Продолжая в том же духе, скажу, что была поставлена задача добиться вашего доверия, джентльмены. Если быть точным, добиться признания от капитана Рейнольдса, а от Янчи получить сведения об его истинном имени, а также сведения о способах действия и количестве членов его организации. Вы знаете сами, что все коллеги, которых я упомянул, пользуются почти одними и теми же неизменными методами. Верно? Белые стены. Яркие лампы. Бесконечно повторяемые вопросы с ловушками. Все это время от времени прерывается ударами по почкам, выдергиванием зубов и ногтей, применением различных клещей и совершенно отвратительными другими инструментами и методами, характерными для средневековых пыточных камер.
– Отвратительными... для меня, да, – пробормотал Янчи.
– Как бывший профессор нейрохирургии Будапештского университета и ведущих больниц города могу сказать, что для меня вся средневековая концепция допроса является в высшей степени отвратительной. Если быть откровенным, то допрос любого типа является отвратительным. Но я обнаружил в этой тюрьме уникальные условия наблюдения за нервными расстройствами пациентов. Никогда раньше у нас не имелось возможностей углубленно изучать исключительно сложные механизмы работы человеческой нервной системы. Сегодня меня могут за это проклинать, но будущие поколения по-другому оценят мою работу... Я не единственный медик, руководящий тюрьмой или лагерями заключенных, уверяю вас. Мы чрезвычайно полезны для властей... Они в меньшей степени полезны для нас, – добавил он. Помолчав, он улыбнулся почти застенчиво. – Извините меня, джентльмены. Мой энтузиазм по поводу работы порой заносит меня в сторону... Итак, ближе к делу. Мы осведомлены, что у вас есть информация, которую вы можете сообщить нам, причем она не будет вытягиваться из вас средневековыми методами. От полковника Гидаша я уже знаю, что капитан Рейнольдс самым решительным образом реагирует на страдания. В высшей степени вероятно, что с ним будет тяжело, если к нему применять физические методы воздействия. Что касается вас, – он внимательно посмотрел на Янчи, – не думаю, что когда-либо видел на человеческом лице печать такого количества страданий. Для вас само по себе страдание остается только тенью. У меня нет желания льстить вам, утверждая, что я не могу представить, чтобы вас могли сломить физические пытки. – Он откинулся в кресле, зажег длинную тонкую сигарету и задумчиво поглядел на них. Долго молчал, потом наклонился вперед. – Ну, джентльмены, пригласить стенографа?..
– Как вам будет угодно, – вежливо сказал Янчи. – Но нас очень огорчит, если мы будем знать, что истратим напрасно еще больше вашего драгоценного времени, чем до этого.
– Я и не ожидал другого ответа. – Начальник тюрьмы нажал кнопку, что-то быстро сказал в микрофон и опять откинулся в кресле. – Конечно, вы слышали о Павлове, русском физиологе?
– Полагаю, это святой покровитель АВО, – пробормотал Янчи.
– Увы, в нашей марксистской философии нет святых. Но под этим утверждением, как я с сожалением должен отметить, Павлов не подписывался. Но вы правы по существу. Он был первопроходцем во многих областях. Иногда он действовал грубо, но тем не менее самые утонченные из нас... э... те, кто ведет допросы, обязаны ему многим. И...
– Мы знаем все о Павлове, о его собаках, о его условных рефлексах и процессе разрушения, – грубо оборвал его Рейнольдс. – Эта тюрьма Шархаза вовсе не Будапештский университет. Не нужно нам читать лекцию об истории промывания мозгов.
Впервые расчетливое спокойствие начальника тюрьмы дало трещину, высокие скулы его порозовели, но он сразу же овладел собой.
