— Ты — свинья, — прошептала она. — Убирайся и никогда не возвращайся, никогда.
— Всего наилучшего, мадам. — Он надел шляпу, развернулся и быстро пошел по лужайке. Дойдя до гравийной дорожки, он замедлил шаг и остановился, проклиная свою гордость и несдержанность.
Он медленно повернулся. Лужайка была пуста.
По широкой мраморной лестнице Рут добежала до своей спальни и бросилась к окну. С высоты третьего этажа его фигура казалась не такой большой, темная одежда контрастировала со светлым гравием. Он дошел до ворот и остановился. Она высунулась из окна, чтобы он мог заметить ее, когда повернется. Рут видела, как он неторопливо прикурил длинную черную сигару, бросил спичку, постоял, расправил плечи ушел.
Не веря собственным глазам, она долго смотрела на колонны у ворот, на темно-зеленые заросли боярышника, среди которых он исчез. Потом медленно отошла от окна и села на кровать.
— Он не понял. Почему? — тихо прошептала она.
Она знала, что будет рыдать всю ночь. В темноте всегда так одиноко.
Глава 60
Син вернулся в Ледибург туманным зимним полуднем. Когда поезд со скрипом тормозил у края платформы, он высунулся в окно и смотрел на поросшие зеленью горы Львиного холма. И хотя Коуртни пребывал в мрачном настроении, родные места не оставили его равнодушным.
«Вот я и прошел полпути. В этом году мне исполнится сорок один год. Всю жизнь я боролся. Пусть же мне за это воздастся.
В моем кошельке чуть больше двух тысяч фунтов (большое спасибо военному казначейству). У меня пятнадцать акров земли, и в будущем я собираюсь увеличить свой надел в несколько раз. А еще на следующий год я смогу обрезать акацию, растущую на десяти акрах. И хотя я взял большую ссуду, я смогу вернуть ее и все равно останусь богатым человеком.
Что касается внешности — много седины, завидная коллекция шрамов и сломанный нос. Но я все еще могу поднять и перенести две упаковки по двести фунтов и съесть пол барана за один присест, без бинокля в состоянии пересчитать поголовье газелей в стаде с расстояния в две мили, а Канди ни на секунду не усомнилась в запасе моих жизненных сил. Значит, я не так уж стар.
А еще у меня есть сын, который живет со мной (хотя Бог меня не обидел и даровал еще одного сына и дочь). И несмотря на то что я потерял лучшего друга, друзей у меня осталось больше, чем врагов.
Да, я достиг многого. И знаю, чего хочу еще: возделывать землю и надеяться на удачу. И мне это очень нравится.
На что же я должен обратить внимание? На будущие доходы, ненависть брата и сына и на Рут».
Рут ушла! Рут ушла! С бранью и руганью. Затаив обиду. Рут ушла! Рут ушла! Все будут смеяться над ним.
Син нахмурился и с трудом заставил себя думать о другом.
— Удача, не отворачивайся от меня!
Несколько месяцев подряд Син довольно энергично занимался развитием хозяйства Львиного холма. Он собирался ободрать кору с выросших деревьев, снять урожай с трети акаций через год, когда они достигнут нужного размера, а еще с трети — через два года. Для осуществления этого плана ему нужно был две тысячи фунтов и ссуду, но он твердо решил засадить акацией всю землю. Но когда все намеченное было сделано, ему не удалось отдохнуть. Он купил книгу рекомендаций по межеванию. Коуртни промерил землю и разбил ряды деревьев новыми дорогами, чтобы облегчить подход к акациям, когда начнут обдирать кору.
Когда и эта работа подошла к концу, он отправился к Деннису Петерсону и целый день провел в спорах о цене за ранчо Магобо-Клуф, которое собирался купить. Ему нечем было платить, а Джексон из общества по разведению, акаций Наталя не хотел выдавать ссуду. Когда Деннис отказался от продления срока уплаты, Син обратился к Ронни Паю из банковской и трастовой компании. Коуртни не очень надеялся на успешный исход их встречи и был удивлен, когда Ронни, предложив кофе и сигару, вежливо выслушал его просьбу.
— Ты все ставишь на единственную лошадку, Син, — предупредил его Пай.
— Но это верная лошадка. Она не проиграет
— Хорошо. — Ронни кивнул. — Тогда поступим так. Я дам тебе десять тысяч фунтов на развитие Магобо-Клуф плюс полную его стоимость. Отдашь деньги и получишь первую закладную за Магобо-Клуф, а вторую, за Львиный холм, после того как общество по разведению акаций Наталя даст тебе ссуду.
Син согласился. Через неделю Ронни Пай поехал к Джексону в Питермарицбург. После слов приветствия Ронни поинтересовался:
— Вас устраивают условия Коуртни?
