в Вест-Индии.
– Африканцы не экспортируют ткани, Джек. Они их ввозят.
– Ты ошибаешься. Господин Влийт говорил совершенно определённо: мы поплывём в Африку, обменяем наши каури на куски ситца – полагаю, ты знаешь, что это такая индийская ткань, – и доставим их через Атлантику…
– «Кусок ситца» означает негра в возрасте от пятнадцати до сорока лет, – сказала Элиза. – Ситец, как и каури, заменяет в Африке деньги, и африканцы продают за него своих собратьев.
Тишина длилась столько же, сколько на балу герцога д'Аркашона. Джек стоял на медленно движущейся палубе «Ран Господних», Элиза – на пристани.
– Ты собираешься заняться работорговлей, – безжизненным голосом произнесла она.
– Ну… я до сей минуты понятия не имел…
– Верю. Но сейчас ты должен покинуть этот корабль и уйти прочь.
Идея была великолепная, и что-то в Джеке готово было за неё ухватиться. Однако бес противоречия взял верх, и он решил ответить возмущённым отказом:
– И пустить по ветру свою долю?
– Лучше, чем пустить по ветру свою бессмертную душу. Ты пустил по ветру страусовые перья и коня, Джек. Знаю, что так. Почему не повторить это сейчас?
– Моя доля куда ценнее.
– А как насчёт другой добычи из лагеря великого визиря, Джек?
– Ты о сабле?
Элиза мотнула головой, не глядя ему в глаза.
– Я помню эту добычу, – признал Джек.
– Пустишь по ветру и её?
– Верно, она куда ценнее…
– И стоит больше денег, – ввернула Элиза.
– Уж не предлагаешь ли ты себя продать…
С Элизой случился странный приступ смеха и рыданий одновременно.
– Я хочу сказать, что уже заработала больше, чем стоили перья, сабля и конь вместе взятые, и скоро заработаю ещё больше. Так что если тебя волнуют деньги, сойди с «Ран Господних», останься со мною в Амстердаме и скоро вообще забудешь про этот корабль.
– Не очень-то уважаемое дело – жить за счёт женщины.
– С каких пор тебя заботит чьё-то уважение?
– С тех пор, как люди стали меня уважать.
– Я предлагаю тебе безопасность, счастье, богатство – и моё уважение, – сказала Элиза.
– Ты не будешь уважать меня долго. Дай мне сходить в одно плавание, вернуть деньги, и…
– Одно плавание для тебя. Вечные страдания для негров, которых вы купите, и для их потомков.
– Так или иначе я теряю мою Элизу… – Джек пожал плечами. – Я становлюсь вроде как дока по вечным страданиям.
– Тебе дорога жизнь?
– Эта? Не очень.
– Сойди с корабля, если хочешь сохранить хоть какую-нибудь.
Элиза видела то, чего не заметил Джек: погрузка «Ран Господних» закончилась. Люки опустили на место, за селёдку расплатились (серебряными монетами, не каури), матросы отдавали швартовы. На пристани остались только господин Влийт и Евгений: голландец торговался с аптекарем из-за сундучка с лекарствами, русский получал благословение от старообрядческого попа. Сцена была настолько курьёзна, что полностью захватила внимание Джека; он очнулся, только когда матросы закричали. Он повернулся к ним – из-за чего шум. Однако они все с ужасом смотрели на пристань. Джек перепугался, что на Элизу напали негодяи.
Он обернулся и как раз успел увидеть, что Элиза схватила гарпун, оставленный Евгением у ящиков, и в этот самый миг бросает его в Джека. Она, разумеется, никогда не метала гарпун, но по-женски умела целить в самое сердце, и острога летела на него прямо, как Истина. Джек, припомнив давние уроки фехтовального мастерства, хотел обернуться боком, но потерял равновесие и упал на грот-мачту, выбросив левую руку, чтобы смягчить удар. Широкие зубья гарпуна пропахали его грудь и отскочили от ребра, или от чего ещё, так что остриё, пройдя в узкий промежуток между лучевой и локтевой костью, вонзилось в мачту – пригвоздило его к дереву. Джек почувствовал это раньше, чем увидел, потому что глядел на Элизу. Однако она уже шла прочь, даже не обернувшись посмотреть, попала в него или нет.
