любите друг друга? Не прошу любви, но хотя б уважения! Скажи, Иван: ты меня уважаешь? Нет, ты скажи: уважаешь меня или нет? Либо от слов своих отрекись, либо вели открыть врата!“ Засмеялся Иоанн Богослов и ответил: „Я вас уважаю, бражник! Вы наш человек. Входите!“ И открыл ему врата рая. Аминь».
ПРИЛОЖЕНИЕ К ГЛАВЕ 9
РАЙСКИЕ ВРАТА (остов, схема)
Перекладина – 12 см
7,32 м
2,44 м
Штанга – 12 см
ГЛАВА 10. Выход из пике
Некоторые люди терпеть не могут, чтобы их обгоняли.
Л. Стерн
Не каждый человек любит, чтобы за ним кто-то плелся.
А. Чехов
Гайдамака выбрался из подвала, как летчик из глубокого пике или как гонщик на вершину горного перевала: кровь прилила к лицу и пульсировала в висках, он покачивался, прикуривал и укрощал в утробе некстати разгулявшиеся гороховый суп с молдаванской кониной и мухоморной «Красной Шапочкой», которые норовили выплеснуться вперед и вверх.
Дурак, ох, дурак! Прав был Гоголь – какой ты дурак! Жрешь «Красную Шапочку» и не чувствуешь, что уже накрылся бордовой шляпкой. Вызвали тебя, дурака, в Контору, а ты, дурак, ничего не понял, в Конторе тоже не дураки сидят, Контора – дело тонкое, а ты, дурак, даже не задумался, не испугался, не схоронил «Архипелаг ГУЛАГ», не посоветовался с Александром Исаичем! Кто же на самосвале в Контору ездит?! Только самоубийцы. В Контору надо ездить не спеша, вдумчиво, на велосипеде. Тебе, бегемоту глупому, во сне стеклянную Луну транслировали, летучих мышей не к добру показывали, козла, стадо козлов показывали, шептали, намекали, напоминали: «Реголит, реголит, реголит, уголь, Скворцов, триста рублей…» А ты, козел рогатый, нашел себе во сне занятие; летающую крепость откапывал, луноходы грузил в кратере Циолковского! Не прочувствовал, не проснулся, не догадался! Они же в Конторе устроили типичную велосипедную «разделку» , запускают свидетелей по одному через равные промежутки времени и смотрят – кто тут свидетель, а кто сообщник.
ЧТО сейчас можно сделать?…
Да и МОЖНО ли сейчас что-то сделать?…
Можно.
Гайдамака отбросил окурок, вывернул карманы, пересчитал дрожащими пальцами все наличные деньги – набралось рублей пятьдесят – и побежал обратно, мимо зоопарка к Привозу, давя мягкий асфальт и звеня, как корова бубенчиком, грудой мелочи в кармане штанов. Уже знакомый бегемот раскрыл пасть и сочувственно зевнул вслед своему человеческому двойнику, а Гайдамака бежал и молился: «Господи, только бы он еще не ушел! Господи, только бы он еще подождал!» Бежал по жаре, звеня мелочью, с гарцующим коньяком и супом внутри, как шут гороховый, – бежал но мягкому асфальту так, как на «Кольнаго» не гонял, вот где велосипед нужен, – в его-то годы с его здоровьем такой марафон! Нормальные люди по такой жаре ходят тихо, экономят силы, пьют минеральную воду. Прохожие оглядывались: что-то случилось, расхристанный потный мужик бежит. Камо грядеши, мужик? Пока добежал, чуть не отдал Богу душу.
Самосвал стоял на том же месте, но Андрюхи в самосвале не оказалось. Гайдамака опять чуть не умер. Он отогнул боковую форточку и с таким отчаянием стал сигналить на весь Привоз, что рядом в зоопарке тревожно затрубил слон.
– Что случилось, командир?
На счастье Гайдамаки, Андрюха на пляж еще не ушел, а выбежал из «Тысячи мелочей» с чудным заморским складным топором под мышкой, соображая, не приложить ли этим топором угонщика самосвала.
