Что вы предпочтете?
— Ну, ладно, — раздраженно сказал клерк. Он закончил набор и нажал кнопку. Из принтера показалась бесконечная лента. В свернутом виде она была в сантиметр толщиной. — Прочтите это.
Матушка Мастиф взвесила в руке пачку бланков.
— Что это такое?
— Правила относительно вашей покупки. Вы должны воспитывать мальчика и хорошо обращаться с ним. Если будет установлено, что вы нарушаете указанные здесь правила, — он указал на стопку, — его могут отобрать у вас с конфискацией уплаченной вами суммы. Вдобавок вы должны ознакомиться с… — Он прервал свою лекцию, так как в этот момент другой чиновник ввел в помещение мальчика.
Мальчик взглянул на клерка, потом на матушку Мастиф. Потом, словно ему не раз приходилось выполнять этот ритуал, подошел к ней и вложил ей в левую руку свою правую. Большие невинные глаза ребенка смотрели ей в лицо. Она заметила, что они зеленого цвета.
Клерк собрался продолжать, но что-то застряло у него в горле, и он занялся бумагами на столе.
— Это все. Вы можете идти.
Матушка Мастиф торжественно, словно после одержанной победы, вывела мальчика на улицы Драллара. Ему дали с собой только одно — небольшой плащ. Мальчик плотнее запахнул дешевый пластик, когда они добрались до первого перекрестка.
— Ну, парень, дело сделано. Пусть меня возьмет дьявол, если я понимаю, почему это сделала, но теперь я с тобой связана. Ну, и ты со мной, конечно. Что-нибудь есть у тебя в ночлежке?
Он медленно покачал головой. Очень тихий мальчик, подумала она. В доме от него, наверно, много шума не будет. Она по-прежнему не понимала, что вызвало такой неожиданный и нехарактерный для нее приступ великодушия. Теплая рука мальчика лежала в ее старой искривленной ладони. В этой руке перебывало множество кредитных карточек, которыми платили за покупки; эта рука привыкла брать вещи, чтобы оценить возможность продать их с прибылью; бывал в этой руке и нож, и совсем не всегда при приготовлении пищи; однако никогда не было в ней руки ребенка. Странное ощущение.
Они пробирались сквозь толпу, старавшуюся опередить близкую ночь, избегая дренажных канав, проходящих по середине каждой улицы. Из десятков ресторанчиков и забегаловок доносились ароматные запахи пищи. Мальчик по-прежнему молчал. Наконец, видя, что его лицо постоянно обращено к тем местам, откуда исходят аппетитные запахи, матушка Мастиф остановилась перед одним заведением, с которым была знакома. Все равно они уже рядом с домом.
— Есть хочешь, мальчик?
Он медленно кинул — один раз.
— Глупо с моей стороны. Я целый день могу обходиться без пищи и даже не подумать о ней. И забываю, что не у всех такие терпеливые желудки. — Она кивнула в сторону двери. — Ну, чего же ты ждешь?
Они вошли в ресторан, и она провела его за загородку у стены. Из центра стола поднималась круглая консоль. Матушка Мастиф изучила напечатанное на ее боку меню, поглядывая на сидящего в ожидании мальчика, и нажала несколько кнопок.
Вскоре консоль опустилась в стол и тут же поднялась с едой: густая ароматная похлебка с овощами, какие-то длинные клубни и нарезанный хлеб.
— Давай, — сказала она, заметив нерешительность мальчика, восхищаясь его сдержанностью и аккуратностью. — Я не голодна, да и никогда много не ем.
Она смотрела, как он поглощает пищу, иногда брала небольшие кусочки хлеба, отвечала на кивки проходящих знакомых. Когда дно миски с похлебкой было вылизано дочиста и исчез последний кусок хлеба, она спросила:
— Хочешь еще?
Он нерешительно взглянул на нее, потом коротко кивнул.
— Не удивляюсь, — сказала она, — но не хочу, чтобы ты сегодня ел еще. Ты съел порцию взрослого. Больше тебе не пойдет на пользу. Завтра утром, ладно? — Он понимающе кивнул.
