— На глаза давить? — подивилась Полина, — Еще чего!?
— А как же ты от того клеща избавилась? — заинтересовался Сухмат.
— Дело нехитрое — взяла да оторвала ему челюсть! Вот и все дела, как ему дальше кусать? А той челюстью оторванной еще другому по башке дала. Совсем эти мертвяки ничего не соображали, все лезли и лезли. Так я бы их всех и перебила, да тут вы их спугнули, вернее, они живых почуяв, меня бросили, да на вас полезли…
— Вообще-то их еще много оставалось, — заметил Сухмат, — может, всех и не перебила бы…
— Еще как перебила бы! — голос Полины звучал уверено, — Кабы вы их не спугнули…
— А нас видела?
— Видела.
— Отчего ж не показалась?
Полина промолчала. Верно, вопрос был глупый по ее разумению. Впрочем, верно, глупый, по любому разумению…
— И чего их столько там собралось? — перевел на другую тему разговор Сухмат.
— А где ж им еще собираться? — пожал плечами Рахта.
— Нет, для одного кладбища слишком много, — настаивал богатырь.
— Может и так, — согласился Рахта, — правду сказать, и где такой ораве на том кладбище прокормиться было бы?
— Может у них там… Вече было? — предположил Нойдак.
— Что? Вече? — воскликнул Рахта.
— Вече?! — Сухмат схватился за живот, хохоча во весь рот, — Ну, уморил… Вече упыриное, князя, червями траченного, за стол Упырьградский звать решали…
— Видела я, как вы с упырями управляетесь, видела… — молвила Полина, — Кабы был у меня меч булатный, я бы не хуже вас, мужей, поработала бы! Да еще и трое. Вот ты, Сухматий, вконец обленился тогда, сам только половину работы делал, а остальное — Нойдаку оставлял, так что — не перетрудился!
— А што? — заявил Сухмат самодовольно, — Я — мастер, а колдун у меня — за подмастерья, пущай работает…
— Погодь, погодь, — вдруг обиделся Нойдак, — вот волшбе Нойдак научится, будешь просить чего — сам за подмастерье встанешь!
— Вот уж чему учиться не собираюсь, — махнул рукой Сухмат, — не богатырское это дело! Да мы перебили тебя, Полинушка, ты расскажи, что дальше было!
— А дальше — ничего и не было, — вздохнула Полина, — смотрела я, смотрела на Рахту моего милого из-за плиты каменной, насмотреться не могла! Как он ручками своими богатырскими мечом помахивал, ворогов бил-побивал, красовался! Ну как тут не залюбуешься? Так бы и смотрела, и смотрела, жаль — быстро враги кончились… И дальше за вами тихонько прокралась, все наблюдала. А когда ту руку нашли, с моими волосами девичьими, поняла я, что уходить надобно.
— И ушла? Так просто? — спросил Рахта.
— А как же еще? — ответила вопросом на вопрос Полина.
— Все-таки страшно так, после смерти, упырем стать, — задумался Сухмат.
— Упыри только из плохих людей получаются, да из утопленников, да детоубийц, ну, и… — Рахта весело подмигнул Нойдаку, — Из колдунов, само собой, тоже!
— Нойдак после смерти не станет упырем, — заявил молодой колдун серьезно.
— А кем станет?
— Нельзя говорить!
— А тебе что, известно?
— Я знаю.
На этом разговор закончился. Было уже поздно, давно пора было спать…
* * *
Вот и еще один вечер. Богатыри, поужинав, не торопились уходить спать. Расселись вокруг костра да повели неспешный разговор. Вспомянули рассказанные вчера приключения Полины, вновь похвалили поляницу за смелость да отвагу…
— То не самое опасное для меня было, — призналась Полина, — было и пострашней!
— А что пострашней? Может, разбойники? — спросил Нойдак.
— Разбойники? — Полина махнула рукой, — Что разбойники… Пока ночами без доспехов шла, никто и не позарился. Однажды, было дело, пробираюсь близ дороги, кругом — бурелом, а в проходе меж стволов поваленных — душегубы в засаде устроились. Мне чего-то лень стало обходить, через гущу ветвей пробираясь, да и все равно было, что ни случится… Пошла прямо, а был еще вечер ранний, видно все. Подхожу, руки подняла, пальцы скрючила и как завою: «У-у-у». Разбойнички и поразбежались все, нет, почти все. Один с испугу замер и на меня уставился. Прохожу мимо, разобрала меня то ли злость, то ухарство какое-то. Поворачиваю к нему лицо свое мертвое и молвлю: «Дай, добрый молодец, тебя поцеловать!». Тот задрожал дрожью крупной, да смотрю — течет у него из парток…
— Да, представляю! — засмеялся Сухмат, и тут же был поддержан товарищами в своем начинании. Правда, по лицу Рахты было видно, что шутка пришлась ему не совсем по вкусу…
— Так, стало быть, с разбойниками просто было?