– Андрюха! – прохрипел Гайдамака, обнимая своего водителя и чуть ли не целуя его взасос, как Леонид Ильич очередного политического деятеля социалистической ориентации, – братские поцелуи еще не вышли из моды. – Андрюха! Пляж и футбол отменяются! Не спрашивай! В Аркадии – холера, на футбол – в другой раз. Три отгула за мой счет! На, возьми… – Гайдамака вытащил из кармана потные пятьдесят рублей и засунул в карман Андрюхе. – Сходи вечером вместо футбола в ресторан, выпей за мое здоровье. Не спрашивай! Жизнь и смерть! Дуй обратно в Гуляй, вот тебе ключи от хаты – этот сверху, этот снизу, найди на полке «Битву железных канцлеров», тряхни, вылетят три сторублевки, отнеси их в Элкину бухгалтерию, скажи, чтобы оприходовала их концом февраля – за уголь для селекционной станции… И за что-нибудь еще – пусть сама придумает. Пусть перечислит эти триста рублей в Фонд Мира или там на охрану культурных памятников. Скажи ей – жизнь и смерть! Слово и дело! Я буду ей вечным должником! Если хочет, женюсь на ней. Запомнил? Повтори!
– Все понял, командир: жизнь и смерть, этот сверху, этот снизу, битва железных кацманов, триста рублей, уголь для Фонда Мира концом февраля, пусть разводится, если захочете, женитесь на ней, – запоминал Андрюха, перекладывая промасленный складной топор из одной подмышки в другую.
– Молодец! Но только не кацманов! Не кацманов, а канцлеров, канцлеров! Ты ж читать умеешь? Запомни – КАНЦЛЕРОВ! Канцтовары! Запомни – ПИКУЛЬ! Не перепутай, дурень! Дуй, выручай, Андрюха!
И хотя Андрюхе очень не хотелось по этой жаре пылить но трассе в Гуляй-град, а очень хотелось отлежаться в урожайную страду на холерном пляже в Аркадии, но, видя такое невменяемое состояние командира, он ответил: «Дую!», забросил топор в кабину и тут же укатил трусить волшебную книгу, прикидывая: то ли вернуться вечером в Одессу на матч сезона, то ли в кои веки культурно напиться с друзьями-шоферюгами в городском ресторане «Гуляй».
А Гайдамака долго с тоской смотрел вослед самосвалу, потом нашел в груде мелочи три копейки, выпил теплой воды с барбарисовым сиропом, подумал, что все равно они, дураки, все перепутают – возьмут и выпишут самосвал угля Пикулю или Кацману, а три сторублевки оприходуют концом царствования императрицы Елизаветы Петровны на нужды Пробирной палатки, – и, понурившись и икая от рвавшейся па свободу потревоженной приторным сиропом необъезженной конины, опять поплелся по Карла Маркса к Августу Бебелю и явился к парадному подъезду Дома с Химерами с незначительным опозданием.
ГЛАВА 11 Ведьма, ведьма! или Гэть с верблюдом!
Мы будем вечно изготовлять новые книги, как аптекари изготовляют новые лекарства, лишь переливая из одной посуды в другую.
Л. Стерн
По обе стороны ворот стояли две пузатые старинные пушки с большими колесами, у пушек – черные часовые. Это были не негры, но очень загоревшие европейцы – один босой, с винтовкой, в немецкой каске, в вышиванной льняной рубахе, в атласных малиновых шароварах, второй в рваных галифе, солдатской гимнастерке, австрийской фуражке и в великолепных хромовых сапогах. Грозные пушки не произвели на Сашка должного впечатления. Старье, говно, не стреляют, решил он и, пока Гамилькар предъявлял пропуск в Эдем, принялся разглядывать стоящего «струнко» ближнего часового и его сверкающую электрумом старинную винтовку, которая тоже, конечно, не стреляла. Загоревшее лицо европейца показалось Сашку знакомым. Сашко опустил глаза и стал разглядывать босые ноги стражника.
– Це ви чи не ви, дядьку? – тихо спросил Сашко. Часовой, не шевельнувшись и не поворачивая головы, спросил;
– Ти звiдкiля, хлопчик ?
