Очевидно, отношения между ними были уже настолько близкими, что допускали поддразнивание.
– Философствуя, мозг следует природным наклонностям, извлекая разом и удовольствие, и пользу. Следить за чужими философскими построениями – всё равно что идти по горной выработке, пробитой другими людьми: тяжкий труд в холодном и тёмном месте, мучительный, когда хочешь свернуть в одну сторону, а тебя вынуждают идти в другую. А вот это… – поднимая книгу, – можно читать без остановки.
– О чем она?
– О, романы все одинаковы. В них рассказывается о похождениях авантюристов – плутов и мошенников. Герой или героиня кочуют из города в город, подобно бродягам (только они куда умней и находчивее), попадают в смешные переделки и морочат – или пытаются морочить – герцогов, епископов, генералов и… докторов.
Долгое молчание. Наконец Джек спросил:
– Э… в этой ли главе я должен вытащить саблю?
– Полноте! – сказал доктор. – Я не для того вас сюда привёз, чтобы создавать недоразумения.
– Зачем же тогда? – спросил Джек, потому что Элиза была ещё вся красная, и он подумал, что не умно и не находчиво будет дать ей возможность вставить слово.
– Затем же, зачем Элиза пожертвовала часть ваших шелков на наряды, чтобы дороже продать остальное. Мне надо привлечь внимание к горному проекту, чтобы люди хотя бы подумали о вложении средств.
– Полагаю, моя роль – спрятаться за самым большим шкафом и не казать носа, пока важная публика не отбудет? – спросил Джек.
– С благодарностью принимаю ваше предложение, – кивнул доктор. – Тем временем Элиза… ну, вы когда-нибудь видели, как орудуют парижские шарлатаны? Что бы они ни впаривали, у них всегда есть в толпе сообщник, одетый как потенциальная жертва.
– То есть как тёмная деревенщина, – пояснил Элизе Джек. – Сперва сообщник якобы настроен скептичнее всех в толпе: задает трудные вопросы, зубоскалит, а под конец, будто бы уверовав, первым покупает то, что продаёт мошенник.
– В данном случае Кихеп? – спросила Элиза. Доктор:
– Да. А публика в данном случае будет состоять из Хакльгеберов, богатых майнцских купцов, лионских банкиров, амстердамских игроков на денежном рынке – короче, богатых и модных особ со всего христианского мира.
Джек мысленно взял на заметку выяснить, кто такие игроки на денежном рынке, и, поймав Элизин взгляд, понял, что она думает о том же. Однако тут доктор отвлёк её следующей фразой:
– Чтобы вы слились с толпой, Элиза, надо лишь вполовину скрыть ваш ум и приглушить природный блеск, чтобы их не ослепили священный ужас и зависть.
– Ой, доктор! – воскликнула Элиза. – Почему мужчины, которые влекутся к женщинам, не умеют говорить таких слов?
– Ты видишь таких мужчин только в своём присутствии, – сказал Джек. – Как они могут говорить красивые слова, когда у них рты елдаками заткнуты?
Доктор загоготал примерно как в первый раз.
– Что в таком случае извиняет тебя, Джек? – спросила Элиза. У доктора приключилось что-то вроде горлового спазма.
Слёзы радости выступили у Джека на глазах.
– Слава Богу, что женщины не умеют самостоятельно избавляться от жёлтой желчи! – объявил он.
В этой же гостинице к ним присоединился караван из маленьких, но прочных телег с товаром, который доктор закупил в Лейпциге и выслал вперёд с поручением его дожидаться. Некоторые были нагружены индийской селитрой, другие – серой из Рудных гор, третьи, хоть и везли всего несколько ящиков, проседали и стонали, как неверные на дыбе. Заглянув сквозь щели в один из ящиков, Джек увидел переложенные соломой маленькие глиняные сосуды. Он спросил возчика, что это. «Quecksilber» , – был ответ.