— Залог хороший, — Джексон колебался, — но какой-то этот Коуртни сумасшедший.
— Я могу за него поручиться, — деликатно заверил его Пай, и Петерсон задумчиво почесал нос, чтобы скрыть облегчение.
Син с радостью отвел своих зулусов на девственные пастбища Магобо-Клуф. Он радовался, глядя на вспотевшие тела поющих чернокожих, сажающих маленькие деревца в красную богатую землю.
В те дни Дирк все время находился рядом с Сином. Он все реже посещал школу. Поняв, что из Дирка не выйдет ученого, отец сквозь пальцы смотрел на скандалы, которые закатывал мальчик по утрам перед тем, как идти в школу. Через несколько минут после ссоры, к огромной радости сына, он разрешал ему сопровождать его на плантацию. Дирк подражал походке Сина, его манере сидеть в седле. Он внимательно слушал его речи, а потом повторял, часто не понимая смысла. Днем они охотились на перепелов, фазанов и цесарок. По воскресеньям Син ездил на охоту с соседями, иногда они играли в покер, а иногда просто пили бренди. Дирк сопровождал его повсюду.
Несмотря на протесты Сина, Ада с девушками вернулась в коттедж на улице Протеа. Поэтому в доме на Львином холме стало очень пусто. Коуртни с сыном пользовались только тремя комнатами из пятнадцати, да и те были плохо обставлены. На полах не лежали ковры, стены не украшали картины. В комнатах стояло несколько обтянутых кожей стульев, железные кровати, столы из хвойных пород деревьев и пара шкафов. По углам были разбросаны книги и приспособления для рыбной ловли, два дробовика, на каминной решетке висело ружье. Желтый пол, поцарапанный лапами щенков пойнтеров, не был отполирован, а под стульями и кроватями копилась грязь. В спальне Дирка, куда Син никогда не заходил, валялись груды грязных носков и рубашек, школьные учебники лежали прямо на полу, зато стены украшали военные трофеи.
Син не интересовался домом. Это было место, где они спали, ели и прятались от дождя. Камин существовал для тепла, а свет ламп — для того, чтобы читать. Нацепив очки, купленные у проезжего матроса, Коуртни проводил вечера, изучая книги по политике и географии, экономике и земледелию, математике и медицине. А Дирк сидел рядом с ним и, делая вид, что готовит домашнее задание, наблюдал за отцом. Иногда Син занимался корреспонденцией, и тогда мальчик засиживался с ним далеко за полночь.
Син переписывался с Джанни Неймандом и Жан-Полем Лероуксом. Они стали заметными политическими фигурами в Трансваале и хотели, чтобы Син к ним присоединился. Они организовали партию Южной Африки и предлагали Коуртни создать и возглавить отделение их партии в Натале. Коуртни уклонялся от прямого ответа. Не сейчас, возможно, позже.
Раз в месяц он получал длинное и подробное письмо от Джона Ачесона. Генерал вернулся в Англию, и теперь его звали лорд Кайстербрук, он был членом палаты лордов. В своих посланиях он сообщал Сину о настроениях англичан и событиях в королевстве, Син в свою очередь не задерживался с ответом.
Иногда он с болью думал о Рут и тогда становился злым, угрюмым и чувствовал себя ужасно одиноким. Он не мог заснуть и направлялся к одинокой вдове, которая жила в стандартном коттедже у железнодорожной станции.
И все же он считал себя счастливчиком. Однажды, в начале сентября 1903 года он получил открытку. В ней говорилось:
«Мисс Темпест Фридман с радостью примет у себя полковника Коуртни, кавалера Орденов, по поводу своего третьего дня рождения.
26 сентября в 4 часа дня. Голдсберг, Охотничья долина Питермарицбург».
В верхнем углу письма находился отпечаток пальчика, испачканного в чернилах, размером с трехпенсовик.
Глава 61
24 сентября Син сел в поезд, направляющийся в Питермарицбург. Дирк с Адой вернулись со станции в коттедж на улице Протеа.
Мэри не удалось заснуть в ту ночь, так как Дирк все время плакал и звал отца. Их разделяла тонкая перегородка. Коттедж Ады не был приспособлен под мастерские и общежитие для ее девушек. Она решила эту проблему, разгородив большую заднюю веранду тонкими перегородками. Получилось несколько комнат кубической формы. В каждой из них стояли кровать, сервант и умывальник. Одну из них занимала Мэри, в соседней в ту ночь находился Дирк.
Она где-то с час лежала и прислушивалась к его всхлипываниям, молясь про себя, чтобы он успокоился и заснул. Порой ей казалось, что он затих, но через несколько минут мальчик начинал рыдать снова. Его страдания причиняли ей физическую боль, и она лежала, стиснув зубы.
