Он всматривался немигающими,
зеленоватыми, как у кошки, глазами в старого мудреца, дряхлого и нищего, от
которого теперь ожидал своего спасения. Чингиз-хан был, как и его гость, в
простой холщовой черной одежде, и у него волосы бороды также были покрыты
белым инеем старости, но пути у каждого были разные. Китайский мудрец
уединялся от людей в пустынные места, всю свою жизнь посвятил изучению
наук, отыскивая тайну спасения людей от болезней, страданий, старости и
смерти, и приходил на помощь ко всем, кто к нему обращался с мольбою. Каган
же всегда был вождем огромных армий, посылал воинов на истребление и гибель
других народов, все его победы достигались смертью десятков тысяч людей.
Теперь, когда подошли последние годы жизни, теперь от этого изможденного
отшельника зависело, чтобы Чингиз-хан снова стал молодым и сильным и
навсегда избавился от цепких рук идущей по следам кагана смерти, которая
готовилась обратить его, сильнейшего на земле, в прах и небытие. Оба
старика долго молчали. Потом Чингиз-хан спросил:
- Благополучен ли был твой путь? Всего ли тебе было достаточно в тех
городах, где ты останавливался?
- Сначала меня снабжали всякой едой в изобилии,- ответил Чан-Чунь.- Но в
последнее время, когда я проезжал земли, где побывало твое войско, всюду
еще были видны следы битв и пожаров. Там добывать пропитание было трудно.
- Теперь ты будешь иметь все, что захочешь. Приходи каждый день к моему
обеду.
- Нет, мне не нужна такая милость! Горный дикарь живет подвижником и
любит уединение.
Слуги принесли кумыс, мудрец от него отказался. Каган сказал:
- Живи у меня по своей воле, как хочешь. Мы позовем тебя для особой
беседы. Разрешаем идти.
Чан-Чунь поднялся, сложил ладони, помахал ими в знак почтения и вышел.
Вскоре монгольское войско двинулось обратно на север через земли
Мавераннагра. Во время пути Чингиз-хан не раз присылал мудрецу виноградного
вина, дынь и разной еды.
Через реку Джейхун войско быстро перешло по искусно построенному на
ладьях пловучему мосту и направилось в сторону Самарканда.
Раз во время остановки Чингиз-хан послал Чан-Чуню извещение, что поздно
ночью он его ждет для важной беседы.
Когда шум лагеря стал затихать и все сильнее слышались трели лягушек,
Ахайя-Тайши провел мудреца Чан-Чуя мимо неподвижно стоявших часовых в
желтый шатер великого кагана.
По обе стороны золотого трона, в высоких серебряных подсвечниках, горели
толстые восковые свечи. Чингиз-хан сидел, годобрав ноги, на белом войлочном
подседельнике, и от круглой лакированной шапки с черными лисьими хвостами
лицо его было в тени, только глаза горели, как у тигра.
Возле него на ковре сидели два секретаря, знающие монгольский и китайский
языки.
Чан-Чунь опустился на ковер перед троном и сказал:
- Я дикарь гор и уже много лет упражняюсь в "дао" - учении о наиболее
прекрасном и возвышенном. Я люблю пребывать только в очень уединенных и
тихих местах, люблю бродить по пустыне или там стоять размышляя. Здесь же,
близ царского шатра, постоянный шум от множества воинов, их коней и
повозок. От этого мой дух неспокоен. Поэтому не будет ли мне дозволено
ехать по своей воле то впереди, то позади твоего шествия? Для горного
дикаря это будет большой милостью.
- Пусть будет, как ты желаешь,- ответил каган. Потом он спросил: -
Объясни мне, что такое гром? Правду ли говорят мне колдуны и главный шаман
Бэки, будто гром - это рычание живущих на небе за облаками богов, когда они
гневаются на людей? А гневаются они тогда, когда люди в жертву им приносят
не черных животных, как полагается, а животных другого цвета. Верно ли это?