— Еще одно, мальчик. Ты говорить умеешь?
— Да. — Голос у него ниже, чем она ожидала; в нем нет страха, только благодарность.
— Я хорошо говорю, — добавил он без дальнейших расспросов, чем удивил ее. — Мне сказали, что для своего возраста я говорю очень хорошо.
— Прекрасно. Я уже беспокоилась. — Она встала, опираясь на посох, и снова взяла его за руку. — Здесь близко.
— Что близко?
— Место, где я живу. И где отныне будешь жить ты. — Они вышли из ресторана и погрузились в влажную ночь.
— Как тебя зовут? — Мальчик спросил, не поднимая головы, поглядывая на тусклые витрины и отдельные освещенные окна. Внимательность его взгляда казалась неожиданной.
— Мастиф, — ответила она и улыбнулась. — Это не мое настоящее имя, мальчик, но мне его дали много лет назад. И оно задержалось у меня дольше любого мужчины. На самом деле это порода собак, очень злых и уродливых.
— Я не считаю тебя уродливой, — ответил мальчик. — Ты мне кажешься красивой.
Она смотрела на его открытое детское лицо. Слабоумный, слепой? А может, слишком умный?
— Можно мне называть тебя мамой? — с надеждой спросил он, еще более смутив ее. — Ты ведь теперь моя мать, правда?
— Что-то в этом роде. Не спрашивай почему.
— Я не причиню никаких неприятностей. — Голос его вдруг зазвучал озабоченно, почти испуганно. — Я никогда никому не доставлял неприятностей, честно. Просто хотел, чтобы меня оставили в покое.
Почему такое отчаянное признание? подумала она. И решила не расспрашивать.
— Я от тебя ничего не требую, — заверила она. — Я простая старуха и живу простой жизнью. Она мне нравится. Хорошо, если бы она и тебе понравилась.
— Хорошо, — согласился он. — Я постараюсь помочь, если смогу.
— Дьявол знает, сколько работы в магазине. Я не так гибка, как была когда-то. — Она вслух рассмеялась. — Теперь устаю задолго до полуночи. Знаешь, мне теперь нужны целых четыре часа сна. Да, думаю, ты сможешь мне помочь. Постарайся. Ты мне недешево обошелся.
— Простите, — сказал он упавшим голосом.
— Прекрати. Я этого не потреплю в своем доме.
— Я сказал: простите, что я вас расстроил.
Она раздраженно фыркнула, наклонилась, опираясь обеими руками на посох. И оказалась на уровне его глаз. Он стоял и серьезно смотрел на нее.
— Послушай меня, мальчик. Я не правительственный чиновник. Не имею ни малейшего представления, что заставило меня заплатить за тебя, но дело сделано. Я тебя не буду бить, если ты этого не заслужил. Я прослежу, чтобы ты был накормлен и достаточно тепло одет. А в ответ я требую, чтобы ты перестал говорить глупости вроде «простите». Договорились?
Ему не потребовалось много времени на размышления.
— Договорились… мама.
— Решено. — Она пожала ему руку. И это вызвало новый феномен — его первую улыбку. От улыбки его маленькое веснушчатое лицо словно засветилось, и ночь стала казаться не такой холодной.
— Пошли побыстрее, — сказала она, с трудом распрямляясь. — Не люблю задерживаться, а из тебя какой телохранитель? И никогда не станешь, судя по твоему виду. Но это не твоя вина.
— А почему так важно быть дома, когда темно? — спросил он и добавил неуверенно: — Это глупый вопрос?
— Нет, мальчик. — Она улыбнулась ему сверху вниз, продолжая ковылять по улице. — Наоборот, это умный вопрос. Важно оказаться дома в темноте, потому что чем меньше света, тем больше мертвецов. Но если ты будешь осторожен, не слишком самоуверен и изучишь темноту, то поймешь, что иногда она может стать не только врагом, но и другом.