Амстердам
июнь 1685
Д'Аво и два высоких, необычно свирепых на вид лакея проводили Элизу до пристани за площадью Дам, на канале, ведущем к Харлему. Здесь стояло пришвартованное судно; на его борт входили по сходням пассажиры. Издали оно показалось Элизе маленьким из-за странно игрушечного вида: нос и корма круто загибались вверх, придавая судёнышку сходство с толстым мальчиком, который, лежа на животе, хочет дотянуться пятками до затылка. Приглядевшись, она увидела, что судно хоть и лёгкое, тем не менее двадцати футов длиной и при этом узкое.
– Я не собираюсь утомлять вас скучными подробностями – их возьмут на себя Жак и Жан-Батист.
– Они отправляются со мной?!
– Дорога в Париж не лишена опасностей, – сухо отвечал д'Аво, – даже для слабых и невинных. – Тут он поглядел на ещё дымящиеся дома господина Слёйса, не более чем на выстрел по этому же самому каналу.
– Очевидно, меня вы к этой категории не относите, – фыркнула Элиза.
– Ваша привычка метать гарпуны в моряков должна была излечить от иллюзий даже самых отъявленных сластолюбцев.
– Вы об этом слышали?
– Чудо, как вас не арестовали – здесь, в городе, где даже целоваться запрещено.
– Вы установили за мной слежку, мсье? – Элиза возмущённо взглянула на Жака и Жана-Батиста, которые, временно притворившись глухонемыми, возились с многочисленным багажом. Большую часть тюков Элиза видела впервые, но д'Аво явственно дал понять, что они вместе с содержимым принадлежат ей.
– Вы всегда будете возбуждать интерес, мадемуазель, так что привыкайте. Тем не менее – даже если вынести за скобки склонность к метанию гарпунов – некоторые досужие сплетники в этом городе уверяют, будто вы причастны к финансовой атаке на господина Слёйса и нападению разъярённой толпы на его жилище, а также к отплытию к Англии эскадры под знамёнами герцога Монмутского. Не веря, разумеется, нелепицам, я все же тревожусь о вас…
– Как заботливый дядюшка. Я тронута!
– Посему этот кааг доставит вас и ваших сопровождающих…
– Через Харлемермер в Лейден и оттуда в Брилле через Гаагу.
– Как вы угадали?
– Герб Брилле вырезан на гакаборте напротив амстердамского. – Элиза указала на кораблик. Д'Аво обернулся посмотреть, Жак и Жан-Батист – тоже. В этот самый миг послышалось сипение, словно от прохудившейся волынки, и Элизу отодвинул плечом направляющийся к сходням крестьянин. Покуда неучтивый мужлан поднимался на кааг, Элиза приметила странно знакомый горбоносый профиль, и у неё на миг перехватило дыхание. Д'Аво обернулся и пристально взглянул ей в лицо. Некое шестое чувство подсказывало Элизе, что сейчас не время поднимать шум. Она быстро продолжила: – Здесь больше парусов, чем нужно для плавания по каналам, – вероятно, чтобы пересечь Харлемермер. Кааг узкий – чтобы пройти в шлюз между Лейденом и Гаагой. Однако он не столь прочен, чтобы совладать с течениями Зеландии – никто такой не застрахует.
– Верно, – кивнул д'Аво. – В Брилле вы пересядете на лучше застрахованное судно, которое доставит вас в Брюссель. – Он как-то странно взглянул на Элизу. Мужлан тем временем затерялся среди пассажиров и груза на палубе. – Из Брюсселя вы сушей отправитесь в Париж, – продолжал посол. – Летом сухопутная дорога не столь комфортабельна, но во времена вооружённых мятежей против английского короля куда более безопасна.