- Небо гневается на людей не за приношения, обильные или скудные,-
ответил Чан-Чунь.- Гневается небо и не за то, что ему приносят в жертву
баранов или лошадей не черных, а рыжих, пегих или белых. Я также слышал
ошибочные слова твоих шаманов, будто летом людям нельзя мыться в реках или
стирать в воде одежды, катать войлоки или собирать грибы,- из-за всего
этого будто бы небо очень гневается и посылает на землю грозу с молниями и
громом... Вовсе не в этом состоит неуважение людей к небу, а в том, что
люди творят много преступлений... Я, горный дикарь, читал в древних книгах,
что из трех тысяч различных человеческих преступлений самое гнусное -
непочтительность к своим родителям... Много раз я замечал в пути, что твои
подданные недостаточно уважают своих родителей: сами объедаются на
пиршествах, а старых отцов, матерей и дедов морят голодом. И вот за то, что
бессердечные сыновья и дочери оскорбляют своих родителей, праведное небо
обрушивается на людей, карая их молнией и громом. Позаботься, государь,
вразумить и исправить твой народ.
- Мудрец говорит дельно! - заметил Чингиз-хан и приказал писцам записать
слова Чан-Чуня и по-монгольски, и по-китайски, и по-тюркски, чтобы издать
особый закон о почтительности к родителям .
Когда на золотых блюдах были поданы разнообразные кушанья и Чан-Чунь взял
только горсть вареного риса и немного вяленого винограда, каган спросил:
- Святой мудрец! Давно я хочу узнать, нет ли у тебя такого лекарства,
чтобы старого сделать молодым, чтобы слабому влить новые силы? Не можешь ли
ты сделать так, чтобы дни моей жизни текли непрерывно, всегда и не знали бы
остановки, как беспрерывно текут воды большой реки? Нет ли у тебя лекарства
сделать человека бессмертным?
Чан-Чунь опустил глаза и молча соединил концы пальцев.
- Если у тебя сейчас нет такого лекарства,- продолжал Чингиз-хан,- то,
может быть, ты знаешь, как приготовить такое лекарство? Или ты укажешь
другого мудреца и волшебника, которому открыта тайна, как сделаться
бессмертным? Если ты приготовишь для меня такое лекарство, чтобы я мог жить
вечно, то я дам тебе необычную, небывалую награду: я сделаю тебя нойоном и
правителем большой области... Я дам тебе конскук, торбу, полную золотых
монет... Я подарю тебе сотню самых красивых девушек из разных стран!
Чан-Чунь, не отвечая и не подымая глаз, стал дрожать, точно от сильного
холода. А каган продолжал соблазнять его:
- Я выстрою на твоей горе небывалой красоты дворец, какой можно видеть
только у китайского богды-хана, и в этом дивном дворце ты будешь размышлять
о возвышенном... Мне даже не нужна молодость. Пускай и останусь таким
старым и седым, как сейчас, но я хочу много лет, не видя конца, держать на
своих плечах великое монгольское государство, которое построил я сам,
своими руками...
Каган молчал и горящим, пристальным взглядом впился в изможденное лицо
мудреца. Тот съежился и, косясь на грозного кагана, заговорил тихо:
- На что мне золото, когда я люблю горы, тишину и размышления? Могу ли я
управлять целой областью, когда я не знаю, как управлять собой? Всех
прекрасных пленных девушек выдай замуж за благонравных юношей. Мне не нужно
дворца,- размышлять я могу, стоя на камне... Я изучал все мудрейшие книги,
какие были написаны самыми знаменитыми китайскими учеными, и для меня
больше нет тайн. Я могу сказать тебе точную истину: есть много средств,
чтобы увеличить силы человека, излечивать его болезни и оберегать его
жизнь, но нет и не было лекарства, чтобы сделать его бессмертным.
Задумался Чингиз-хан и, опустив голову, долго молчал. Перестали скрипеть
тростинки писцов, заносивших в книги слова разговора. Слышно было только
потрескивание оплывших восковых свечей. Наконец каган сказал:
- У наших монгольских стариков есть поговорка: "Говорящий правду умирает
не от болезни",- кто-нибудь от злобы прикончит правдивого раньше времени...