– Вы, конечно, правы, капитан Рейнольдс. Для человека требуется, скажем так, философская отвлеченность, чтобы оценить... Но тут я опять отвлекаюсь. Я только хотел подчеркнуть, что на основе сочетания новейших разработок, сделанных нами, опираясь на физиологические методы Павлова и некоторых... э... психологических процессов, которые вам станут ясными со временем, мы достигаем совершенно невероятных результатов. – В энтузиазме этого человека было нечто леденящее кровь и пугающее. – Мы можем сломить любое человеческое существо, живущее на этой земле. Причем на человеке не останется ни единого шрама. За исключением неизлечимо больных психически, которые и так уже сломаны. Других исключений нет. Ваш тип англичанина, знакомый нам по описаниям произведений художественной литературы, с презрительно поджатой верхней губой, уверен, тоже сломается, как и все остальные. Усилия американцев в подготовке своих военнослужащих к сопротивлению, тому, что ваш западный мир так грубо называет промыванием мозгов, а мы давайте назовем это точнее – реинтеграцией личности, являются такими же напрасными, как и безнадежными. Мы сломали кардинала Миндценти за восемьдесят четыре часа. Мы можем сломать кого угодно... – Он прервал свою речь, когда трое в белых халатах с флягой, чашками и небольшим металлическим ящиком вошли в кабинет. Он подождал, пока они нальют в две чашки жидкость, которая была похожа на кофе. – Это мои помощники, джентльмены. Извините за белые халаты. Этот грубый психологический атрибут мы находим эффективным в работе с большинством наших... э... пациентов. Кофе, джентльмены, выпейте его.
– Черт меня побери, если я это сделаю! – сказал спокойно Рейнольдс.
– Если вы этого не сделаете, то вам придется пройти через унизительную процедуру вставленных в нос трубок для насильственного питания, – устало пояснил начальник тюрьмы. – Не будьте ребенком.
Рейнольдс выпил. То же сделал Янчи. Кофе был такого же вкуса, как и любой другой. Может быть, только крепче и горче.
– Настоящий кофе, – улыбнулся начальник тюрьмы, – но в нем также содержится химическое вещество, обычно известное под названием актедрон. Не обманывайтесь относительно его действия, джентльмены. В первые минуты вы почувствуете необыкновенный прилив сил, будто вы стали решительнее и смелее, настроены на сопротивление. Но дальше наступи; сильная головная боль, головокружение, тошнота, невозможность расслабиться и состояние умственного смятения. Дозу, конечно, мы повторим. – Он посмотрел на помощника со шприцем в руках, кивнул ему и продолжил объяснение. – В шприце мескалин. От него наступает состояние, очень похожее на шизофрению. Вещество это, я полагаю, становится все популярнее среди писателей и художников западного мира. Для их собственной пользы, надеюсь, они не будут его принимать вместе с актедроном.
Рейнольдс уставился на него и усилием воли заставил себя не вздрогнуть. Было нечто зловещее, нечто ненормальное и бесчеловечное в этом спокойном, объясняющем с мягкостью, свойственной профессорской беседе, начальнике тюрьмы. Последнее делало его объяснения еще зловещее и бесчеловечнее, не оттого, что он вел разговор в намеренно-подобном духе, а потому, что в словах звучало ледяное монументальное безразличие к собеседнику. В его глазах чувствовался напор человека, который ни перед чем не остановится, занимаясь исследованиями, которым он посвятил свою жизнь. Для других соображений у него никакого иного объяснения гуманного характера не находилось...
Начальник тюрьмы снова заговорил:
– Позднее я введу вам новое вещество. Собственного изобретения. Я открыл его совсем недавно и еще не дал ему названия. Может быть, я назову его шархазазин, джентльмены. Или это будет слишком причудливо?.. Могу вас уверить, что если бы оно было у нас несколько лет назад, то наш добрый кардинал Миндценти не продержался бы и суток. А это гораздо меньше того, что он на самом деле выдержал. Сочетание действий всех трех веществ, после двух доз каждого, доведет вас до состояния полного умственного истощения и коллапса. После этого правда неизбежно выйдет наружу оттого, что мы добавим нечто, что для вас и будет истиной.
– Вы нам рассказываете все это... – медленно произнес Янчи.
– Почему бы нет? Предупрежденный в данном случае не становится вооруженным. Процесс необратим. – Спокойная уверенность слов начальника тюрьмы не оставляла ни малейшего сомнения в его словах. Он жестом отправил помощников в белых халатах и нажал кнопку на столе. – Давайте, джентльмены. Настало время показать вам наши апартаменты.
Почти тотчас охранники появились в кабинете, отстегнули руки и ноги от ручек и ножек стульев, подняли их одним быстрым рывком, точным и тренированным, исключающим любую мысль о побеге, не говоря уже о самой возможности побега. Когда Янчи и Рейнольдс оказались на ногах, начальник тюрьмы первым вышел из кабинета. Два охранника шли по сторонам, а третий с пистолетом наготове замыкал шествие каждого из них. Предосторожности были абсолютными.