Элиза глубоко вздохнула, пытаясь удержать перед глазами видение тысяч освобождённых рабов, однако призрачная конструкция таяла под летним амстердамским солнцем, и сквозь неё проступали жёсткие очертания чёрных домов и белых оконных рам.
– Мой душка-герцог! – сказала она. – Какое безрассудство!
– Этьенн д'Аркашон – который, к слову, спрашивает о вас в каждом письме – страдает тем же недостатком. В его случае безрассудство сглажено умом и воспитанием, но именно по безрассудству он потерял руку в схватке с бродягой!
– Ах, мерзкие бродяги!
– Уверяют, что он быстро идёт на поправку.
– Как доберусь до Парижа, сразу сообщу вам новости о нём.
– Сообщайте мне всё, особенно то, что не представляется новостями, – потребовал д'Аво. – Если научитесь читать версальскую жизнь, как гакаборты и страховые полисы голландских судов, обернуться не успеете, как станете вертеть Францией.
Элиза расцеловала д'Аво в обе щеки, тот расцеловал её. Жак и Жан-Батист провели Элизу по сходням и, едва кааг двинулся по каналу, принялись раскладывать вещи в маленькой каюте, которую ей нанял посол. Элиза меж тем стояла у поручня в обществе других пассажиров и любовалась амстердамскими набережными. В этом городе вечно некогда замедлить шаг, остановиться, потому так странно и приятно рассматривать его вблизи и в то же время не набегу – словно низко летящий ангел, наблюдающий за людской суетой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Джек промолчал.
– В таком случае ты должен немедленно забрать свою долю.
– Поздно. Припасы закуплены и погружены в трюм. Хотя мы могли бы взять в долю кого-то ещё…
Элиза фыркнула.
– Что за муха тебя укусила? Бродяжничество очень тебе шло. А вот коммерция – явно не твоя стихия.
– Жаль, что ты не сказала раньше, – проговорил Джек. – Как только я услышал от мистера Фута об этой возможности, то подумал, что таким способом сумею вырасти в твоих глазах.
Тут Джек едва не свалился в канал – неосторожно сболтнув правду, он почувствовал приступ головокружения. Меж тем у Элизы лицо стало такое, будто Евгений пырнул её острогой пониже спины: она остановилась, расставила ноги, обняла себя руками, словно от колики в животе, взглянула мутным взглядом на канал и пару раз шмыгнула носом.
Тут бы Джеку возликовать, но его внезапно настигла тупая обречённость. Он не рассказал Элизе ни про тухлую рыбу, ни про красноглазых коней. Не сказал, что мог убить, но по дури пощадил негодяя, который обратил её в рабство. Однако он точно знал, что когда-нибудь она это выяснит, а когда выяснит – лучше ему не быть на Европейском континенте.
– Покажи мне корабль, – сказала она наконец.
Они обогнули угол, и, как это часто бывает в Амстердаме, перед ними неожиданно открылся вид на усеянный кораблями Эйсселмер. На берегу Эй стояла Селедочная башня: круглая и кирпичная, она высилась над склизкой вонючей пристанью, у которой пришвартовались три судна: два транспортных, доставляющих провиант кораблям на внешнем рейде, и «Раны Господни». Бриг выглядел так, будто его разбирают на части: все люки открыты, да и остальные части палубы структурно не менее сомнительны, особенно сейчас, когда на них опускали огромные бочки с селёдкой и загадочные мешки со шлюпа.
Не успел Джек заговорить о подлинных мореходных качествах шлюпа, как Элиза с непонятной ему решимостью выбежала на пристань, метя юбками то, что не каждая хотела бы принести домой. Один из мешков лопнул: содержимое высыпалось на пристань и захрустело под башмаками Элизы. Она нагнулась, вложила руку в дыру, чем-то напоминая в это мгновение Фому Неверного, вытащила пригоршню товара и, подержав его мгновение, просыпала звенящим дождём.