— Не всегда, — призналась Полина, — уже позже так было… Я уже в одеждах железных была, что от кролевича мне в награду достались. Еду я, проезжаю меж деревьев, а из шлема этого ничего не видно, тут-то меня и достали. Аркан накинули, да с седла сдернули. А потом начали дубинами дубасить. Я в тех железах ничего и не почуяла, разве только когда по голове стучали — громко было страсть! Били они били, потом устали да решили, видать, что забили совсем. Сняли с меня шелом — ведро это с дырками, да увидали лицо мое, давно умертвленное. А я им еще и молвлю: «Чего зря стараться, мертвое убивать?». Побледнели разбойнички, переглянулись, не сказали ничего, но стали так тихонечко пятиться, осторожными такими шажками. А потом — врассыпную!
— Ну, а ты?
— А что я? — рассердилась Полина, — В бронях этих, иноземных-немецких, за молодцами не угонишься, им-то что — рубаха да портки, а у меня шаг сделать — полдня железками скрипеть!
— А стоило им накостылять!
— Ничего, еще повстречаются… — не в шутку пригрозила Полина, потом, помолчав, продолжила, — Было один раз, когда и не знала, выберусь ли из переделки… Люди-то меня боятся, нечисть не знает что делать, да вот встретился зверь — не волшебный, не разумный, зато большой и все пожирающий!
— Жряк, что ли?
— Да, он.
— Вот и мы с ним повстречались, — вспомнил Рахта.
— И не убили?
— Нет, не убили…
— А зря! — Полина уже готова была ругать богатырей за такую недоделку — как так, жряка не добили… — Он меня чуть не сожрал!
— Так ты ж… Мертвая была!
— А ему все единое, что живое, что мертвое — все в рот, да заглот!
— Но тебя ж не съел?
— Мог… — поляница собралась с мыслями и начала рассказ, — Собственно, по настоящему только жряк меня и мог слопать. Остальные — так. Жряк мне на второй переправе попался, а на первой меня тоже, вроде, слопать хотели…
— Кто же?
— Перебираться через реки мне, на самом деле, просто. Но это сейчас я такая умная, знаю, что утонуть уж не смогу, хоть море-окиян по дну переходи — ничего не сделается. А тогда… Когда я впервые увидела на своем пути большую реку, я долго не знала, как быть. Селяне перевозили путников в лодках, те — платили, а как мне быть, кто меня перевезти решится. Так и просидела в укромном месте целый день, дождалась ночи, вылезла да и пошла к берегу, там где лодки привязаны были. Ночь была светлая, звездная, с полным месяцем. Смотрю — сидит в лодке парень, ждет работу, видать. Подхожу. Он на меня не смотрит, взгляд куда-то в сторону устремлен. Спрашиваю — перевезешь? Он — садись, мол. Сам не меня не смотрит, о цене ни слова. Полезла я в лодку, отплыли. Парень все на меня не смотрит, молча загребает. Вот на середине реки, остановился, бросил весла, харю поднял, на луну уставился да завыл голосом не человечьим, а волчьим. Смотрю — клыки изо рта у него расти начали, шерсть ото всюду торчком, когти кривые на руках волосатых повылазили. Ну, думаю, придется повозиться, кабы медвежий оборотень был, так все просто — сказала бы ему, кто я. Медведь зверь чистый, мертвечину не ест. А волк и на падаль позарится… Приготовилась я к схватке, привстала, ногу отвела, вся напружинилась. Тут оборотень на меня и кинулся. Я — как с собакой — в живот ногой с размаху хрясть! Оборотень взвыл, за ногу зубами схватился — волки быстры, где человеку за ним… А я его за шкирку приподняла да трясти начала, что б почувствовал, кто здесь старший. Зарычал было оборотень, потом ногу мою выпустил. И заскулил. Я его мордой в реку — смотрю, обратно в человеческий вид возвращается. Ну, я ему — греби мол, дальше. Погреб… Да чего вспоминать, легко справилась…
Полина перевела дух, затем продолжила свой рассказ.