Отряд
Маммон ведёт; из падших Духов он
Всех менее возвышен. Алчный взор
Его – и в Царстве Божьем прежде был
На низменное обращен и там
Не созерцаньем благостным святынь
Пленялся, но богатствами Небес,
Где золото пятами попиралось.
Пример он людям подал, научил
Искать сокровища в утробе гор
И клады святокрадно расхищать,
Которым лучше было бы навек
Остаться в лоне матери-земли.
Мильтон, «Потерянный рай»
Караван, состоящий теперь из двадцати с лишним повозок, проехал Галле и другие города дальше к западу. Над каждыми городскими воротами высились островерхие каменные башни, чтобы бюргеры заранее увидели приближение бродяжьих полчищ и успели принять меры. В нескольких днях пути от Галле дорога пошла вверх и принялась петлять, заставляя (подобно философским книгам, о которых говорил доктор) сворачивать туда, куда им не особо хотелось. Перемены происходили исподволь, но вот однажды утром они проснулись в определённо межгорной долине, самой красивой, какую Джек видел в жизни, светло-зелёной от первой апрельской поросли и усыпанной сильно уменьшившимися за зиму стогами. Склоны полого уходили вверх, постепенно превращаясь в нечто более хладное и скалистое – укрепления, воздвигнутые исполинами на подступах к ещё более загадочным высям. Кряжи были усеяны чёрными точками, по большей части деревьями; впрочем, попадались и сторожевые башни. Джек поневоле задумался, кого они стерегут. А может, в них по ночам зажигают огни, чтобы передавать странную информацию над головами спящих селян?.. В этой же долине они проехали мимо озера, в которое сползали развалины бурого замка; вода от ветра шла мурашками, дробя отражение.
Элиза и доктор по большей части ехали в карете. Она перешивала платья в соответствии с тем, что, по его словам, было модно; он писал письма или читал плутовские романы. Доктор сказал, что София-Шарлотта, дочь Софии, выходит в этом году за курфюрста Бранденбургского, и приданое выписали прямиком из Парижа, что дало повод для бесконечной беседы о туалетах. В хорошую погоду Элиза иногда ехала на верху кареты, придавая жизни возчиков новый смысл. Временами Джек, чтобы дать отдых Турку, шёл пешком или ехал в карете – внутри либо наверху.
Доктор постоянно что-нибудь делал – рисовал схемы фантастических машин, писал письма, составлял пирамиды из нулей и единиц по ему одному ведомым правилам.
– Что вы делаете, док? – спросил как-то Джек, просто чтоб потрепаться.
– Усовершенствую свою теорию вещества, – отрешенно ответил доктор и замолчал часа на три, по прошествии которых крикнул кучеру, что ему надо справить нужду.
Джек пытался болтать с Элизой. После разговора в гостинице она была явно не в духе.
– Почему ты готова выполнять сложные действия с одного моего конца и не хочешь целовать другой? – спросил он как-то вечером, когда в ответ на его нежности она только закатила глаза.
– Чего ты хочешь? Я теряю кровь – гумор страсти.
– В обычном женском смысле или…
– В этом месяце больше обычного. И потом, я целую только тех, кто меня любит.
– С чего ты взяла, будто я тебя не люблю?
– Ты почти ничего обо мне не знаешь, так что твои чувства продиктованы исключительно похотью.
– А кто в этом виноват? Я несколько месяцев назад просил тебя рассказать, как ты попала из Берберии в Вену.
– Неужто? Не помню.
– Может, у меня размягчение мозгов от французской хвори, девонька, но я отчётливо помню: несколько дней ты сосредоточенно думала, а потом сказала: «Не хочу об этом говорить».
– Ты не спрашивал в последнее время.
– Элиза, как ты попала из Берберии в Вену?