Потому-то все люди стараются нагромоздить горы лжи... А ты, мудрый старик,
проехавший десять тысяч ли, чтобы повидать меня, ты один не побоялся
сказать правду, что средства стать бессмертным - нет! Ты чистосердечен и
прям. Если у тебя есть просьба - говори! Обещаю ее исполнить. Чан-Чунь
соединил ладони и склонился перед каганом.
- У меня просьба только одна, и я приехал через снега, горы и пустыни,
чтобы сказать ее тебе,- прекрати свои жестокие войны и повсюду среди
народов водвори доброжелательный мир!..
Брови Чингиз-хана переломились, потом сдвинулись. Лицо перекосилось.
Задыхаясь, он стал кричать так, что у писцов тростинки запрыгали по бумаге:
- Чтобы всюду водворить мир, нужна война!.. Наши старики в степи не зря
учат: "Только когда ты убьешь твоего непримиримого врага, то и вдали и
вблизи станет спокойно..." А я не разгромил еще моего старого врага,
тангутского царя Бурханя! И вторая половина вселенной еще не под моей
пятой... Могу ли я это терпеть? Хотя ты и мудрец, но твоя просьба не
деловая! Такими просьбами нас больше не обременяй!
Чингиз-хан приподнялся и, вцепившись в ручки трона, дрожа от ярости,
прошипел:
- Разрешаем удалиться!
Зиму этого года Чингиз-хан провел около Самарканда. Он не любил тесноты
городов и жил в монгольском лагере.
Сперва выпадало много дождя, так что вся земля пропиталась водой и проезд
стал труден. Потом часто шел снег, и настал такой холод, что множество
лошадей и волов замерзло и валялось по дорогам.
Мудрец Чан-Чунь жил в бывшем загородном дворце хорезм-шаха "Кек-серай",
окруженном садами. Там старец писал стихи. К нему толпой приходили голодные
поселяне, у которых монгольские воины отобрали все имущество, ско", жен и
детей. Чан-Чунь раздавал пожалованную Чингиз-ханом еду и сам варил для
просителей кашу.
Глава четвертая
ВОЗВРАЩЕНИЕ МОНГОЛОВ В "КОРЕННУЮ ОРДУ"
Когда Чингиз-хан, желая переменить стоянку лагеря, приказал войску
двинуться из Самарканда к реке Сейхун, то, по его повелению, старая царица
Хорезма Туркан-Хатун, мать шаха Мухаммеда, весь бывший гарем шаха и другие
знатные пленные женщины стояли вдоль пути следования монголов: пока все
воины не проехали мимо, они громкими голосами пели, оплакивая гибель
государства Хорезма.
В начале года Барана (1223) лагерь Чингиз-хана находился на правом берегу
реки Сейхун. Сюда по вызову Чингиз-хана прибыли на курултай его сыновья:
Джагатай, Угедэй и Тули, кроме старшего, гордого и непокорного сына Джучи.
С сыновьями, ханами и главными военачальниками Чингиз-хан совещался о плане
завоевания в течение ближайших тринадцати лет всех западных стран вплоть до
Последнего крайнего моря.
Лагерь Чингиз-хана расположен был среди садов, брошенных разбежавшимся
населением. Сюда во множестве спускались с ближайших гор кабаны. Чингиз-хан
любил охотиться на них, поражая их с коня копьем и стрелами.
Раз он погнался за дикими свиньями, его лошадь споткнулась. Хан упал, а
лошадь ускакала. Огромный кабан остановился, наблюдая за неподвижно
лежавшим перед ним Чингиз-ханом. Затем он медленно ушел в камыши. Подоспели
другие охотники, поймали и привели коня. Каган прекратил охоту и,
возвратившись в лагерь, приказал привести китайского мудреца Чан-Чуня,
чтобы тот объяснил, не было ли в этом падении Чингиз-хана перед дикой
свиньей вмешательства вечного неба? Чан-Чунь сказал:
- Все мы должны оберегать нашу жизнь. У великого кагана лета уже
преклонные, и ему надо поменьше охотиться. То, что нечистый кабан не
осмелился напасть на лежащего в болоте "потрясателя вселенной",- это знак
покровительства неба.