Сашко испугался и не ответил.
– Это со мной, – объяснил Гамилькар. Они прошли через ворота.
Проходя мимо стражника, Сашко еще спросил:
– А ви чого тут, дядьку?
– Гроши xopoшi платять, – тихо ответил тот. Ворота тревожно зазвенели.
– Що несете? – всполошились стражники, – Залiзо е? Железо, то есть? Це що? Бомба? – спрашивали стражники, показывая на Бахчисарайский фонтам на плечах Гамилькара.
С водонапорной колонкой все быстро прояснилось, стражники видели такие колонки в Одессе и Екатеринославе; но теперь они придрались к верблюду:
– З верблюдами не можна! Геть з верблюдом! – вдруг заорал райский стражник. – Чуеш, що я кажу? Глуха, чи що? Геть з верблюдом!
– Почему с верблюдом нельзя? – тихо спросила графиня.
– Не повезло верблюду, – сказал Гамилькар. – Слезьте с верблюда, графиня. Ни за что верблюд пострадал .
Графине пришлось слезть с верблюда, и стражники отогнали бедное животное от райских ворот.
Когда отошли подальше, Сашко услышал, как лениво переговаривались стражники:
– Віддай мoї чоботи, Семэн.
– Не вiддам. Ти ж менi їx подарував, Мыкола.
– Ну чому ти такий дурний?
– Тому що бiдний.
– А чому ти бiдний?
– Тому що дурний.
Столицу Офира Эдем они объехали стороной и вышли к родовой резиденции Гамилькара – городу Логону и голубому озеру Тана. Тана для Африки – что-то вроде Байкала для Сибири; также сравнимы Ангара и Голубой Нил, но у Ангары – женское начало, а у Голубого Нила – мужское. У истока Голубого Нила племенем логонов в допотопные времена был воздвигнут громадный гранитный фаллос – здесь неподалеку гранитные каменоломни; от этого фаллоса исходят половые волны тяготения (или притяжения), образованные теми самыми секс-нейтрино, которые образовались в момент Большого Взрыва и были предсказаны еще Планком. Подобных фаллосов – но поменьше – на берегу озера натыкано множество, как истуканов па острове Пасхи. Связь офирских логонов с пасхальными островитянами очевидна; если мысленно продлить линию логонского фаллоса в глубь Земли, то прямая выйдет на той стороне планеты посреди Тихого океана именно на острове Пасхи. Более того, озеро своими очертаниями один к одному повторяет очертания острова Пасхи, будто кусок земли вырван из Африки. К тому же гранитные лица пасхальных истуканов, если вглядеться, повторяют типичные черты офирских логонов – вогнутые носы, глубоко посаженные глаза – кстати, если на истуканов надеть парики и бакенбарды, то сходство с Пушкиным станет разительным.
Наконец Гамилькар сбросил бахчисарайскую колонку с плеч долой на берег священного озера. Одна из его безумных целей была достигнута – пушкинская реликвия вернулась домой. Здесь, у истока Голубого Нила, прошло его детство. Их встретили подданные Гамилькара – племя логонов. Князь вернулся! С головой на плечах! С новой невестой-красавицей! Женщины логонов были толсты, но графиня Кустодиева была всех толстее! Правильно сделал, прежнюю невесту – о прежней невесте молчали, но Гамилькар хорошо понимал это молчание и ни о чем не спрашивал, – так вот, прежнюю невесту можно в задницу засунуть этой! На следующее утро, передохнув с дороги в своей родовой резиденции, Гамилькар и графиня обвенчались посреди озера в египетской папирусной лодке. Ритуал венчания соблюдался скрупулезно: на rpaфиню надели ритуальное одеяние логонской невесты – набедренную повязку из нежного белого пуха купидона-альбиноса; а Гамилькар надел белые шорты и белую льняную рубаху, завязав ее в узел на животе. Возложили белые лотосы у основания гранитного фаллоса. Прямо в лодке жених и невеста должны были показать свой сексуальный класс под наблюдением выборных депутатов-логонов, что и было исполнено и по достоинству оценено. Выходя на берег озера, Гамилькар шепнул невесте – уже законной своей жене:
– Когда тебе будут кричать: «Ведьма, ведьма!» – не оглядывайся.