– Часть истории так печальна, что неприятно вспоминать, часть – настолько скучна, что ты сам не захочешь слушать. Довольно сказать, что когда я настолько повзрослела, чтобы считаться взрослой на вкус любвеобильного мавра, то стала в их глазах дивидендом – процентами, набежавшими на прежнюю стоимость моей матери. Меня пустили в расчёт.
– Что?!
– Передали константинопольскому визирю в ходе сделки, мало отличной от тех, что заключаются в Лейпциге. Как видишь, человека тоже можно свести к нескольким каплям ртути и влить в международный поток.
– И сколько визирь за тебя заплатил? Просто любопытно.
– Два года назад цена за одну меня на средиземноморском рынке равнялась одному жеребцу, чуть постройнее и порезвее того, на котором ты только что ехал.
– По мне… ну, разумеется, любая цена была бы слишком низкой, и всё же…
– Однако ты забываешь, что Турок – не обычный конь. Он, может, чуть староват, но, что главное, способен произвести потомство.
– А, так в уплату за тебя пошёл кровный жеребец.
– Необычного вида арабский скакун. Я видела его в порту. Он был совершенно белый, за исключением, разумеется, копыт, и с красными глазами.
– Берберы разводят скаковых лошадей?
– Через Общество британских невольников я узнала, что скакун направляется во Францию. Кто-то там связан с берберийскими пиратами – полагаю, тот, кто обратил нас с матушкой в рабство. Из-за этого человека я никогда не увижу матушку: когда я покидала Берберию, у неё был рак. Когда-нибудь я разыщу и убью мерзавца.
Джек мысленно сосчитал до десяти и сказал:
– Его убью я. Мне всё одно подыхать от французской хвори.
– Прежде ты должен объяснить ему, за что убиваешь.
– Отлично. Постараюсь оставить в запасе несколько часов.
– Столько не потребуется.
– Ой ли?
– За что ты убьёшь его, Джек?
– Ну, за ваше похищение с Йглма… гнусные измывательства на корабле… годы рабства… насильственную разлуку с любящей…
– Нет, нет! За это я хочу его убить. За что ты?
– Зато же самое.
– Однако торговцев невольниками не счесть. Будешь убивать всех?
– Нет, просто… а, понял. Я хочу убить этого мерзавца из чистой и пламенной любви к тебе, моя единственная Элиза.
Она не бухнулась в обморок, но на лице её появилось выражение, означавшее «разговор окончен», по которому Джек заключил, что выбрал верное направление.
Ещё через два дня доктор дал сигнал поворачивать на север. Начался подъём в горы. Сперва это были заросшие травой склоны. Потом на них стали попадаться тёмные курганы. Там и тут люди вращали вороты вроде колодезных, только больше, и поднимали они не вёдра с водой, а металлические клети с чёрной породой. Элиза и Джек видели такое в Богемии: кучи состояли из шлака, оставшегося после выплавки металла (в данном случае меди). После дождей (а дожди здесь шли часто) кучи становились сине-лиловыми и блестящими. Из клетей руду пересыпали в тачки и везли мимо шлаковых куч к дымящимся печам, возле которых суетились перепачканные углем кочегары.
Несколько раз они въезжали в наполненные дымом лесистые равнины и по колеям от протащенных волоком стволов добирались до пороховых заводов. Здесь высокие худосочные деревца ольхи рубили и пережигали на уголь. Уголь мололи на водяных мельницах и смешивали с другими ингредиентами. Из заводов выходили рабочие, издёрганные и осунувшиеся от мысли, что в любой миг они могут взлететь на воздух; доктор снабжал их серой и селитрой. Джек усвоил, что войны, как реки, берут начало в многочисленных межгорных долинах.