- Мне бросить охоту? Нет, этот совет невыполним! - ответил Чингиз-хан.-
Мы, монголы, с малых лет привыкли охотиться и стрелять с коня, и даже
старики не могут оставить эту привычку... Впрочем, слова твои я сохраню в
моем сердце.
Чингиз-хан, желая наградить Чан-Чуня, поведал пригнать стадо молочных
коров и табун отборных лошадей, но мудрец этого подарка не принял, ответив,
что может вернуться обратно в свои китайские горы в обыкновенной почтовой
повозке. Затем мудрец после прощального представления кагану отправился в
обратный путь в сопровождении своих двадцати учеников и отряда воинов.
Множество приближенных Чингиз-хана провожали старого даоса с кувшинами вина
и корзинами редких плодов. При расставании многие утирали слезы.
В год Обезьяны (1224) Чингиз-хан повел свое войско обратно в монгольские
степи.
Как старый тигр, сожравший корову, медленно возвращается в густые камыши,
в свое логовище, волоча отвисшее брюхо, так медленно подвигалось войско
Чингиз-хана, обремененное огромной добычей. Каждый воин имел по нескольку
вьючных лошадей, верблюдов и быков. Вместе с воинами следовали и стада
баранов, и скрипучие двухколесные повозки, нагруженные одеждами, коврами,
оружием, медной посудой и прочими награбленными у мусульман вещами. Тут же
и на конях, и на верблюдах, и на повозках ехали монгольские и
разноплеменные женщины и дети, и длинными, бесконечными вереницами шагали
пленные - истощенные, оборванные и босые.
Все это шествие подвигалось не торопясь, делая остановки в местах с
удобными пастбищами, так что войско провело в дороге и лето и зиму,
оставляя длинный след в виде павших ободранных коней и быков и трупов
пленных, не выдержавших трудностей пути через безводные щебнистые равнины
Центральной Азии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
зеленоватыми, как у кошки, глазами в старого мудреца, дряхлого и нищего, от
которого теперь ожидал своего спасения. Чингиз-хан был, как и его гость, в
простой холщовой черной одежде, и у него волосы бороды также были покрыты
белым инеем старости, но пути у каждого были разные. Китайский мудрец
уединялся от людей в пустынные места, всю свою жизнь посвятил изучению
наук, отыскивая тайну спасения людей от болезней, страданий, старости и
смерти, и приходил на помощь ко всем, кто к нему обращался с мольбою. Каган
же всегда был вождем огромных армий, посылал воинов на истребление и гибель
других народов, все его победы достигались смертью десятков тысяч людей.
Теперь, когда подошли последние годы жизни, теперь от этого изможденного
отшельника зависело, чтобы Чингиз-хан снова стал молодым и сильным и
навсегда избавился от цепких рук идущей по следам кагана смерти, которая
готовилась обратить его, сильнейшего на земле, в прах и небытие. Оба
старика долго молчали. Потом Чингиз-хан спросил:
- Благополучен ли был твой путь? Всего ли тебе было достаточно в тех
городах, где ты останавливался?
- Сначала меня снабжали всякой едой в изобилии,- ответил Чан-Чунь.- Но в
последнее время, когда я проезжал земли, где побывало твое войско, всюду
еще были видны следы битв и пожаров. Там добывать пропитание было трудно.
- Теперь ты будешь иметь все, что захочешь. Приходи каждый день к моему
обеду.
- Нет, мне не нужна такая милость! Горный дикарь живет подвижником и
любит уединение.
Слуги принесли кумыс, мудрец от него отказался. Каган сказал:
- Живи у меня по своей воле, как хочешь. Мы позовем тебя для особой
беседы. Разрешаем идти.
Чан-Чунь поднялся, сложил ладони, помахал ими в знак почтения и вышел.
Вскоре монгольское войско двинулось обратно на север через земли
Мавераннагра. Во время пути Чингиз-хан не раз присылал мудрецу виноградного
вина, дынь и разной еды.