Дирк стал главным человеком в ее жизни, единственным светлым началом, скрашивающим одиночество. Она беззаветно любила его за молодость, красоту, обаяние. Она любила его нежную кожу и шелковые волосы. Когда она смотрела на него, то забывала о своем уродливом лице.
Месяцы, проведенные без него, казались ей ужасными. Но теперь он вернулся и нуждался в ее заботе. Она встала в темноте, не зная, на что решиться. Лунный свет, льющийся через окно, занавешенное сеткой от москитов, наполнял ее сердце жалостью. Этот свет сглаживал рубцы на лице. Невинное тело двадцатилетней девушки под ночной рубашкой было стройным, грудь — тугой, а кожа — чистой. При лунном свете она напоминала ангела.
Дирк заплакал снова, и Мэри пошла к нему.
— Дирк, — прошептала она и стала на колени перед его кроватью. — Дирк, пожалуйста, не плачь, ну, пожалуйста.
Мальчик громко всхлипнул и отвернулся от нее, прижав руки к лицу.
— Тише, мой дорогой, все хорошо. — Она гладила его волосы.
От ее прикосновений он снова расплакался, ласки оживили все ужасные кошмары, так мучившие его в темноте.
— О, Дирки, пожалуйста… — Она легла к нему в кровать, их рубашки были горячими и мокрыми. Она задрала их и, прижав его обнаженное тело к груди, стала качать мальчика на руках.
Одиночество захлестнуло ее. Осипшим голосом она нашептывала ему нежные слова. Прижимаясь к нему, Мэри ощущала, что ей это надо намного больше, чем ему.
Дирк последний раз всхлипнул и затих. Она почувствовала, как он расслабился и прижался спиной к ее животу. Прижав его поплотнее, она стала гладить мальчика по щекам.
Дирк повернулся к ней, и Мэри чувствовала, как его грудь поднялась и опустилась, когда он вздохнул. Его голос дрожал от обиды:
— Он не любит меня! Он ушел и бросил меня!
— Я люблю тебя, Дирки, — шептала она. — Я люблю тебя. И все мы любим тебя, дорогой. — Она целовала ему глаза, щеки, рот, чувствуя соленый вкус слез.
Дирк вздохнул снова и покачал головой. Потом прижался к ее нежной коже, а она, нежно обняв, мешала ему вырваться.
— Дирк… — прошептала она пересохшими губами и почувствовала, что сгорает от любви и нежности.
Утром, проснувшись, Дирк лежал очень тихо. Прислушиваясь, он думал о том, почему ему так хорошо.
Потом он услышал, как Мэри ходит по своей комнате. Вот полилась вода из кувшина, зашуршала одежда. Наконец, тихо открыв дверь, девушка вышла на кухню.
Он вспомнил все, что произошло вчера вечером, в мельчайших деталях. И хотя не все понимал, но события вчерашнего вечера затмили все другие воспоминания.
Он поднял рубашку и, приподнявшись на локтях, стал рассматривать тело так внимательно, будто никогда не видел его раньше.
Услышав приближающиеся шаги, он опустил рубашку, завернулся в одеяло и притворился спящим.
Тихо вошла Мэри и поставила чашку кофе и сухарики на столик у, кровати.
Дирк открыл глаза и посмотрел на нее.
— Ты проснулся?
— Да.
— Дирки… — начала она и покраснела. От этого пятна на лице стали заметнее. От стыда она перешла на шепот: — Ты не должен никому говорить… Забудь о том, что случилось.
Дирк не ответил.
— Обещай мне, Дирки. Обещай.
Он медленно кивнул. От сознания того, что она полностью в его власти, у него пересохло во рту.
— Это была ошибка, Дирки. Это было ужасно. Мы даже и думать не должны о том, чтобы повторить это.
Она пошла к двери.
— Мэри!
— Да. — Не оборачиваясь, девушка напряглась, как птица, заметившая целившегося в нее охотника.
— Я никому ничего не скажу, если ты снова придешь сегодня вечером.
— Нет, — решительно прошептала она.
— Тогда я все расскажу бабушке.
— Нет, о, Дирки, ты не должен… — Она встала на колени у кровати и взяла его за руку. — Ты не должен, не должен, ведь ты же обещал.
— Ты придешь? — нежно спросил он.
Она смотрела на его лицо, нежную загорелую кожу, зеленые глаза и черные вьющиеся волосы.
— Я не могу, это ужасно, ужасно, ужасно!
— Тогда я все расскажу.
Она встала и медленно вышла из комнаты. Ее плечи содрогались от тихих всхлипываний.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54