Элиза наконец-то увидела деревья-исполины из матушкиных сказок; правда, многие были выворочены ветром, и их корни походили на скрюченные пальцы, сжимающие последние пригоршни грязи. Дождь, облака и солнце сменялись каждые четверть часа, но то в дымных долинах; выше погода стояла ясная и холодная. Караван двигался медленно, однако раз небо прояснилось, когда они проезжали по открытому месту (Гарц – скалы, и лес на них не серьёзнее вьющейся поросли на шлаковых кучах); тут-то и стало видно, что долины – далеко внизу. Шлаковые кучи – словно монашеская процессия в клобуках. Чёрные птицы вьются, словно зола в дымоходе. Здесь и там – сторожевая башня на вершине и купа деревьев, сбившихся в кучку, как заговорщики. Вороны промышляли внизу на только что засеянных полях, серебристые птицы отрабатывали неведомые манёвры в невидимых воздушных потоках. Доктор решил для поднятия духа сводить их в заброшенную медную штольню.
– София была первой женщиной, которая вошла в шахту, – обрадовал он. – Вы, Элиза, можете стать второй.
Рудная жила (вернее, полость, оставшаяся на месте выбранной жилы) проходила близко к поверхности, так что им не пришлось спускаться по множеству лестниц в глубокую шахту. Они остановились перед полуобвалившимся строением, отыскали в перекособоченном шкафу факелы, спустились по уклону, где раньше была короткая лестница, и угодили в туннель высотой с Джека и шириной в длину руки. Факелы назывались kienspan – лучины из смолистого дерева, с рапиру размером, обмакнутые во что-то вроде смолы. Они весело горели и больше всего напоминали огненные мечи в руках ангелов. В их свете можно было различить крепи, стоящие через каждые несколько ярдов, и уложенные между ними толстые горизонтальные брёвна. Все вместе образовывало длинную деревянную клетку – не для того, чтобы стеснить свободу посетителей, а для зашиты от осыпающейся породы.
Доктор повел их внутрь, и вскоре вход скрылся из виду. Часто попадались боковые туннели, но они были Джеку ниже чем по пояс, и никто не собирался в них лезть.
По крайней мере так Джек думал, покуда доктор не остановился перед одним таким отверстием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
– Философствуя, мозг следует природным наклонностям, извлекая разом и удовольствие, и пользу. Следить за чужими философскими построениями – всё равно что идти по горной выработке, пробитой другими людьми: тяжкий труд в холодном и тёмном месте, мучительный, когда хочешь свернуть в одну сторону, а тебя вынуждают идти в другую. А вот это… – поднимая книгу, – можно читать без остановки.
– О чем она?
– О, романы все одинаковы. В них рассказывается о похождениях авантюристов – плутов и мошенников. Герой или героиня кочуют из города в город, подобно бродягам (только они куда умней и находчивее), попадают в смешные переделки и морочат – или пытаются морочить – герцогов, епископов, генералов и… докторов.
Долгое молчание. Наконец Джек спросил:
– Э… в этой ли главе я должен вытащить саблю?
– Полноте! – сказал доктор. – Я не для того вас сюда привёз, чтобы создавать недоразумения.
– Зачем же тогда? – спросил Джек, потому что Элиза была ещё вся красная, и он подумал, что не умно и не находчиво будет дать ей возможность вставить слово.
– Затем же, зачем Элиза пожертвовала часть ваших шелков на наряды, чтобы дороже продать остальное. Мне надо привлечь внимание к горному проекту, чтобы люди хотя бы подумали о вложении средств.
– Полагаю, моя роль – спрятаться за самым большим шкафом и не казать носа, пока важная публика не отбудет? – спросил Джек.
– С благодарностью принимаю ваше предложение, – кивнул доктор. – Тем временем Элиза… ну, вы когда-нибудь видели, как орудуют парижские шарлатаны? Что бы они ни впаривали, у них всегда есть в толпе сообщник, одетый как потенциальная жертва.
– То есть как тёмная деревенщина, – пояснил Элизе Джек. – Сперва сообщник якобы настроен скептичнее всех в толпе: задает трудные вопросы, зубоскалит, а под конец, будто бы уверовав, первым покупает то, что продаёт мошенник.
