Медленно, почти рассеянно Дитко провел по предплечью большим пальцем – образовалась глубокая царапина. Потекла кровь и закапала на пол. Асмодей любит подобные шоу, но ущерб потом всегда возмещает. Поддерживать тело Рафи в рабочем состоянии в его интересах.
– Сейчас уже почти ничего не изменишь, – пробормотал демон, обращаясь в первую очередь к себе. – Основная картина более или менее прояснилась. А ты даже вопросы не те задаешь…
Повисла тишина, а когда Асмодей заговорил снова, голос был совсем другим: чуть ли не плавным, мелодичным.
– Итак, ты не согласился… Знаешь, Кастор, ты все-таки передумаешь, в этом я практически уверен. Видишь ли, подобные мне воспринимают время несколько иначе, для нас оно идет куда медленнее. Такое ощущение, что я уже тысячу лет здесь торчу. Нужно как-то поддерживать форму, вот я и настраиваюсь на разные события. События, которые вот-вот произойдут. Которые – кап-кап-кап! – расплещутся по поверхности возможного и испачкают ковер реальности. Ну, ты понимаешь… На смену категоричному «нет» придет «да», и ты возьмешься за эту работу еще до наступления утра. Иначе говоря, во всем, что касается друзей, ты так утомительно предсказуем, что… – Асмодей покачал головой вправо-влево, вправо-влево. – По-моему, совершенно ясно, под чью дудку ты в конце концов будешь плясать.
Вытащив из кармана вистл, я положил его на пол рядом с собой. Рафи, или тот, кто жил в его теле, наблюдал за мной с «холодным изумлением.
– Я не пляшу, так что даже не упрашивай. Демон засмеялся, и прозвучало это отвратительно.
– Кастор, вы все пляшете! Ни разу не встречал мужчину, женщину или ребенка, который оказал бы более или менее достойное сопротивление. – Вытянув свободную руку, Асмодей {«дожил из указательного и среднего пальцев пистолет и прицелился мне в ноги. – Не прозябай я в этом мешке из мяса и костей, сам бы заставил тебя сплясать, но раз уж… раз уж мои силы временно ограничены, тобой займется кто-то другой. А этот другой… ну, тебе он явно не по зубам.
– Предпочитаешь «Дэнни боя» или «Где птичья песенка слышна»? – сделав непроницаемое лицо, спросил я.
– Ф, какой примитив! – захихикал демон. – Давай лучше «Колесо фортуны» из «Кармины Бураны». Люблю музыку, предвещающую конец вашего дурацкого мира… Ладно, вернемся к интересующей нас теме. Понимаю, моя просьба, что i глас вопиющего в пустыне, но клиенту следует отказать, потому что у тебя нет ни малейшего шанса выполнить его задание и остаться в живых.
– Знаешь, твое отношение мне страшно льстит. «Клиенты» бывают у врачей и адвокатов, а те, кто приходит ко мне, считают себя благодетелями, а Феликса Кастора – мусорщиком.
На отвлекающий маневр Асмодей отреагировал, небрежно пожав плечами.
– Если хватит мужества сказать «нет» и не оступиться, никаких проблем не возникнет. Только я бы на это не поставил. В изучении человеческой натуры я слегка опередил тебя. Кастор: мои наблюдения начались, когда все мужество и мужественность человечества были, скажем так, локализованы в одном объекте, который я целиком и полностью контролировал. Кстати, об объектах… Как дела у Пен?
Неожиданная смена темы сбила меня столку, а чтобы усилить эффект, Асмодей заговорил голосом Рафи.
– Тебя это не касается, черт побери! – растянув губы в надменной улыбке, рявкнул я.
– Меня касается все, что побрал черт! – злобно прищурившись, отозвался Асмодей. – Следи за словами, Кастор.
– Слова как птички, вылетающие из укрытия и позволяющие противнику тебя обнаружить.
Он швырнул в мою сторону карту – так, чтобы она упала рубашкой вверх. Переворачивая ее, я ожидал увидеть пиковый туз или джокера, но карта оказалась пустой: такие иногда добавляют в колоды, чтобы использовать вместо первой потерявшейся.
– Судя по всему, за работу ты примешься, – молвил Асмодей. – Поэтому дам совет: усиль бдительность. Ты очень предсказуем. Хоть изредка устраивай дымовую завесу – будет труднее разгадать твои намерения. Иначе приедешь на место, и тебя схватят тепленьким. – Его глаза превратились в угольно-черные щелки. – Ты мечтаешь вернуть меня домой прямо сейчас. И однажды действительно придешь, посвистишь в свой дерьмовый вистл и освободишь… Освободишь и меня, и ангелочка Рафаэля. Наверное, таковы правила, да? Сам напортачил, сам исправляй… Однако мертвый ты мне на фиг не нужен, поэтому прошу о трех вещах: когда дают карту, бери; осторожнее с крепкой выпивкой и коварными женщинами; и жми на курок, лишь точно зная, в кого стреляешь. Все, чмок-чмок!
Поцеловав два пальца, те самые, что только что были пистолетом, он послал мне воздушный поцелуй. Я взял вистл и следующие два часа играл без остановки.
Рафи крепко спал; теперь это был настоящий Дитко, который наверняка не проснется до самого утра, так что сидеть рядом с ним бессмысленно. Перед тем как уйти, я взглянул на его предплечье: рака затянулась, превратившись в чуть заметный шрам. Чертовы демоны без показухи не могут.