Через реку Джейхун войско быстро перешло по искусно построенному на
ладьях пловучему мосту и направилось в сторону Самарканда.
Раз во время остановки Чингиз-хан послал Чан-Чуню извещение, что поздно
ночью он его ждет для важной беседы.
Когда шум лагеря стал затихать и все сильнее слышались трели лягушек,
Ахайя-Тайши провел мудреца Чан-Чуя мимо неподвижно стоявших часовых в
желтый шатер великого кагана.
По обе стороны золотого трона, в высоких серебряных подсвечниках, горели
толстые восковые свечи. Чингиз-хан сидел, годобрав ноги, на белом войлочном
подседельнике, и от круглой лакированной шапки с черными лисьими хвостами
лицо его было в тени, только глаза горели, как у тигра.
Возле него на ковре сидели два секретаря, знающие монгольский и китайский
языки.
Чан-Чунь опустился на ковер перед троном и сказал:
- Я дикарь гор и уже много лет упражняюсь в "дао" - учении о наиболее
прекрасном и возвышенном. Я люблю пребывать только в очень уединенных и
тихих местах, люблю бродить по пустыне или там стоять размышляя. Здесь же,
близ царского шатра, постоянный шум от множества воинов, их коней и
повозок. От этого мой дух неспокоен. Поэтому не будет ли мне дозволено
ехать по своей воле то впереди, то позади твоего шествия? Для горного
дикаря это будет большой милостью.
- Пусть будет, как ты желаешь,- ответил каган. Потом он спросил: -
Объясни мне, что такое гром? Правду ли говорят мне колдуны и главный шаман
Бэки, будто гром - это рычание живущих на небе за облаками богов, когда они
гневаются на людей? А гневаются они тогда, когда люди в жертву им приносят
не черных животных, как полагается, а животных другого цвета. Верно ли это?
- Небо гневается на людей не за приношения, обильные или скудные,-
ответил Чан-Чунь.- Гневается небо и не за то, что ему приносят в жертву
баранов или лошадей не черных, а рыжих, пегих или белых. Я также слышал
ошибочные слова твоих шаманов, будто летом людям нельзя мыться в реках или
стирать в воде одежды, катать войлоки или собирать грибы,- из-за всего
этого будто бы небо очень гневается и посылает на землю грозу с молниями и
громом... Вовсе не в этом состоит неуважение людей к небу, а в том, что
люди творят много преступлений... Я, горный дикарь, читал в древних книгах,
что из трех тысяч различных человеческих преступлений самое гнусное -
непочтительность к своим родителям... Много раз я замечал в пути, что твои
подданные недостаточно уважают своих родителей: сами объедаются на
пиршествах, а старых отцов, матерей и дедов морят голодом. И вот за то, что
бессердечные сыновья и дочери оскорбляют своих родителей, праведное небо
обрушивается на людей, карая их молнией и громом. Позаботься, государь,
вразумить и исправить твой народ.
- Мудрец говорит дельно! - заметил Чингиз-хан и приказал писцам записать
слова Чан-Чуня и по-монгольски, и по-китайски, и по-тюркски, чтобы издать
особый закон о почтительности к родителям .
Когда на золотых блюдах были поданы разнообразные кушанья и Чан-Чунь взял
только горсть вареного риса и немного вяленого винограда, каган спросил:
- Святой мудрец! Давно я хочу узнать, нет ли у тебя такого лекарства,
чтобы старого сделать молодым, чтобы слабому влить новые силы? Не можешь ли
ты сделать так, чтобы дни моей жизни текли непрерывно, всегда и не знали бы
остановки, как беспрерывно текут воды большой реки? Нет ли у тебя лекарства
сделать человека бессмертным?
Чан-Чунь опустил глаза и молча соединил концы пальцев.