– В данном случае Кихеп? – спросила Элиза. Доктор:
– Да. А публика в данном случае будет состоять из Хакльгеберов, богатых майнцских купцов, лионских банкиров, амстердамских игроков на денежном рынке – короче, богатых и модных особ со всего христианского мира.
Джек мысленно взял на заметку выяснить, кто такие игроки на денежном рынке, и, поймав Элизин взгляд, понял, что она думает о том же. Однако тут доктор отвлёк её следующей фразой:
– Чтобы вы слились с толпой, Элиза, надо лишь вполовину скрыть ваш ум и приглушить природный блеск, чтобы их не ослепили священный ужас и зависть.
– Ой, доктор! – воскликнула Элиза. – Почему мужчины, которые влекутся к женщинам, не умеют говорить таких слов?
– Ты видишь таких мужчин только в своём присутствии, – сказал Джек. – Как они могут говорить красивые слова, когда у них рты елдаками заткнуты?
Доктор загоготал примерно как в первый раз.
– Что в таком случае извиняет тебя, Джек? – спросила Элиза. У доктора приключилось что-то вроде горлового спазма.
Слёзы радости выступили у Джека на глазах.
– Слава Богу, что женщины не умеют самостоятельно избавляться от жёлтой желчи! – объявил он.
В этой же гостинице к ним присоединился караван из маленьких, но прочных телег с товаром, который доктор закупил в Лейпциге и выслал вперёд с поручением его дожидаться. Некоторые были нагружены индийской селитрой, другие – серой из Рудных гор, третьи, хоть и везли всего несколько ящиков, проседали и стонали, как неверные на дыбе. Заглянув сквозь щели в один из ящиков, Джек увидел переложенные соломой маленькие глиняные сосуды. Он спросил возчика, что это. «Quecksilber» , – был ответ.
Отряд
Маммон ведёт; из падших Духов он
Всех менее возвышен. Алчный взор
Его – и в Царстве Божьем прежде был
На низменное обращен и там
Не созерцаньем благостным святынь
Пленялся, но богатствами Небес,
Где золото пятами попиралось.
Пример он людям подал, научил
Искать сокровища в утробе гор
И клады святокрадно расхищать,
Которым лучше было бы навек
Остаться в лоне матери-земли.
Мильтон, «Потерянный рай»
Караван, состоящий теперь из двадцати с лишним повозок, проехал Галле и другие города дальше к западу. Над каждыми городскими воротами высились островерхие каменные башни, чтобы бюргеры заранее увидели приближение бродяжьих полчищ и успели принять меры. В нескольких днях пути от Галле дорога пошла вверх и принялась петлять, заставляя (подобно философским книгам, о которых говорил доктор) сворачивать туда, куда им не особо хотелось. Перемены происходили исподволь, но вот однажды утром они проснулись в определённо межгорной долине, самой красивой, какую Джек видел в жизни, светло-зелёной от первой апрельской поросли и усыпанной сильно уменьшившимися за зиму стогами. Склоны полого уходили вверх, постепенно превращаясь в нечто более хладное и скалистое – укрепления, воздвигнутые исполинами на подступах к ещё более загадочным высям. Кряжи были усеяны чёрными точками, по большей части деревьями; впрочем, попадались и сторожевые башни. Джек поневоле задумался, кого они стерегут. А может, в них по ночам зажигают огни, чтобы передавать странную информацию над головами спящих селян?.. В этой же долине они проехали мимо озера, в которое сползали развалины бурого замка; вода от ветра шла мурашками, дробя отражение.