– Каури, – произнесла она отрешенно.
В первый миг Джек подумал, что Элиза остолбенела – возможно, от гениальности их плана, – однако, присмотревшись внимательнее, понял, что она сосредоточенно думает.
– Они самые, – сказал Джек. – В Африке это деньги!
– Ненадолго.
– О чём ты? Деньги есть деньги. Господин Влийт двадцать лет на них сидел, ожидая, пока упадут пены.
– Несколько недель назад, – сказала Элиза, – пришла весть, что голландцы приобрели некие острова неподалёку от Индии, Мальдивы и Лаккадивы, и что там нашли огромное количество каури. С тех пор, как новость стала известна, они не стоят практически ничего.
Джеку потребовалось некоторое время, чтобы оправиться от услышанного.
При нём была сабля, а господин Влийт, пухлый и белобрысый, стоял на вершине камня, разбираясь в каких-то бумагах с поставщиком провианта. Джеку, естественно, представилось, как он подбегает, вставляет лезвие между двумя подбородками господина Влийта и нажимает посильней. Однако это лишь доказало бы правоту Элизы (а именно, что он не рождён ворочать делами), а Джек не хотел доставлять ей такой радости. Уж коли сам Джек не получит удовольствия, о котором мечтал последние шесть месяцев, с какой стати баловать её? Чтобы чем-то занять тело, покуда работает голова, он помог закатить по сходням несколько бочек.
– Теперь слова «торговля воздухом» обрели для меня новый смысл. – Всё, что Джек смог придумать. – Это реально, – сказал, хлопая по бочке, – и это реально, – топая по палубе «Ран Господних», – и это, – поднимая пригоршню раковин, – тоже; все ничуть не менее реально, чем десять минут назад, или до того, как прибыли новости с Мальдивов и Лаккадивов…
– Они прибыли по суше – куда быстрее, чем идет корабль, огибающий мыс Доброй Надежды. Не исключено, что вы попадёте в Африку раньше нагруженных раковинами судов, которые, надо думать, идут туда с Мальдивов.
– Именно на это, я уверен, и рассчитывает господин Влийт.
– Но, добравшись до Африки, что вы купите на каури, Джек?
– Ткань.
– Ткань?!
– Потом поплывем на запад – говорят, что африканские ткани хорошо идут в Вест-Индии.
– Африканцы не экспортируют ткани, Джек. Они их ввозят.
– Ты ошибаешься. Господин Влийт говорил совершенно определённо: мы поплывём в Африку, обменяем наши каури на куски ситца – полагаю, ты знаешь, что это такая индийская ткань, – и доставим их через Атлантику…
– «Кусок ситца» означает негра в возрасте от пятнадцати до сорока лет, – сказала Элиза. – Ситец, как и каури, заменяет в Африке деньги, и африканцы продают за него своих собратьев.
Тишина длилась столько же, сколько на балу герцога д'Аркашона. Джек стоял на медленно движущейся палубе «Ран Господних», Элиза – на пристани.
– Ты собираешься заняться работорговлей, – безжизненным голосом произнесла она.
– Ну… я до сей минуты понятия не имел…
– Верю. Но сейчас ты должен покинуть этот корабль и уйти прочь.
Идея была великолепная, и что-то в Джеке готово было за неё ухватиться. Однако бес противоречия взял верх, и он решил ответить возмущённым отказом:
– И пустить по ветру свою долю?
– Лучше, чем пустить по ветру свою бессмертную душу. Ты пустил по ветру страусовые перья и коня, Джек. Знаю, что так. Почему не повторить это сейчас?
– Моя доля куда ценнее.
– А как насчёт другой добычи из лагеря великого визиря, Джек?
– Ты о сабле?
Элиза мотнула головой, не глядя ему в глаза.
– Я помню эту добычу, – признал Джек.
– Пустишь по ветру и её?