— Я так и думал, — твердо ответил он. — Думал так, сколько… — лицо его сморщилось, он словно сосредоточился на чем-то… — сколько себя помню.
— Да? — Она улыбалась ему. — И что заставляет тебя так думать, кроме моих слов?
— Потому что сколько я могу вспомнить себя счастливым, это всегда было в темноте, — ответил он.
Она обдумывала его ответ, когда они завернули за угол. Дождь почти прекратился, сменившись туманом, который в этом городе считался обычным воздухом. Легкие матушки Мастиф туман не тревожил, но она беспокоилась о мальчике. Ей совсем не нужен больной ребенок. Он и так стоил ей достаточно.
Ее дом-магазин — один из многих на этом бесконечном рынке. Прочные ставни защищают невзрачный фасад, который тянется на десять метров в одной из боковых улиц. Матушка Мастиф прижала ладонь к дверному замку. Чувствительный пластик на мгновение засветился, дважды прогудел, и дверь открылась.
Внутри матушка Мастиф плотно закрыла дверь за собой и автоматически принялась разглядывать товары, чтобы убедиться, что ничего не исчезло за время ее отсутствия. Здесь были стойки с медной и серебряной посудой, редкие статуэтки из резного дерева, которыми особенно славится Мот, хорошо сделанные кубки, столовые приборы, многие из которых предназначены для негуманоидов, многочисленные модели самого Мота с его разрывными кольцами из сверкающего материала и различные другие предметы неясного назначения.
Мальчик бродил по этому водовороту цветов и форм. Он все рассматривал, но не задавал ни одного вопроса, и она решила, что это необычно.
Дети должны спрашивать обо всем. Но это не обычный ребенок.
В глубине магазина на подставке стоял серебряный ящичек. Его чувствительные приборы соединялись непосредственно с Центральным банком Драллара и позволяли матушке Мастиф проводить финансовые операции со всеми клиентами, пришли ли они с той же улицы или прилетели с другого края Сообщества. Универсальная кредитная карточка давала доступ к счету владельца.
За ящичком располагались четыре помещения: небольшая кладовка, ванная, кухня и спальня. Матушка Мастиф на несколько минут призадумалась, потом принялась очищать кладовку. Старые вещи, товары, которые никак не удавалось продать, щетки, одежда, консервированная пища и другие предметы она укладывала на пол. Как-нибудь найдет для них другое место.
К дальней стене была прислонена прочная старая кровать. Матушка Мастиф коснулась кнопки, и кровать откинулась, встала на расставленные ножки. Дальнейшие раскопки обнаружили банку специального масла, которое пошло в матрац. И через минуту матрац наполнился, стал мягким и теплым. Наконец она накрыла кровать тонким термочувствительным одеялом.
— Это твоя комната, — сказала она мальчику. — Твое место. Я знаю, как важно иметь что-нибудь, что можно назвать своим. Можешь расставлять здесь все, как захочешь.
Мальчик взглянул на нее так, словно она подарила ему все сокровища Терры.
— Спасибо, мама, — сказал он. — Здесь прекрасно.
— Я продаю вещи, — сказала она, отворачиваясь от его сияющего лица. Указала на товары. — Это и другое.
— Я так и подумал. Ты много зарабатываешь?
— Ну, не расспрашивай меня, как правительственный чиновник. — Она улыбнулась, чтобы показать, что шутит. — Управляюсь. Мне бы хотелось иметь больший магазин, но в такой момент моей жизни… — она прислонилась к кровати, потом, опираясь на посох, пошла в большую комнату, — не похоже, что когда-нибудь он у меня будет. Но меня это не тревожит. У меня жизнь полна, и я довольна. Ты скоро поймешь, что мое ворчание и проклятия — это только представление. Но не всегда. — Она погладила его по голове и указала в сторону кухни.
— Хочешь выпить чего-нибудь горячего перед сном?
— Да, очень. — Он осторожно снял свой уже просохший плащ. Повесил его на крючок в своей спальне.