Элиза и доктор по большей части ехали в карете. Она перешивала платья в соответствии с тем, что, по его словам, было модно; он писал письма или читал плутовские романы. Доктор сказал, что София-Шарлотта, дочь Софии, выходит в этом году за курфюрста Бранденбургского, и приданое выписали прямиком из Парижа, что дало повод для бесконечной беседы о туалетах. В хорошую погоду Элиза иногда ехала на верху кареты, придавая жизни возчиков новый смысл. Временами Джек, чтобы дать отдых Турку, шёл пешком или ехал в карете – внутри либо наверху.
Доктор постоянно что-нибудь делал – рисовал схемы фантастических машин, писал письма, составлял пирамиды из нулей и единиц по ему одному ведомым правилам.
– Что вы делаете, док? – спросил как-то Джек, просто чтоб потрепаться.
– Усовершенствую свою теорию вещества, – отрешенно ответил доктор и замолчал часа на три, по прошествии которых крикнул кучеру, что ему надо справить нужду.
Джек пытался болтать с Элизой. После разговора в гостинице она была явно не в духе.
– Почему ты готова выполнять сложные действия с одного моего конца и не хочешь целовать другой? – спросил он как-то вечером, когда в ответ на его нежности она только закатила глаза.
– Чего ты хочешь? Я теряю кровь – гумор страсти.
– В обычном женском смысле или…
– В этом месяце больше обычного. И потом, я целую только тех, кто меня любит.
– С чего ты взяла, будто я тебя не люблю?
– Ты почти ничего обо мне не знаешь, так что твои чувства продиктованы исключительно похотью.
– А кто в этом виноват? Я несколько месяцев назад просил тебя рассказать, как ты попала из Берберии в Вену.
– Неужто? Не помню.
– Может, у меня размягчение мозгов от французской хвори, девонька, но я отчётливо помню: несколько дней ты сосредоточенно думала, а потом сказала: «Не хочу об этом говорить».
– Ты не спрашивал в последнее время.
– Элиза, как ты попала из Берберии в Вену?
– Часть истории так печальна, что неприятно вспоминать, часть – настолько скучна, что ты сам не захочешь слушать. Довольно сказать, что когда я настолько повзрослела, чтобы считаться взрослой на вкус любвеобильного мавра, то стала в их глазах дивидендом – процентами, набежавшими на прежнюю стоимость моей матери. Меня пустили в расчёт.
– Что?!
– Передали константинопольскому визирю в ходе сделки, мало отличной от тех, что заключаются в Лейпциге. Как видишь, человека тоже можно свести к нескольким каплям ртути и влить в международный поток.
– И сколько визирь за тебя заплатил? Просто любопытно.
– Два года назад цена за одну меня на средиземноморском рынке равнялась одному жеребцу, чуть постройнее и порезвее того, на котором ты только что ехал.
– По мне… ну, разумеется, любая цена была бы слишком низкой, и всё же…
– Однако ты забываешь, что Турок – не обычный конь. Он, может, чуть староват, но, что главное, способен произвести потомство.
– А, так в уплату за тебя пошёл кровный жеребец.
– Необычного вида арабский скакун. Я видела его в порту. Он был совершенно белый, за исключением, разумеется, копыт, и с красными глазами.
– Берберы разводят скаковых лошадей?
– Через Общество британских невольников я узнала, что скакун направляется во Францию. Кто-то там связан с берберийскими пиратами – полагаю, тот, кто обратил нас с матушкой в рабство. Из-за этого человека я никогда не увижу матушку: когда я покидала Берберию, у неё был рак. Когда-нибудь я разыщу и убью мерзавца.
Джек мысленно сосчитал до десяти и сказал:
– Его убью я. Мне всё одно подыхать от французской хвори.
– Прежде ты должен объяснить ему, за что убиваешь.
– Отлично. Постараюсь оставить в запасе несколько часов.
– Столько не потребуется.
– Ой ли?
– За что ты убьёшь его, Джек?
– Ну, за ваше похищение с Йглма… гнусные измывательства на корабле… годы рабства… насильственную разлуку с любящей…
– Нет, нет! За это я хочу его убить. За что ты?