Все население городка Логон высыпало на берег. Графиня Кустодиева с обнаженными бело-розовыми громадными грудями была очень хороша, каждый хотел к ней прикоснуться, погладить, ущипнуть, шлепнуть. Все восхищались такой красивой русской невестой и кричали ей вслед:
– Ведьма, ведьма!
Но графиня и бровью не вела, и с этого момента графиня Кустодиева получила имя Узейро .
Здесь были лица на одно лицо – ганнибало-пушкинское. На берегу озера собрались Пушкины всех возрастов и телосложений – резвились толстенькие курчавенькие сашхены, задиристые подростки со взбитыми шевелюрами, юноши с пробивающимся пушком над верхней губой, молодые мужчины-логоны – тонкие, стройные, высокие – били в барабаны, водили хороводы вокруг бахчисарайской колонки. Были Пушкины степенные, был Пушкин-колдун, Пушкин-скромняга, два Пушкина-пьяницы, а третий попросту алкоголик, были Пушкины – лысые старики. Сашко играл на аккордеоне – а бить в барабан он так никогда и не научился – и пел ни к селу, ни к городу:
Карманчики!
Чемоданчики!
Девки щупают вора
На майданчике!
Берег был накрыт персидскими коврами и львиными шкурами, началось свадебное пиршество. Гамилькар подарил жене амулет-мешочек с купидоньим ядом – цена подарка была эквивалентна Нобелевской премии, – графиня (а графиня уже стала княгиней – «узейро», – эта завиднейшая карьера для любой российской купеческой или капитанской дочки потом была опошлена советскими вертихвостками, выходившими замуж за арабских и негритянских шейхов и принцев, чтобы уехать за бугор), – так вот, графиня в свою очередь преподнесла жениху тульский медный самовар, из которого пили пальмовое вино – до водки офиряне еще не додумались, но домашнее пальмовое вино здесь было славное, и узейро потом научила логонов гнать в самоваре банановую 40-градусную самогонку (близкую к водке по рецепту Менделеева), которую научилась гнать в Севастополе у Люськи Екатеринбург из гнилой картошки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
ПРИЛОЖЕНИЕ К ГЛАВЕ 9
РАЙСКИЕ ВРАТА (остов, схема)
Перекладина – 12 см
7,32 м
2,44 м
Штанга – 12 см
ГЛАВА 10. Выход из пике
Некоторые люди терпеть не могут, чтобы их обгоняли.
Л. Стерн
Не каждый человек любит, чтобы за ним кто-то плелся.
А. Чехов
Гайдамака выбрался из подвала, как летчик из глубокого пике или как гонщик на вершину горного перевала: кровь прилила к лицу и пульсировала в висках, он покачивался, прикуривал и укрощал в утробе некстати разгулявшиеся гороховый суп с молдаванской кониной и мухоморной «Красной Шапочкой», которые норовили выплеснуться вперед и вверх.
Дурак, ох, дурак! Прав был Гоголь – какой ты дурак! Жрешь «Красную Шапочку» и не чувствуешь, что уже накрылся бордовой шляпкой. Вызвали тебя, дурака, в Контору, а ты, дурак, ничего не понял, в Конторе тоже не дураки сидят, Контора – дело тонкое, а ты, дурак, даже не задумался, не испугался, не схоронил «Архипелаг ГУЛАГ», не посоветовался с Александром Исаичем! Кто же на самосвале в Контору ездит?! Только самоубийцы. В Контору надо ездить не спеша, вдумчиво, на велосипеде. Тебе, бегемоту глупому, во сне стеклянную Луну транслировали, летучих мышей не к добру показывали, козла, стадо козлов показывали, шептали, намекали, напоминали: «Реголит, реголит, реголит, уголь, Скворцов, триста рублей…» А ты, козел рогатый, нашел себе во сне занятие; летающую крепость откапывал, луноходы грузил в кратере Циолковского! Не прочувствовал, не проснулся, не догадался! Они же в Конторе устроили типичную велосипедную «разделку» , запускают свидетелей по одному через равные промежутки времени и смотрят – кто тут свидетель, а кто сообщник.