— Надо будет купить тебе одежды, — заметила она, глядя на него из кухни.
— У меня все есть.
— Может, тебе достаточно, но не мне. — И она в качестве объяснения ущипнула его за нос.
— О! Я понимаю!
— Что бы ты хотел выпить?
Лицо его снова прояснилось.
— Чай. Какой чай у тебя есть?
— А какой чай ты любишь?
— Всякий.
— Ну, я сейчас выберу. — Она отыскала цилиндр, наполнила его водой и нажала кнопку сбоку. Потом порылась в своих запасах.
— Это «Черный Анар», — сказала она, — с Райинпайна. — Далекое путешествие для сухих листьев. Он мягче «Белого Анара», который растет на той же планете, но ближе к горам. Если любишь сладкий чай, у меня есть немного местного меда. Он дорогой. На Моте цветы редкость, они в основном растут в оранжереях. Эта планета принадлежит грибам и деревьям; беднягам пчелам на ней нелегко приходится, хотя они здесь отращивают густые волосы и не страдают от холода и влаги. Есть и другие сладости.
Не услышав ответа, она повернулась и увидела, что он лежит на полу, свернувшийся клубок рыжих волос и грязной одежды. Руки он подложил под щеку, они служили ему подушкой.
Она покачала головой и выключила цилиндр. Чай перестал кипеть. Наклонившись, матушка Мастиф просунула под него свои худые руки и подняла. Ей удалось уложить его на кровать, не разбудив. Потом укрыла его термальным одеялом по подбородок. Одеяло было уже запрограммировано и негромко загудело.
Матушка Мастиф постояла немного, удивляясь тому, сколько удовольствия может доставить простая картина — спящий ребенок. По-прежнему удивляясь, что с нею такое приключилось, она пошла к себе в комнату, медленно разделась. Вскоре в магазине погас свет. И тишину погруженной в туман темноты нарушал только легкий шелест ветра и шипение испаряющейся с теплых стен влаги.
2
Мальчик ел так, словно ужин накануне был только сном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
— Ну, ладно, — раздраженно сказал клерк. Он закончил набор и нажал кнопку. Из принтера показалась бесконечная лента. В свернутом виде она была в сантиметр толщиной. — Прочтите это.
Матушка Мастиф взвесила в руке пачку бланков.
— Что это такое?
— Правила относительно вашей покупки. Вы должны воспитывать мальчика и хорошо обращаться с ним. Если будет установлено, что вы нарушаете указанные здесь правила, — он указал на стопку, — его могут отобрать у вас с конфискацией уплаченной вами суммы. Вдобавок вы должны ознакомиться с… — Он прервал свою лекцию, так как в этот момент другой чиновник ввел в помещение мальчика.
Мальчик взглянул на клерка, потом на матушку Мастиф. Потом, словно ему не раз приходилось выполнять этот ритуал, подошел к ней и вложил ей в левую руку свою правую. Большие невинные глаза ребенка смотрели ей в лицо. Она заметила, что они зеленого цвета.
Клерк собрался продолжать, но что-то застряло у него в горле, и он занялся бумагами на столе.
— Это все. Вы можете идти.
Матушка Мастиф торжественно, словно после одержанной победы, вывела мальчика на улицы Драллара. Ему дали с собой только одно — небольшой плащ. Мальчик плотнее запахнул дешевый пластик, когда они добрались до первого перекрестка.
— Ну, парень, дело сделано. Пусть меня возьмет дьявол, если я понимаю, почему это сделала, но теперь я с тобой связана. Ну, и ты со мной, конечно. Что-нибудь есть у тебя в ночлежке?
Он медленно покачал головой. Очень тихий мальчик, подумала она. В доме от него, наверно, много шума не будет. Она по-прежнему не понимала, что вызвало такой неожиданный и нехарактерный для нее приступ великодушия. Теплая рука мальчика лежала в ее старой искривленной ладони. В этой руке перебывало множество кредитных карточек, которыми платили за покупки; эта рука привыкла брать вещи, чтобы оценить возможность продать их с прибылью; бывал в этой руке и нож, и совсем не всегда при приготовлении пищи; однако никогда не было в ней руки ребенка. Странное ощущение.