Начальник тюрьмы, возглавляя процессию, провел их через утоптанный снег двора, сквозь охраняемый вход внутрь здания с массивными стенами и забранными решетками окнами, провел по узкому, тускло освещенному коридору. В середине коридора имелась лестница из нескольких каменных ступеней, ведущих в мрачный подвал. Он остановился у ступеней, жестом подозвал одного из охранников и повернулся к пленникам.
– Последняя мысль, джентльмены, и последний свой облик, который вы унесете с собой в эти находящиеся внизу норы, где вам предстоит провести последние несколько часов на земле, вы еще будете помнить себя теми людьми, которыми вы сейчас являетесь. – Ключ щелкнул в замке, начальник тюрьмы толкнул ногой дверь и открыл ее. – Только после вас, джентльмены.
Ограниченные в движении цепями на руках и ногах, Рейнольдс и Янчи проковыляли в камеру, не упав с лестницы только потому, что держались за металлические перила. На койке лежал человек. Рейнольдс не удивился, увидев его: именно этого человека он и предполагал увидеть за дверью, когда начальник тюрьмы остановился у камеры. Это был доктор Дженнингс, изможденный и очень постаревший за эти три дня, когда Рейнольдс впервые увидел его. Он спал на грязном матраце, но тут же проснулся. Рейнольдс не мог сдержать внезапного чувства удовлетворения от вида старика, не потерявшего своей непримиримости. Этот огонь непримиримости загорелся в стариковских выцветших глазах, когда он встал с постели.
– Ну что, черт побери, означает это новое вторжение? – спросил он по-английски. Однако Рейнольдс заметил, что начальник тюрьмы понимает профессора. – Разве вы, чертовы бандиты, не поиздевались надо мной на этом уик-энде, чтобы... – Он умолк, разглядев Рейнольдса, и уставился на него. – Итак, эти чудовища поймали вас тоже?
– А как же иначе, – сказал начальник тюрьмы на безупречном английском и повернулся к Рейнольдсу: – Ведь вы преодолели весь этот трудный путь из Англии, чтобы повидать профессора. Вы его повидали. И можете сказать: «До свидания». Он скоро уезжает. Если быть точным, сегодня через три часа профессор отправляется в Россию. – Потом опять обернулся к Дженнингсу: – Дорожные условия в высшей степени скверные. Мы организовали специальный вагон, который прицепят к поезду. Вы убедитесь, что он достаточно комфортабельный. Поезд пойдет в Пекс.
– Пекс? – удивился Дженнингс. – Где, черт побери, находится этот Пекс?
– В ста километрах к югу отсюда, мой дорогой Дженнингс. Будапештский аэропорт временно закрыт из-за обильного снегопада и обледенения. Но по последним сведениям аэропорт в Пексе все еще открыт и действует. Там вас будет ожидать специальный самолет и... э... еще нескольких особых персон.
Дженнингс никак не отреагировал на слова начальника тюрьмы, а повернулся и посмотрел на Рейнольдса.
– Насколько я понимаю, мой сын Брайан прибыл в Англию?
Рейнольдс молча кивнул.
– А я все еще здесь?.. А?.. Вы проделали замечательную работу. Просто замечательную. Что, черт побери, теперь может произойти, одному Богу известно.
– Не знаю, как выразить свои сожаления, сэр. – Рейнольдс поколебался и решительно продолжил: – Есть еще одна вещь, которую вам следует знать. Я не уполномочен вам этого говорить, но к черту все полномочия. Операция вашей жены прошла на сто процентов успешно. И ее выздоровление уже почти закончилось...
– Что?!. Что вы говорите?!. – Дженнингс схватил Рейнольдса за лацканы кителя, и – хотя был на сорок фунтов легче молодого человека – стал трясти его. – Вы лжете! Я знаю, что вы лжете... Хирург сказал...
– Хирург говорил то, что мы посоветовали ему говорить, – резко оборвал его Рейнольдс. – Знаю, что это непростительно. Но было необходимо действовать – доставить вас домой. Все возможные рычаги должны были быть пущены в ход. Но теперь это ни черта не значит, поэтому вы вправе об этом знать.