ЧТО сейчас можно сделать?…
Да и МОЖНО ли сейчас что-то сделать?…
Можно.
Гайдамака отбросил окурок, вывернул карманы, пересчитал дрожащими пальцами все наличные деньги – набралось рублей пятьдесят – и побежал обратно, мимо зоопарка к Привозу, давя мягкий асфальт и звеня, как корова бубенчиком, грудой мелочи в кармане штанов. Уже знакомый бегемот раскрыл пасть и сочувственно зевнул вслед своему человеческому двойнику, а Гайдамака бежал и молился: «Господи, только бы он еще не ушел! Господи, только бы он еще подождал!» Бежал по жаре, звеня мелочью, с гарцующим коньяком и супом внутри, как шут гороховый, – бежал но мягкому асфальту так, как на «Кольнаго» не гонял, вот где велосипед нужен, – в его-то годы с его здоровьем такой марафон! Нормальные люди по такой жаре ходят тихо, экономят силы, пьют минеральную воду. Прохожие оглядывались: что-то случилось, расхристанный потный мужик бежит. Камо грядеши, мужик? Пока добежал, чуть не отдал Богу душу.
Самосвал стоял на том же месте, но Андрюхи в самосвале не оказалось. Гайдамака опять чуть не умер. Он отогнул боковую форточку и с таким отчаянием стал сигналить на весь Привоз, что рядом в зоопарке тревожно затрубил слон.
– Что случилось, командир?
На счастье Гайдамаки, Андрюха на пляж еще не ушел, а выбежал из «Тысячи мелочей» с чудным заморским складным топором под мышкой, соображая, не приложить ли этим топором угонщика самосвала.
– Андрюха! – прохрипел Гайдамака, обнимая своего водителя и чуть ли не целуя его взасос, как Леонид Ильич очередного политического деятеля социалистической ориентации, – братские поцелуи еще не вышли из моды. – Андрюха! Пляж и футбол отменяются! Не спрашивай! В Аркадии – холера, на футбол – в другой раз. Три отгула за мой счет! На, возьми… – Гайдамака вытащил из кармана потные пятьдесят рублей и засунул в карман Андрюхе. – Сходи вечером вместо футбола в ресторан, выпей за мое здоровье. Не спрашивай! Жизнь и смерть! Дуй обратно в Гуляй, вот тебе ключи от хаты – этот сверху, этот снизу, найди на полке «Битву железных канцлеров», тряхни, вылетят три сторублевки, отнеси их в Элкину бухгалтерию, скажи, чтобы оприходовала их концом февраля – за уголь для селекционной станции… И за что-нибудь еще – пусть сама придумает. Пусть перечислит эти триста рублей в Фонд Мира или там на охрану культурных памятников. Скажи ей – жизнь и смерть! Слово и дело! Я буду ей вечным должником! Если хочет, женюсь на ней. Запомнил? Повтори!
– Все понял, командир: жизнь и смерть, этот сверху, этот снизу, битва железных кацманов, триста рублей, уголь для Фонда Мира концом февраля, пусть разводится, если захочете, женитесь на ней, – запоминал Андрюха, перекладывая промасленный складной топор из одной подмышки в другую.
– Молодец! Но только не кацманов! Не кацманов, а канцлеров, канцлеров! Ты ж читать умеешь? Запомни – КАНЦЛЕРОВ! Канцтовары! Запомни – ПИКУЛЬ! Не перепутай, дурень! Дуй, выручай, Андрюха!
И хотя Андрюхе очень не хотелось по этой жаре пылить но трассе в Гуляй-град, а очень хотелось отлежаться в урожайную страду на холерном пляже в Аркадии, но, видя такое невменяемое состояние командира, он ответил: «Дую!», забросил топор в кабину и тут же укатил трусить волшебную книгу, прикидывая: то ли вернуться вечером в Одессу на матч сезона, то ли в кои веки культурно напиться с друзьями-шоферюгами в городском ресторане «Гуляй».