— Перейти мне речку малую предстояло, долго я место выбирала. Где узко — там глубоко, да и течение сильно. Где пошире — там помельче, вроде, ну я и решила, где помельче. Дело ночью было, само собой, а тут еще, как назло, тучки месяц ясный прикрыли, темень стоит… Пошла я поперек реки, куда иду — не вижу. Попала ногой в яму подводную, с головой окунулась, потом вылезла да подальше побрела. Чувствую, рядом рыбы снуют, но — не кусаются, за ноги не хватают! Видать, пошла-то я поначалу прямо, а потом направление потеряла, пошла чуть ли не вдоль. Иду, иду, а река все не кончается, даже глубже, вроде, стала. Вдруг слышу впереди — звук какой-то странный, как будто в воде кто чавкает. Вот чудеса, кому в воде по ночам чавкать? Рыбы, даже самые большие — безмолвны, кракордилы — тоже… Не медведь — точно, я знаю, как медведь рыбку ловит, как купается-плескается. А тут — как кабан какой-то в омуте. Про омут — это к тому, что, чую, вода стоит, не движется. Забрела, стало быть, в заводь какую-то в темноте. И еще чую — зверь неведомый чавкать перестал, да в мою сторону по воде зашлепал. Тут, на мое счастье, месяц ясный на небе из-под туч выбрался, да заводь осветил. Смотрю — берега вокруг высокие, отвесные, а прямо на меня плывет он… Жряк! Чую — на меня смотрит глазками своими злющими, а сам водоросли какие-то дожевывает. Челюсти — одна так, другая — так! А у меня даже в руках ничего…
— А жряк мертвечину ест? — спросил Нойдак.
— Все он ест, и что движется, и не движется, — поведал Сухмат.
— Так что дольше? — спросил Рахта, — Как убереглась?
— Я под воду нырнула, чуть вправо взяла, выждала да вынырнула, акурат сбоку от морды длинной. Жряк разворачиваться, а я ему пальцем — в глаз! Чуть палец не сломался, но, видно, обжоре тоже больно стало — забил он хвостом, да вдруг как вынырнет, да всем телом — на меня, да придавил. Мелководье, а он сам — большой. Лежу я под телом этим смирненько, ничего не вижу, а сама пошевелиться или рукой поискать — побаиваюсь. Враз огрела меня лапа — а я ничего, камнем прикинулась. Потом съехал с меня этот водяной хряк, сквозь воду слышу — хлюп, хлюп — начал по дну мордой рыскать. Я не выныривая, на полусогнутых ногах — вперед. Позади меня — хлюп, хлюп, я быстрее прочь! Вынырнула — смотрю — посреди реки! Я-то надеялась, что к берегу, а вышло наоборот…
— Ну, на берегу жряк от тебя не отстал бы…
— Тут повезло мне малость — плывет по реке бревно, я к нему, жряк — за мной… Я на бревно вскарабкалась, а морда уже рядом, пасть разинул, я — прыг в сторону, тут торец бревна в акурат возле той пасти оказался, я и подтолкнула. Жряк не понял сначала, сам в дерево зубами вцепился, потом, поняв, что то не мясо, а дерево, пасть снова раскрыл. Я, не будь дурой, моментом воспользовалась, да бревно подальше в пасть и затолкала. Забил жряк по воду плавниками, а лапами передними — ко рту, пытается деревяшку изо рта вытащить, да не получается. Тогда начал жряк бревно жевать. Вот, думаю, дело себе нашел, а я пока — своими займусь! И быстренько к берегу. Пробежала по суху шагов сто, да на дуб высокий взобралась, сижу, жду рассвета. Жряк бревно перекусил, на берег выбрался, меня ищет…
— И не нашел?
— Нет, таскался, таскался, кусты попереломал, но не нашел…
— Жряк чудище водяное, нюха у него на суше нет, — заметил Сухмат.
— Знамо дело, нет, — согласился Рахта, — да и вверх смотреть не умеет…
— А потом что было? — спросил Нойдак.
— Потом был рассвет, до полудня жряк еще по бережку таскался, а потом в свою заводь подался, да больше я его и не видела, — закончила свой рассказ Полина.
* * *
Вот и еще один вечер, и вновь воспоминания. Только Полинушка что-то, как красавица снежная, под взглядами людей близких растаяла, и в страхах своих великих призналась…
— Да, страшно мне было, особенно поначалу, — начала она свой рассказ, — и весь мир светлый ко мне темной стороной обернулся. Как шла я, куда — за любимым, коему и показаться-то нельзя было, иль судьбе навстречу — и не ведала! Вот о жряке рассказала, о старике злом с могильника, об упырях безмозглых… Но не то самое страшное было. Не могла я человеку живому не то что слова молвить, подойти близко нельзя было. Что звери лесные? Медведь обнюхал, мертвечину почуял, да отвернулся! Но ведь человек один не может, ему другие люди нужны. А я чувствовала себя живой, но мертва была. И к людям хода нет, и в Кощный мир не попала…
— Но теперь все позади! — напомнил полянице Рахта.
— Позади-то позади, да все это при мне на всю жизнь останется, такое не забыть-позабыть, помнить буду до дня последнего, а может — и дале…
— Да, — только и протянул богатырь.
— Все и всё против меня были, и люди, и чудища, и мир сам Навий на меня как на чужую смотрел, я это кожей чуяла! И поддержать, опереться не на кого было…
— А я? — удивился Рахта.
— Коли б я сразу тебе такой мертвой показалась, ты б меня принял…
— Нет, принял бы и такую!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55