– Боже мой!.. Боже мой!..
Рейнольдс ожидал совсем другой реакции от человека с репутацией профессора – ну, гнева и бешенства оттого, что его так долго и жестоко обманывали. А вместо этого Дженнингс рухнул на кровать, словно его ноги не могли держать тело, и сквозь слезы счастья моргал глазами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
– Отвратительными... для меня, да, – пробормотал Янчи.
– Как бывший профессор нейрохирургии Будапештского университета и ведущих больниц города могу сказать, что для меня вся средневековая концепция допроса является в высшей степени отвратительной. Если быть откровенным, то допрос любого типа является отвратительным. Но я обнаружил в этой тюрьме уникальные условия наблюдения за нервными расстройствами пациентов. Никогда раньше у нас не имелось возможностей углубленно изучать исключительно сложные механизмы работы человеческой нервной системы. Сегодня меня могут за это проклинать, но будущие поколения по-другому оценят мою работу... Я не единственный медик, руководящий тюрьмой или лагерями заключенных, уверяю вас. Мы чрезвычайно полезны для властей... Они в меньшей степени полезны для нас, – добавил он. Помолчав, он улыбнулся почти застенчиво. – Извините меня, джентльмены. Мой энтузиазм по поводу работы порой заносит меня в сторону... Итак, ближе к делу. Мы осведомлены, что у вас есть информация, которую вы можете сообщить нам, причем она не будет вытягиваться из вас средневековыми методами. От полковника Гидаша я уже знаю, что капитан Рейнольдс самым решительным образом реагирует на страдания. В высшей степени вероятно, что с ним будет тяжело, если к нему применять физические методы воздействия. Что касается вас, – он внимательно посмотрел на Янчи, – не думаю, что когда-либо видел на человеческом лице печать такого количества страданий. Для вас само по себе страдание остается только тенью. У меня нет желания льстить вам, утверждая, что я не могу представить, чтобы вас могли сломить физические пытки. – Он откинулся в кресле, зажег длинную тонкую сигарету и задумчиво поглядел на них. Долго молчал, потом наклонился вперед. – Ну, джентльмены, пригласить стенографа?..
– Как вам будет угодно, – вежливо сказал Янчи. – Но нас очень огорчит, если мы будем знать, что истратим напрасно еще больше вашего драгоценного времени, чем до этого.
– Я и не ожидал другого ответа. – Начальник тюрьмы нажал кнопку, что-то быстро сказал в микрофон и опять откинулся в кресле. – Конечно, вы слышали о Павлове, русском физиологе?
– Полагаю, это святой покровитель АВО, – пробормотал Янчи.
– Увы, в нашей марксистской философии нет святых. Но под этим утверждением, как я с сожалением должен отметить, Павлов не подписывался. Но вы правы по существу. Он был первопроходцем во многих областях. Иногда он действовал грубо, но тем не менее самые утонченные из нас... э... те, кто ведет допросы, обязаны ему многим. И...
– Мы знаем все о Павлове, о его собаках, о его условных рефлексах и процессе разрушения, – грубо оборвал его Рейнольдс. – Эта тюрьма Шархаза вовсе не Будапештский университет. Не нужно нам читать лекцию об истории промывания мозгов.
Впервые расчетливое спокойствие начальника тюрьмы дало трещину, высокие скулы его порозовели, но он сразу же овладел собой.
– Вы, конечно, правы, капитан Рейнольдс. Для человека требуется, скажем так, философская отвлеченность, чтобы оценить... Но тут я опять отвлекаюсь. Я только хотел подчеркнуть, что на основе сочетания новейших разработок, сделанных нами, опираясь на физиологические методы Павлова и некоторых... э... психологических процессов, которые вам станут ясными со временем, мы достигаем совершенно невероятных результатов. – В энтузиазме этого человека было нечто леденящее кровь и пугающее. – Мы можем сломить любое человеческое существо, живущее на этой земле. Причем на человеке не останется ни единого шрама. За исключением неизлечимо больных психически, которые и так уже сломаны. Других исключений нет. Ваш тип англичанина, знакомый нам по описаниям произведений художественной литературы, с презрительно поджатой верхней губой, уверен, тоже сломается, как и все остальные. Усилия американцев в подготовке своих военнослужащих к сопротивлению, тому, что ваш западный мир так грубо называет промыванием мозгов, а мы давайте назовем это точнее – реинтеграцией личности, являются такими же напрасными, как и безнадежными. Мы сломали кардинала Миндценти за восемьдесят четыре часа. Мы можем сломать кого угодно... – Он прервал свою речь, когда трое в белых халатах с флягой, чашками и небольшим металлическим ящиком вошли в кабинет. Он подождал, пока они нальют в две чашки жидкость, которая была похожа на кофе. – Это мои помощники, джентльмены. Извините за белые халаты. Этот грубый психологический атрибут мы находим эффективным в работе с большинством наших... э... пациентов. Кофе, джентльмены, выпейте его.