– Верно, она куда ценнее…
– И стоит больше денег, – ввернула Элиза.
– Уж не предлагаешь ли ты себя продать…
С Элизой случился странный приступ смеха и рыданий одновременно.
– Я хочу сказать, что уже заработала больше, чем стоили перья, сабля и конь вместе взятые, и скоро заработаю ещё больше. Так что если тебя волнуют деньги, сойди с «Ран Господних», останься со мною в Амстердаме и скоро вообще забудешь про этот корабль.
– Не очень-то уважаемое дело – жить за счёт женщины.
– С каких пор тебя заботит чьё-то уважение?
– С тех пор, как люди стали меня уважать.
– Я предлагаю тебе безопасность, счастье, богатство – и моё уважение, – сказала Элиза.
– Ты не будешь уважать меня долго. Дай мне сходить в одно плавание, вернуть деньги, и…
– Одно плавание для тебя. Вечные страдания для негров, которых вы купите, и для их потомков.
– Так или иначе я теряю мою Элизу… – Джек пожал плечами. – Я становлюсь вроде как дока по вечным страданиям.
– Тебе дорога жизнь?
– Эта? Не очень.
– Сойди с корабля, если хочешь сохранить хоть какую-нибудь.
Элиза видела то, чего не заметил Джек: погрузка «Ран Господних» закончилась. Люки опустили на место, за селёдку расплатились (серебряными монетами, не каури), матросы отдавали швартовы. На пристани остались только господин Влийт и Евгений: голландец торговался с аптекарем из-за сундучка с лекарствами, русский получал благословение от старообрядческого попа. Сцена была настолько курьёзна, что полностью захватила внимание Джека; он очнулся, только когда матросы закричали. Он повернулся к ним – из-за чего шум. Однако они все с ужасом смотрели на пристань. Джек перепугался, что на Элизу напали негодяи.
Он обернулся и как раз успел увидеть, что Элиза схватила гарпун, оставленный Евгением у ящиков, и в этот самый миг бросает его в Джека. Она, разумеется, никогда не метала гарпун, но по-женски умела целить в самое сердце, и острога летела на него прямо, как Истина. Джек, припомнив давние уроки фехтовального мастерства, хотел обернуться боком, но потерял равновесие и упал на грот-мачту, выбросив левую руку, чтобы смягчить удар. Широкие зубья гарпуна пропахали его грудь и отскочили от ребра, или от чего ещё, так что остриё, пройдя в узкий промежуток между лучевой и локтевой костью, вонзилось в мачту – пригвоздило его к дереву. Джек почувствовал это раньше, чем увидел, потому что глядел на Элизу. Однако она уже шла прочь, даже не обернувшись посмотреть, попала в него или нет.
Амстердам
июнь 1685
Д'Аво и два высоких, необычно свирепых на вид лакея проводили Элизу до пристани за площадью Дам, на канале, ведущем к Харлему. Здесь стояло пришвартованное судно; на его борт входили по сходням пассажиры. Издали оно показалось Элизе маленьким из-за странно игрушечного вида: нос и корма круто загибались вверх, придавая судёнышку сходство с толстым мальчиком, который, лежа на животе, хочет дотянуться пятками до затылка. Приглядевшись, она увидела, что судно хоть и лёгкое, тем не менее двадцати футов длиной и при этом узкое.
– Я не собираюсь утомлять вас скучными подробностями – их возьмут на себя Жак и Жан-Батист.
– Они отправляются со мной?!
– Дорога в Париж не лишена опасностей, – сухо отвечал д'Аво, – даже для слабых и невинных. – Тут он поглядел на ещё дымящиеся дома господина Слёйса, не более чем на выстрел по этому же самому каналу.
– Очевидно, меня вы к этой категории не относите, – фыркнула Элиза.
– Ваша привычка метать гарпуны в моряков должна была излечить от иллюзий даже самых отъявленных сластолюбцев.
– Вы об этом слышали?
– Чудо, как вас не арестовали – здесь, в городе, где даже целоваться запрещено.