- Если у тебя сейчас нет такого лекарства,- продолжал Чингиз-хан,- то,
может быть, ты знаешь, как приготовить такое лекарство? Или ты укажешь
другого мудреца и волшебника, которому открыта тайна, как сделаться
бессмертным? Если ты приготовишь для меня такое лекарство, чтобы я мог жить
вечно, то я дам тебе необычную, небывалую награду: я сделаю тебя нойоном и
правителем большой области... Я дам тебе конскук, торбу, полную золотых
монет... Я подарю тебе сотню самых красивых девушек из разных стран!
Чан-Чунь, не отвечая и не подымая глаз, стал дрожать, точно от сильного
холода. А каган продолжал соблазнять его:
- Я выстрою на твоей горе небывалой красоты дворец, какой можно видеть
только у китайского богды-хана, и в этом дивном дворце ты будешь размышлять
о возвышенном... Мне даже не нужна молодость. Пускай и останусь таким
старым и седым, как сейчас, но я хочу много лет, не видя конца, держать на
своих плечах великое монгольское государство, которое построил я сам,
своими руками...
Каган молчал и горящим, пристальным взглядом впился в изможденное лицо
мудреца. Тот съежился и, косясь на грозного кагана, заговорил тихо:
- На что мне золото, когда я люблю горы, тишину и размышления? Могу ли я
управлять целой областью, когда я не знаю, как управлять собой? Всех
прекрасных пленных девушек выдай замуж за благонравных юношей. Мне не нужно
дворца,- размышлять я могу, стоя на камне... Я изучал все мудрейшие книги,
какие были написаны самыми знаменитыми китайскими учеными, и для меня
больше нет тайн. Я могу сказать тебе точную истину: есть много средств,
чтобы увеличить силы человека, излечивать его болезни и оберегать его
жизнь, но нет и не было лекарства, чтобы сделать его бессмертным.
Задумался Чингиз-хан и, опустив голову, долго молчал. Перестали скрипеть
тростинки писцов, заносивших в книги слова разговора. Слышно было только
потрескивание оплывших восковых свечей. Наконец каган сказал:
- У наших монгольских стариков есть поговорка: "Говорящий правду умирает
не от болезни",- кто-нибудь от злобы прикончит правдивого раньше времени...
Потому-то все люди стараются нагромоздить горы лжи... А ты, мудрый старик,
проехавший десять тысяч ли, чтобы повидать меня, ты один не побоялся
сказать правду, что средства стать бессмертным - нет! Ты чистосердечен и
прям. Если у тебя есть просьба - говори! Обещаю ее исполнить. Чан-Чунь
соединил ладони и склонился перед каганом.
- У меня просьба только одна, и я приехал через снега, горы и пустыни,
чтобы сказать ее тебе,- прекрати свои жестокие войны и повсюду среди
народов водвори доброжелательный мир!..
Брови Чингиз-хана переломились, потом сдвинулись. Лицо перекосилось.
Задыхаясь, он стал кричать так, что у писцов тростинки запрыгали по бумаге:
- Чтобы всюду водворить мир, нужна война!.. Наши старики в степи не зря
учат: "Только когда ты убьешь твоего непримиримого врага, то и вдали и
вблизи станет спокойно..." А я не разгромил еще моего старого врага,
тангутского царя Бурханя! И вторая половина вселенной еще не под моей
пятой... Могу ли я это терпеть? Хотя ты и мудрец, но твоя просьба не
деловая! Такими просьбами нас больше не обременяй!
Чингиз-хан приподнялся и, вцепившись в ручки трона, дрожа от ярости,
прошипел:
- Разрешаем удалиться!
Зиму этого года Чингиз-хан провел около Самарканда. Он не любил тесноты
городов и жил в монгольском лагере.
Сперва выпадало много дождя, так что вся земля пропиталась водой и проезд
стал труден. Потом часто шел снег, и настал такой холод, что множество
лошадей и волов замерзло и валялось по дорогам.
Мудрец Чан-Чунь жил в бывшем загородном дворце хорезм-шаха "Кек-серай",
окруженном садами. Там старец писал стихи. К нему толпой приходили голодные
поселяне, у которых монгольские воины отобрали все имущество, ско", жен и
детей. Чан-Чунь раздавал пожалованную Чингиз-ханом еду и сам варил для
просителей кашу.