А Гайдамака долго с тоской смотрел вослед самосвалу, потом нашел в груде мелочи три копейки, выпил теплой воды с барбарисовым сиропом, подумал, что все равно они, дураки, все перепутают – возьмут и выпишут самосвал угля Пикулю или Кацману, а три сторублевки оприходуют концом царствования императрицы Елизаветы Петровны на нужды Пробирной палатки, – и, понурившись и икая от рвавшейся па свободу потревоженной приторным сиропом необъезженной конины, опять поплелся по Карла Маркса к Августу Бебелю и явился к парадному подъезду Дома с Химерами с незначительным опозданием.
ГЛАВА 11 Ведьма, ведьма! или Гэть с верблюдом!
Мы будем вечно изготовлять новые книги, как аптекари изготовляют новые лекарства, лишь переливая из одной посуды в другую.
Л. Стерн
По обе стороны ворот стояли две пузатые старинные пушки с большими колесами, у пушек – черные часовые. Это были не негры, но очень загоревшие европейцы – один босой, с винтовкой, в немецкой каске, в вышиванной льняной рубахе, в атласных малиновых шароварах, второй в рваных галифе, солдатской гимнастерке, австрийской фуражке и в великолепных хромовых сапогах. Грозные пушки не произвели на Сашка должного впечатления. Старье, говно, не стреляют, решил он и, пока Гамилькар предъявлял пропуск в Эдем, принялся разглядывать стоящего «струнко» ближнего часового и его сверкающую электрумом старинную винтовку, которая тоже, конечно, не стреляла. Загоревшее лицо европейца показалось Сашку знакомым. Сашко опустил глаза и стал разглядывать босые ноги стражника.
– Це ви чи не ви, дядьку? – тихо спросил Сашко. Часовой, не шевельнувшись и не поворачивая головы, спросил;
– Ти звiдкiля, хлопчик ?
Сашко испугался и не ответил.
– Это со мной, – объяснил Гамилькар. Они прошли через ворота.
Проходя мимо стражника, Сашко еще спросил:
– А ви чого тут, дядьку?
– Гроши xopoшi платять, – тихо ответил тот. Ворота тревожно зазвенели.
– Що несете? – всполошились стражники, – Залiзо е? Железо, то есть? Це що? Бомба? – спрашивали стражники, показывая на Бахчисарайский фонтам на плечах Гамилькара.
С водонапорной колонкой все быстро прояснилось, стражники видели такие колонки в Одессе и Екатеринославе; но теперь они придрались к верблюду:
– З верблюдами не можна! Геть з верблюдом! – вдруг заорал райский стражник. – Чуеш, що я кажу? Глуха, чи що? Геть з верблюдом!
– Почему с верблюдом нельзя? – тихо спросила графиня.
– Не повезло верблюду, – сказал Гамилькар. – Слезьте с верблюда, графиня. Ни за что верблюд пострадал .
Графине пришлось слезть с верблюда, и стражники отогнали бедное животное от райских ворот.
Когда отошли подальше, Сашко услышал, как лениво переговаривались стражники:
– Віддай мoї чоботи, Семэн.
– Не вiддам. Ти ж менi їx подарував, Мыкола.
– Ну чому ти такий дурний?
– Тому що бiдний.
– А чому ти бiдний?
– Тому що дурний.
Столицу Офира Эдем они объехали стороной и вышли к родовой резиденции Гамилькара – городу Логону и голубому озеру Тана. Тана для Африки – что-то вроде Байкала для Сибири; также сравнимы Ангара и Голубой Нил, но у Ангары – женское начало, а у Голубого Нила – мужское. У истока Голубого Нила племенем логонов в допотопные времена был воздвигнут громадный гранитный фаллос – здесь неподалеку гранитные каменоломни; от этого фаллоса исходят половые волны тяготения (или притяжения), образованные теми самыми секс-нейтрино, которые образовались в момент Большого Взрыва и были предсказаны еще Планком. Подобных фаллосов – но поменьше – на берегу озера натыкано множество, как истуканов па острове Пасхи. Связь офирских логонов с пасхальными островитянами очевидна; если мысленно продлить линию логонского фаллоса в глубь Земли, то прямая выйдет на той стороне планеты посреди Тихого океана именно на острове Пасхи. Более того, озеро своими очертаниями один к одному повторяет очертания острова Пасхи, будто кусок земли вырван из Африки. К тому же гранитные лица пасхальных истуканов, если вглядеться, повторяют типичные черты офирских логонов – вогнутые носы, глубоко посаженные глаза – кстати, если на истуканов надеть парики и бакенбарды, то сходство с Пушкиным станет разительным.