Они пробирались сквозь толпу, старавшуюся опередить близкую ночь, избегая дренажных канав, проходящих по середине каждой улицы. Из десятков ресторанчиков и забегаловок доносились ароматные запахи пищи. Мальчик по-прежнему молчал. Наконец, видя, что его лицо постоянно обращено к тем местам, откуда исходят аппетитные запахи, матушка Мастиф остановилась перед одним заведением, с которым была знакома. Все равно они уже рядом с домом.
— Есть хочешь, мальчик?
Он медленно кинул — один раз.
— Глупо с моей стороны. Я целый день могу обходиться без пищи и даже не подумать о ней. И забываю, что не у всех такие терпеливые желудки. — Она кивнула в сторону двери. — Ну, чего же ты ждешь?
Они вошли в ресторан, и она провела его за загородку у стены. Из центра стола поднималась круглая консоль. Матушка Мастиф изучила напечатанное на ее боку меню, поглядывая на сидящего в ожидании мальчика, и нажала несколько кнопок.
Вскоре консоль опустилась в стол и тут же поднялась с едой: густая ароматная похлебка с овощами, какие-то длинные клубни и нарезанный хлеб.
— Давай, — сказала она, заметив нерешительность мальчика, восхищаясь его сдержанностью и аккуратностью. — Я не голодна, да и никогда много не ем.
Она смотрела, как он поглощает пищу, иногда брала небольшие кусочки хлеба, отвечала на кивки проходящих знакомых. Когда дно миски с похлебкой было вылизано дочиста и исчез последний кусок хлеба, она спросила:
— Хочешь еще?
Он нерешительно взглянул на нее, потом коротко кивнул.
— Не удивляюсь, — сказала она, — но не хочу, чтобы ты сегодня ел еще. Ты съел порцию взрослого. Больше тебе не пойдет на пользу. Завтра утром, ладно? — Он понимающе кивнул.
— Еще одно, мальчик. Ты говорить умеешь?
— Да. — Голос у него ниже, чем она ожидала; в нем нет страха, только благодарность.
— Я хорошо говорю, — добавил он без дальнейших расспросов, чем удивил ее. — Мне сказали, что для своего возраста я говорю очень хорошо.
— Прекрасно. Я уже беспокоилась. — Она встала, опираясь на посох, и снова взяла его за руку. — Здесь близко.
— Что близко?
— Место, где я живу. И где отныне будешь жить ты. — Они вышли из ресторана и погрузились в влажную ночь.
— Как тебя зовут? — Мальчик спросил, не поднимая головы, поглядывая на тусклые витрины и отдельные освещенные окна. Внимательность его взгляда казалась неожиданной.
— Мастиф, — ответила она и улыбнулась. — Это не мое настоящее имя, мальчик, но мне его дали много лет назад. И оно задержалось у меня дольше любого мужчины. На самом деле это порода собак, очень злых и уродливых.
— Я не считаю тебя уродливой, — ответил мальчик. — Ты мне кажешься красивой.
Она смотрела на его открытое детское лицо. Слабоумный, слепой? А может, слишком умный?
— Можно мне называть тебя мамой? — с надеждой спросил он, еще более смутив ее. — Ты ведь теперь моя мать, правда?
— Что-то в этом роде. Не спрашивай почему.
— Я не причиню никаких неприятностей. — Голос его вдруг зазвучал озабоченно, почти испуганно. — Я никогда никому не доставлял неприятностей, честно. Просто хотел, чтобы меня оставили в покое.
Почему такое отчаянное признание? подумала она. И решила не расспрашивать.
— Я от тебя ничего не требую, — заверила она. — Я простая старуха и живу простой жизнью. Она мне нравится. Хорошо, если бы она и тебе понравилась.
— Хорошо, — согласился он. — Я постараюсь помочь, если смогу.