Глава четвертая
ВОЗВРАЩЕНИЕ МОНГОЛОВ В "КОРЕННУЮ ОРДУ"
Когда Чингиз-хан, желая переменить стоянку лагеря, приказал войску
двинуться из Самарканда к реке Сейхун, то, по его повелению, старая царица
Хорезма Туркан-Хатун, мать шаха Мухаммеда, весь бывший гарем шаха и другие
знатные пленные женщины стояли вдоль пути следования монголов: пока все
воины не проехали мимо, они громкими голосами пели, оплакивая гибель
государства Хорезма.
В начале года Барана (1223) лагерь Чингиз-хана находился на правом берегу
реки Сейхун. Сюда по вызову Чингиз-хана прибыли на курултай его сыновья:
Джагатай, Угедэй и Тули, кроме старшего, гордого и непокорного сына Джучи.
С сыновьями, ханами и главными военачальниками Чингиз-хан совещался о плане
завоевания в течение ближайших тринадцати лет всех западных стран вплоть до
Последнего крайнего моря.
Лагерь Чингиз-хана расположен был среди садов, брошенных разбежавшимся
населением. Сюда во множестве спускались с ближайших гор кабаны. Чингиз-хан
любил охотиться на них, поражая их с коня копьем и стрелами.
Раз он погнался за дикими свиньями, его лошадь споткнулась. Хан упал, а
лошадь ускакала. Огромный кабан остановился, наблюдая за неподвижно
лежавшим перед ним Чингиз-ханом. Затем он медленно ушел в камыши. Подоспели
другие охотники, поймали и привели коня. Каган прекратил охоту и,
возвратившись в лагерь, приказал привести китайского мудреца Чан-Чуня,
чтобы тот объяснил, не было ли в этом падении Чингиз-хана перед дикой
свиньей вмешательства вечного неба? Чан-Чунь сказал:
- Все мы должны оберегать нашу жизнь. У великого кагана лета уже
преклонные, и ему надо поменьше охотиться. То, что нечистый кабан не
осмелился напасть на лежащего в болоте "потрясателя вселенной",- это знак
покровительства неба.
- Мне бросить охоту? Нет, этот совет невыполним! - ответил Чингиз-хан.-
Мы, монголы, с малых лет привыкли охотиться и стрелять с коня, и даже
старики не могут оставить эту привычку... Впрочем, слова твои я сохраню в
моем сердце.
Чингиз-хан, желая наградить Чан-Чуня, поведал пригнать стадо молочных
коров и табун отборных лошадей, но мудрец этого подарка не принял, ответив,
что может вернуться обратно в свои китайские горы в обыкновенной почтовой
повозке. Затем мудрец после прощального представления кагану отправился в
обратный путь в сопровождении своих двадцати учеников и отряда воинов.
Множество приближенных Чингиз-хана провожали старого даоса с кувшинами вина
и корзинами редких плодов. При расставании многие утирали слезы.
В год Обезьяны (1224) Чингиз-хан повел свое войско обратно в монгольские
степи.
Как старый тигр, сожравший корову, медленно возвращается в густые камыши,
в свое логовище, волоча отвисшее брюхо, так медленно подвигалось войско
Чингиз-хана, обремененное огромной добычей. Каждый воин имел по нескольку
вьючных лошадей, верблюдов и быков. Вместе с воинами следовали и стада
баранов, и скрипучие двухколесные повозки, нагруженные одеждами, коврами,
оружием, медной посудой и прочими награбленными у мусульман вещами. Тут же
и на конях, и на верблюдах, и на повозках ехали монгольские и
разноплеменные женщины и дети, и длинными, бесконечными вереницами шагали
пленные - истощенные, оборванные и босые.
Все это шествие подвигалось не торопясь, делая остановки в местах с
удобными пастбищами, так что войско провело в дороге и лето и зиму,
оставляя длинный след в виде павших ободранных коней и быков и трупов
пленных, не выдержавших трудностей пути через безводные щебнистые равнины
Центральной Азии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26