– Вы установили за мной слежку, мсье? – Элиза возмущённо взглянула на Жака и Жана-Батиста, которые, временно притворившись глухонемыми, возились с многочисленным багажом. Большую часть тюков Элиза видела впервые, но д'Аво явственно дал понять, что они вместе с содержимым принадлежат ей.
– Вы всегда будете возбуждать интерес, мадемуазель, так что привыкайте. Тем не менее – даже если вынести за скобки склонность к метанию гарпунов – некоторые досужие сплетники в этом городе уверяют, будто вы причастны к финансовой атаке на господина Слёйса и нападению разъярённой толпы на его жилище, а также к отплытию к Англии эскадры под знамёнами герцога Монмутского. Не веря, разумеется, нелепицам, я все же тревожусь о вас…
– Как заботливый дядюшка. Я тронута!
– Посему этот кааг доставит вас и ваших сопровождающих…
– Через Харлемермер в Лейден и оттуда в Брилле через Гаагу.
– Как вы угадали?
– Герб Брилле вырезан на гакаборте напротив амстердамского. – Элиза указала на кораблик. Д'Аво обернулся посмотреть, Жак и Жан-Батист – тоже. В этот самый миг послышалось сипение, словно от прохудившейся волынки, и Элизу отодвинул плечом направляющийся к сходням крестьянин. Покуда неучтивый мужлан поднимался на кааг, Элиза приметила странно знакомый горбоносый профиль, и у неё на миг перехватило дыхание. Д'Аво обернулся и пристально взглянул ей в лицо. Некое шестое чувство подсказывало Элизе, что сейчас не время поднимать шум. Она быстро продолжила: – Здесь больше парусов, чем нужно для плавания по каналам, – вероятно, чтобы пересечь Харлемермер. Кааг узкий – чтобы пройти в шлюз между Лейденом и Гаагой. Однако он не столь прочен, чтобы совладать с течениями Зеландии – никто такой не застрахует.
– Верно, – кивнул д'Аво. – В Брилле вы пересядете на лучше застрахованное судно, которое доставит вас в Брюссель. – Он как-то странно взглянул на Элизу. Мужлан тем временем затерялся среди пассажиров и груза на палубе. – Из Брюсселя вы сушей отправитесь в Париж, – продолжал посол. – Летом сухопутная дорога не столь комфортабельна, но во времена вооружённых мятежей против английского короля куда более безопасна.
Элиза глубоко вздохнула, пытаясь удержать перед глазами видение тысяч освобождённых рабов, однако призрачная конструкция таяла под летним амстердамским солнцем, и сквозь неё проступали жёсткие очертания чёрных домов и белых оконных рам.
– Мой душка-герцог! – сказала она. – Какое безрассудство!
– Этьенн д'Аркашон – который, к слову, спрашивает о вас в каждом письме – страдает тем же недостатком. В его случае безрассудство сглажено умом и воспитанием, но именно по безрассудству он потерял руку в схватке с бродягой!
– Ах, мерзкие бродяги!
– Уверяют, что он быстро идёт на поправку.
– Как доберусь до Парижа, сразу сообщу вам новости о нём.
– Сообщайте мне всё, особенно то, что не представляется новостями, – потребовал д'Аво. – Если научитесь читать версальскую жизнь, как гакаборты и страховые полисы голландских судов, обернуться не успеете, как станете вертеть Францией.
Элиза расцеловала д'Аво в обе щеки, тот расцеловал её. Жак и Жан-Батист провели Элизу по сходням и, едва кааг двинулся по каналу, принялись раскладывать вещи в маленькой каюте, которую ей нанял посол. Элиза меж тем стояла у поручня в обществе других пассажиров и любовалась амстердамскими набережными. В этом городе вечно некогда замедлить шаг, остановиться, потому так странно и приятно рассматривать его вблизи и в то же время не набегу – словно низко летящий ангел, наблюдающий за людской суетой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43