– Черт меня побери, если я это сделаю! – сказал спокойно Рейнольдс.
– Если вы этого не сделаете, то вам придется пройти через унизительную процедуру вставленных в нос трубок для насильственного питания, – устало пояснил начальник тюрьмы. – Не будьте ребенком.
Рейнольдс выпил. То же сделал Янчи. Кофе был такого же вкуса, как и любой другой. Может быть, только крепче и горче.
– Настоящий кофе, – улыбнулся начальник тюрьмы, – но в нем также содержится химическое вещество, обычно известное под названием актедрон. Не обманывайтесь относительно его действия, джентльмены. В первые минуты вы почувствуете необыкновенный прилив сил, будто вы стали решительнее и смелее, настроены на сопротивление. Но дальше наступи; сильная головная боль, головокружение, тошнота, невозможность расслабиться и состояние умственного смятения. Дозу, конечно, мы повторим. – Он посмотрел на помощника со шприцем в руках, кивнул ему и продолжил объяснение. – В шприце мескалин. От него наступает состояние, очень похожее на шизофрению. Вещество это, я полагаю, становится все популярнее среди писателей и художников западного мира. Для их собственной пользы, надеюсь, они не будут его принимать вместе с актедроном.
Рейнольдс уставился на него и усилием воли заставил себя не вздрогнуть. Было нечто зловещее, нечто ненормальное и бесчеловечное в этом спокойном, объясняющем с мягкостью, свойственной профессорской беседе, начальнике тюрьмы. Последнее делало его объяснения еще зловещее и бесчеловечнее, не оттого, что он вел разговор в намеренно-подобном духе, а потому, что в словах звучало ледяное монументальное безразличие к собеседнику. В его глазах чувствовался напор человека, который ни перед чем не остановится, занимаясь исследованиями, которым он посвятил свою жизнь. Для других соображений у него никакого иного объяснения гуманного характера не находилось...
Начальник тюрьмы снова заговорил:
– Позднее я введу вам новое вещество. Собственного изобретения. Я открыл его совсем недавно и еще не дал ему названия. Может быть, я назову его шархазазин, джентльмены. Или это будет слишком причудливо?.. Могу вас уверить, что если бы оно было у нас несколько лет назад, то наш добрый кардинал Миндценти не продержался бы и суток. А это гораздо меньше того, что он на самом деле выдержал. Сочетание действий всех трех веществ, после двух доз каждого, доведет вас до состояния полного умственного истощения и коллапса. После этого правда неизбежно выйдет наружу оттого, что мы добавим нечто, что для вас и будет истиной.
– Вы нам рассказываете все это... – медленно произнес Янчи.
– Почему бы нет? Предупрежденный в данном случае не становится вооруженным. Процесс необратим. – Спокойная уверенность слов начальника тюрьмы не оставляла ни малейшего сомнения в его словах. Он жестом отправил помощников в белых халатах и нажал кнопку на столе. – Давайте, джентльмены. Настало время показать вам наши апартаменты.
Почти тотчас охранники появились в кабинете, отстегнули руки и ноги от ручек и ножек стульев, подняли их одним быстрым рывком, точным и тренированным, исключающим любую мысль о побеге, не говоря уже о самой возможности побега. Когда Янчи и Рейнольдс оказались на ногах, начальник тюрьмы первым вышел из кабинета. Два охранника шли по сторонам, а третий с пистолетом наготове замыкал шествие каждого из них. Предосторожности были абсолютными.