— Дьявол знает, сколько работы в магазине. Я не так гибка, как была когда-то. — Она вслух рассмеялась. — Теперь устаю задолго до полуночи. Знаешь, мне теперь нужны целых четыре часа сна. Да, думаю, ты сможешь мне помочь. Постарайся. Ты мне недешево обошелся.
— Простите, — сказал он упавшим голосом.
— Прекрати. Я этого не потреплю в своем доме.
— Я сказал: простите, что я вас расстроил.
Она раздраженно фыркнула, наклонилась, опираясь обеими руками на посох. И оказалась на уровне его глаз. Он стоял и серьезно смотрел на нее.
— Послушай меня, мальчик. Я не правительственный чиновник. Не имею ни малейшего представления, что заставило меня заплатить за тебя, но дело сделано. Я тебя не буду бить, если ты этого не заслужил. Я прослежу, чтобы ты был накормлен и достаточно тепло одет. А в ответ я требую, чтобы ты перестал говорить глупости вроде «простите». Договорились?
Ему не потребовалось много времени на размышления.
— Договорились… мама.
— Решено. — Она пожала ему руку. И это вызвало новый феномен — его первую улыбку. От улыбки его маленькое веснушчатое лицо словно засветилось, и ночь стала казаться не такой холодной.
— Пошли побыстрее, — сказала она, с трудом распрямляясь. — Не люблю задерживаться, а из тебя какой телохранитель? И никогда не станешь, судя по твоему виду. Но это не твоя вина.
— А почему так важно быть дома, когда темно? — спросил он и добавил неуверенно: — Это глупый вопрос?
— Нет, мальчик. — Она улыбнулась ему сверху вниз, продолжая ковылять по улице. — Наоборот, это умный вопрос. Важно оказаться дома в темноте, потому что чем меньше света, тем больше мертвецов. Но если ты будешь осторожен, не слишком самоуверен и изучишь темноту, то поймешь, что иногда она может стать не только врагом, но и другом.
— Я так и думал, — твердо ответил он. — Думал так, сколько… — лицо его сморщилось, он словно сосредоточился на чем-то… — сколько себя помню.
— Да? — Она улыбалась ему. — И что заставляет тебя так думать, кроме моих слов?
— Потому что сколько я могу вспомнить себя счастливым, это всегда было в темноте, — ответил он.
Она обдумывала его ответ, когда они завернули за угол. Дождь почти прекратился, сменившись туманом, который в этом городе считался обычным воздухом. Легкие матушки Мастиф туман не тревожил, но она беспокоилась о мальчике. Ей совсем не нужен больной ребенок. Он и так стоил ей достаточно.
Ее дом-магазин — один из многих на этом бесконечном рынке. Прочные ставни защищают невзрачный фасад, который тянется на десять метров в одной из боковых улиц. Матушка Мастиф прижала ладонь к дверному замку. Чувствительный пластик на мгновение засветился, дважды прогудел, и дверь открылась.
Внутри матушка Мастиф плотно закрыла дверь за собой и автоматически принялась разглядывать товары, чтобы убедиться, что ничего не исчезло за время ее отсутствия. Здесь были стойки с медной и серебряной посудой, редкие статуэтки из резного дерева, которыми особенно славится Мот, хорошо сделанные кубки, столовые приборы, многие из которых предназначены для негуманоидов, многочисленные модели самого Мота с его разрывными кольцами из сверкающего материала и различные другие предметы неясного назначения.
Мальчик бродил по этому водовороту цветов и форм. Он все рассматривал, но не задавал ни одного вопроса, и она решила, что это необычно.
Дети должны спрашивать обо всем. Но это не обычный ребенок.
В глубине магазина на подставке стоял серебряный ящичек. Его чувствительные приборы соединялись непосредственно с Центральным банком Драллара и позволяли матушке Мастиф проводить финансовые операции со всеми клиентами, пришли ли они с той же улицы или прилетели с другого края Сообщества. Универсальная кредитная карточка давала доступ к счету владельца.