– Зато же самое.
– Однако торговцев невольниками не счесть. Будешь убивать всех?
– Нет, просто… а, понял. Я хочу убить этого мерзавца из чистой и пламенной любви к тебе, моя единственная Элиза.
Она не бухнулась в обморок, но на лице её появилось выражение, означавшее «разговор окончен», по которому Джек заключил, что выбрал верное направление.
Ещё через два дня доктор дал сигнал поворачивать на север. Начался подъём в горы. Сперва это были заросшие травой склоны. Потом на них стали попадаться тёмные курганы. Там и тут люди вращали вороты вроде колодезных, только больше, и поднимали они не вёдра с водой, а металлические клети с чёрной породой. Элиза и Джек видели такое в Богемии: кучи состояли из шлака, оставшегося после выплавки металла (в данном случае меди). После дождей (а дожди здесь шли часто) кучи становились сине-лиловыми и блестящими. Из клетей руду пересыпали в тачки и везли мимо шлаковых куч к дымящимся печам, возле которых суетились перепачканные углем кочегары.
Несколько раз они въезжали в наполненные дымом лесистые равнины и по колеям от протащенных волоком стволов добирались до пороховых заводов. Здесь высокие худосочные деревца ольхи рубили и пережигали на уголь. Уголь мололи на водяных мельницах и смешивали с другими ингредиентами. Из заводов выходили рабочие, издёрганные и осунувшиеся от мысли, что в любой миг они могут взлететь на воздух; доктор снабжал их серой и селитрой. Джек усвоил, что войны, как реки, берут начало в многочисленных межгорных долинах.
Элиза наконец-то увидела деревья-исполины из матушкиных сказок; правда, многие были выворочены ветром, и их корни походили на скрюченные пальцы, сжимающие последние пригоршни грязи. Дождь, облака и солнце сменялись каждые четверть часа, но то в дымных долинах; выше погода стояла ясная и холодная. Караван двигался медленно, однако раз небо прояснилось, когда они проезжали по открытому месту (Гарц – скалы, и лес на них не серьёзнее вьющейся поросли на шлаковых кучах); тут-то и стало видно, что долины – далеко внизу. Шлаковые кучи – словно монашеская процессия в клобуках. Чёрные птицы вьются, словно зола в дымоходе. Здесь и там – сторожевая башня на вершине и купа деревьев, сбившихся в кучку, как заговорщики. Вороны промышляли внизу на только что засеянных полях, серебристые птицы отрабатывали неведомые манёвры в невидимых воздушных потоках. Доктор решил для поднятия духа сводить их в заброшенную медную штольню.
– София была первой женщиной, которая вошла в шахту, – обрадовал он. – Вы, Элиза, можете стать второй.
Рудная жила (вернее, полость, оставшаяся на месте выбранной жилы) проходила близко к поверхности, так что им не пришлось спускаться по множеству лестниц в глубокую шахту. Они остановились перед полуобвалившимся строением, отыскали в перекособоченном шкафу факелы, спустились по уклону, где раньше была короткая лестница, и угодили в туннель высотой с Джека и шириной в длину руки. Факелы назывались kienspan – лучины из смолистого дерева, с рапиру размером, обмакнутые во что-то вроде смолы. Они весело горели и больше всего напоминали огненные мечи в руках ангелов. В их свете можно было различить крепи, стоящие через каждые несколько ярдов, и уложенные между ними толстые горизонтальные брёвна. Все вместе образовывало длинную деревянную клетку – не для того, чтобы стеснить свободу посетителей, а для зашиты от осыпающейся породы.
Доктор повел их внутрь, и вскоре вход скрылся из виду. Часто попадались боковые туннели, но они были Джеку ниже чем по пояс, и никто не собирался в них лезть.
По крайней мере так Джек думал, покуда доктор не остановился перед одним таким отверстием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43