Наконец Гамилькар сбросил бахчисарайскую колонку с плеч долой на берег священного озера. Одна из его безумных целей была достигнута – пушкинская реликвия вернулась домой. Здесь, у истока Голубого Нила, прошло его детство. Их встретили подданные Гамилькара – племя логонов. Князь вернулся! С головой на плечах! С новой невестой-красавицей! Женщины логонов были толсты, но графиня Кустодиева была всех толстее! Правильно сделал, прежнюю невесту – о прежней невесте молчали, но Гамилькар хорошо понимал это молчание и ни о чем не спрашивал, – так вот, прежнюю невесту можно в задницу засунуть этой! На следующее утро, передохнув с дороги в своей родовой резиденции, Гамилькар и графиня обвенчались посреди озера в египетской папирусной лодке. Ритуал венчания соблюдался скрупулезно: на rpaфиню надели ритуальное одеяние логонской невесты – набедренную повязку из нежного белого пуха купидона-альбиноса; а Гамилькар надел белые шорты и белую льняную рубаху, завязав ее в узел на животе. Возложили белые лотосы у основания гранитного фаллоса. Прямо в лодке жених и невеста должны были показать свой сексуальный класс под наблюдением выборных депутатов-логонов, что и было исполнено и по достоинству оценено. Выходя на берег озера, Гамилькар шепнул невесте – уже законной своей жене:
– Когда тебе будут кричать: «Ведьма, ведьма!» – не оглядывайся.
Все население городка Логон высыпало на берег. Графиня Кустодиева с обнаженными бело-розовыми громадными грудями была очень хороша, каждый хотел к ней прикоснуться, погладить, ущипнуть, шлепнуть. Все восхищались такой красивой русской невестой и кричали ей вслед:
– Ведьма, ведьма!
Но графиня и бровью не вела, и с этого момента графиня Кустодиева получила имя Узейро .
Здесь были лица на одно лицо – ганнибало-пушкинское. На берегу озера собрались Пушкины всех возрастов и телосложений – резвились толстенькие курчавенькие сашхены, задиристые подростки со взбитыми шевелюрами, юноши с пробивающимся пушком над верхней губой, молодые мужчины-логоны – тонкие, стройные, высокие – били в барабаны, водили хороводы вокруг бахчисарайской колонки. Были Пушкины степенные, был Пушкин-колдун, Пушкин-скромняга, два Пушкина-пьяницы, а третий попросту алкоголик, были Пушкины – лысые старики. Сашко играл на аккордеоне – а бить в барабан он так никогда и не научился – и пел ни к селу, ни к городу:
Карманчики!
Чемоданчики!
Девки щупают вора
На майданчике!
Берег был накрыт персидскими коврами и львиными шкурами, началось свадебное пиршество. Гамилькар подарил жене амулет-мешочек с купидоньим ядом – цена подарка была эквивалентна Нобелевской премии, – графиня (а графиня уже стала княгиней – «узейро», – эта завиднейшая карьера для любой российской купеческой или капитанской дочки потом была опошлена советскими вертихвостками, выходившими замуж за арабских и негритянских шейхов и принцев, чтобы уехать за бугор), – так вот, графиня в свою очередь преподнесла жениху тульский медный самовар, из которого пили пальмовое вино – до водки офиряне еще не додумались, но домашнее пальмовое вино здесь было славное, и узейро потом научила логонов гнать в самоваре банановую 40-градусную самогонку (близкую к водке по рецепту Менделеева), которую научилась гнать в Севастополе у Люськи Екатеринбург из гнилой картошки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40