За ящичком располагались четыре помещения: небольшая кладовка, ванная, кухня и спальня. Матушка Мастиф на несколько минут призадумалась, потом принялась очищать кладовку. Старые вещи, товары, которые никак не удавалось продать, щетки, одежда, консервированная пища и другие предметы она укладывала на пол. Как-нибудь найдет для них другое место.
К дальней стене была прислонена прочная старая кровать. Матушка Мастиф коснулась кнопки, и кровать откинулась, встала на расставленные ножки. Дальнейшие раскопки обнаружили банку специального масла, которое пошло в матрац. И через минуту матрац наполнился, стал мягким и теплым. Наконец она накрыла кровать тонким термочувствительным одеялом.
— Это твоя комната, — сказала она мальчику. — Твое место. Я знаю, как важно иметь что-нибудь, что можно назвать своим. Можешь расставлять здесь все, как захочешь.
Мальчик взглянул на нее так, словно она подарила ему все сокровища Терры.
— Спасибо, мама, — сказал он. — Здесь прекрасно.
— Я продаю вещи, — сказала она, отворачиваясь от его сияющего лица. Указала на товары. — Это и другое.
— Я так и подумал. Ты много зарабатываешь?
— Ну, не расспрашивай меня, как правительственный чиновник. — Она улыбнулась, чтобы показать, что шутит. — Управляюсь. Мне бы хотелось иметь больший магазин, но в такой момент моей жизни… — она прислонилась к кровати, потом, опираясь на посох, пошла в большую комнату, — не похоже, что когда-нибудь он у меня будет. Но меня это не тревожит. У меня жизнь полна, и я довольна. Ты скоро поймешь, что мое ворчание и проклятия — это только представление. Но не всегда. — Она погладила его по голове и указала в сторону кухни.
— Хочешь выпить чего-нибудь горячего перед сном?
— Да, очень. — Он осторожно снял свой уже просохший плащ. Повесил его на крючок в своей спальне.
— Надо будет купить тебе одежды, — заметила она, глядя на него из кухни.
— У меня все есть.
— Может, тебе достаточно, но не мне. — И она в качестве объяснения ущипнула его за нос.
— О! Я понимаю!
— Что бы ты хотел выпить?
Лицо его снова прояснилось.
— Чай. Какой чай у тебя есть?
— А какой чай ты любишь?
— Всякий.
— Ну, я сейчас выберу. — Она отыскала цилиндр, наполнила его водой и нажала кнопку сбоку. Потом порылась в своих запасах.
— Это «Черный Анар», — сказала она, — с Райинпайна. — Далекое путешествие для сухих листьев. Он мягче «Белого Анара», который растет на той же планете, но ближе к горам. Если любишь сладкий чай, у меня есть немного местного меда. Он дорогой. На Моте цветы редкость, они в основном растут в оранжереях. Эта планета принадлежит грибам и деревьям; беднягам пчелам на ней нелегко приходится, хотя они здесь отращивают густые волосы и не страдают от холода и влаги. Есть и другие сладости.
Не услышав ответа, она повернулась и увидела, что он лежит на полу, свернувшийся клубок рыжих волос и грязной одежды. Руки он подложил под щеку, они служили ему подушкой.
Она покачала головой и выключила цилиндр. Чай перестал кипеть. Наклонившись, матушка Мастиф просунула под него свои худые руки и подняла. Ей удалось уложить его на кровать, не разбудив. Потом укрыла его термальным одеялом по подбородок. Одеяло было уже запрограммировано и негромко загудело.
Матушка Мастиф постояла немного, удивляясь тому, сколько удовольствия может доставить простая картина — спящий ребенок. По-прежнему удивляясь, что с нею такое приключилось, она пошла к себе в комнату, медленно разделась. Вскоре в магазине погас свет. И тишину погруженной в туман темноты нарушал только легкий шелест ветра и шипение испаряющейся с теплых стен влаги.
2
Мальчик ел так, словно ужин накануне был только сном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32