Начальник тюрьмы, возглавляя процессию, провел их через утоптанный снег двора, сквозь охраняемый вход внутрь здания с массивными стенами и забранными решетками окнами, провел по узкому, тускло освещенному коридору. В середине коридора имелась лестница из нескольких каменных ступеней, ведущих в мрачный подвал. Он остановился у ступеней, жестом подозвал одного из охранников и повернулся к пленникам.
– Последняя мысль, джентльмены, и последний свой облик, который вы унесете с собой в эти находящиеся внизу норы, где вам предстоит провести последние несколько часов на земле, вы еще будете помнить себя теми людьми, которыми вы сейчас являетесь. – Ключ щелкнул в замке, начальник тюрьмы толкнул ногой дверь и открыл ее. – Только после вас, джентльмены.
Ограниченные в движении цепями на руках и ногах, Рейнольдс и Янчи проковыляли в камеру, не упав с лестницы только потому, что держались за металлические перила. На койке лежал человек. Рейнольдс не удивился, увидев его: именно этого человека он и предполагал увидеть за дверью, когда начальник тюрьмы остановился у камеры. Это был доктор Дженнингс, изможденный и очень постаревший за эти три дня, когда Рейнольдс впервые увидел его. Он спал на грязном матраце, но тут же проснулся. Рейнольдс не мог сдержать внезапного чувства удовлетворения от вида старика, не потерявшего своей непримиримости. Этот огонь непримиримости загорелся в стариковских выцветших глазах, когда он встал с постели.
– Ну что, черт побери, означает это новое вторжение? – спросил он по-английски. Однако Рейнольдс заметил, что начальник тюрьмы понимает профессора. – Разве вы, чертовы бандиты, не поиздевались надо мной на этом уик-энде, чтобы... – Он умолк, разглядев Рейнольдса, и уставился на него. – Итак, эти чудовища поймали вас тоже?
– А как же иначе, – сказал начальник тюрьмы на безупречном английском и повернулся к Рейнольдсу: – Ведь вы преодолели весь этот трудный путь из Англии, чтобы повидать профессора. Вы его повидали. И можете сказать: «До свидания». Он скоро уезжает. Если быть точным, сегодня через три часа профессор отправляется в Россию. – Потом опять обернулся к Дженнингсу: – Дорожные условия в высшей степени скверные. Мы организовали специальный вагон, который прицепят к поезду. Вы убедитесь, что он достаточно комфортабельный. Поезд пойдет в Пекс.
– Пекс? – удивился Дженнингс. – Где, черт побери, находится этот Пекс?
– В ста километрах к югу отсюда, мой дорогой Дженнингс. Будапештский аэропорт временно закрыт из-за обильного снегопада и обледенения. Но по последним сведениям аэропорт в Пексе все еще открыт и действует. Там вас будет ожидать специальный самолет и... э... еще нескольких особых персон.
Дженнингс никак не отреагировал на слова начальника тюрьмы, а повернулся и посмотрел на Рейнольдса.
– Насколько я понимаю, мой сын Брайан прибыл в Англию?
Рейнольдс молча кивнул.
– А я все еще здесь?.. А?.. Вы проделали замечательную работу. Просто замечательную. Что, черт побери, теперь может произойти, одному Богу известно.
– Не знаю, как выразить свои сожаления, сэр. – Рейнольдс поколебался и решительно продолжил: – Есть еще одна вещь, которую вам следует знать. Я не уполномочен вам этого говорить, но к черту все полномочия. Операция вашей жены прошла на сто процентов успешно. И ее выздоровление уже почти закончилось...
– Что?!. Что вы говорите?!. – Дженнингс схватил Рейнольдса за лацканы кителя, и – хотя был на сорок фунтов легче молодого человека – стал трясти его. – Вы лжете! Я знаю, что вы лжете... Хирург сказал...
– Хирург говорил то, что мы посоветовали ему говорить, – резко оборвал его Рейнольдс. – Знаю, что это непростительно. Но было необходимо действовать – доставить вас домой. Все возможные рычаги должны были быть пущены в ход. Но теперь это ни черта не значит, поэтому вы вправе об этом знать.
– Боже мой!.. Боже мой!..
Рейнольдс ожидал совсем другой реакции от человека с репутацией профессора – ну, гнева и бешенства оттого, что его так долго и жестоко обманывали. А вместо этого Дженнингс рухнул на кровать, словно его ноги не могли держать тело, и сквозь слезы счастья моргал глазами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40