По дороге к дому Пен слова Асмодея огненным клеймом отпечатывались в моем сознании. Значит, я приму предложение Пила? С какой стати? В ту минуту мне казалось, что ничто на свете не заставит передумать. Именно история с Рафи больше года назад заставила сказать: «Прощай, оружие», а случившееся сегодня – яркое напоминание о том, что у ошибок бывают последствия. Как будто мне нужны напоминания! Как будто я не мучаюсь этим каждый божий день! г Тем не менее вистл всегда со мной. Без него я чувствую себя уязвимым и неуверенным. А когда слышу историю о привидениях, сердце несется бешеным галопом.
Огненное клеймо жжет, не утихая.
Выйдя из машины, я достал с заднего сиденья клетку с Роной. Во взгляде крысы сквозило недоверие: она явно считает меня одним из тех парней, которые соблазняют девушек, используют, а потом бросают. Она не так уж и неправа.
Когда закрывал машину, брелок сигнализации сыграл первый такт «К Элизе». Надеюсь, призрак Бетховена бродит неподалеку и покажет управляющему «Форда», где раки зимуют!
Окна темные… Я живу на самом верху четырехэтажной громадины, Пен – в подвале, но, поскольку особняк стоит на склоне холма, с этой стороны ее комнаты находятся под землей, а с другой выходят в сад, который метра натри ниже уровня дороги. Вообще-то свет в окнах не нужен; я и так знал: Пен меня ждет.
Трагические события в доме Додсонов казались далеким прошлым, даже горечь начала понемногу утихать, однако для Пен детский праздник – главная тема дня, она захочет услышать, как он прошел, и монеты пересчитать тоже захочет.
Праздник прошел с блеском и треском, а монеты до сих пор позванивают в кармане Джеймса Додсона.
Сейчас придется держать ответ… Что же, на эшафот лучше идти под «Колесо фортуны», чем под «Птичью песенку».
Войдя в дом, я закрыл дверь, задвинул засов и поднял руку, чтобы повесить какой-нибудь оберег. Надо же, рефлекс остался, несмотря на то что уже три года живу у Пен… Она сама увлекается оккультизмом и в состоянии защитить собственное жилище.
Едва начав спускаться по ведущим в подвал ступенькам, я понял, что ошибся насчет Пен. В невидимой с улицы кухне горел свет; судя по звукам, там кипела работа.
В общем, я спустился в кухню. Пен сидела за столом спиной ко мне; лампочка над ней раскачивалась от дующего в треснутое окно ветра. Молодая женщина даже голову не подняла: не хочет отвлекаться ни на секунду. Перед ней раскрытый набор для рукоделия и остатки порванного ожерелья. Еще пара шагов, и я понял, чем занята Пен: бусины распускает, прилежно и очень аккуратно. Вон они, в стоящем с левой стороны блюдце, а рядом – бутылка виски и стакан.
– Угощайся, – будто прочитав мои мысли, предложила Пен. – Второй разбила, когда пыталась вывести запах скипидара.
Не дожидаясь особого приглашения, я взял стакан, сделал большой глоток и поставил на место. Тут и заметил: Пен распускает не ожерелье, а четки.
– Чем занимаешься? – поинтересовался я: не спросить было просто невозможно.
– Вот, бусы решила распустить, – сухо ответила она. – Зачем?
– Затем, что они слишком крупные. – Пен наконец подняла глаза, покачала головой и прищурилась. – Ты переоделся, – разочарованно проговорила она. – Надеюсь, костюм привез?
– Да, он в машине. – Я поставил клетку с Роной на стол. – Спасибо, что выручила.
Изображая поцелуи, Пен зачмокала губами, а Рона, встав на задние лапки, заскреблась о прутья.
– Пожалуйста, отнеси ее в гарем, – попросила хозяйка, и я обрадовался. По любому другому сценарию пришлось бы рассказывать о дне рождения Питера, так что каждая минута отсрочки казалась лишней минутой счастья. Тем не менее бусины в блюдце не давали покоя: наверное, потому, что я только что видел Рафи, а работа Пен очень напоминала то, чем пациенты больницы Стенджера любят заниматься в перерывах между сеансами электрошоковой терапии.
– Слишком крупные для чего? – уточнил я. Пен не ответила.
– Отнеси Рону вниз, – повторила она. – Я сейчас приду. Кстати, на каминной полке рядом с часами тебя ждет сюрприз.
Спускаясь в подземную крепость Пен, я услышал песню, от которой плескавшиеся в душе волны беспокойства покрылись бурунами. «Энола гей» в исполнении группы «ОМД». Частенько, уходя наверх, Пен не выключает старенький проигрыватель, а когда пластинка заканчивается, эта модель начинает играть сначала. Но музыка восьмидесятых – знак тревожный, очень тревожный.
Дверь в гостиную была приоткрыта. Эдгар и Артур мрачно следили с любимых насестов – вершины книжного шкафа и бюста Джона Леннона соответственно, как я перекладываю Рону из клетки-переноски в огромный крысиный пентхаус, где она проживает в компании, здоровенных самцов, которые с радостью дадут ей то, чего от меня никак не добьешься.
Я взглянул на каминную полку. У старинных, но абсолютно нелепых часов что-то стоит: глянцевая открытка с загнувшимися краями, повернутая ко мне беловато-кремовой стороной. Фотография! Шагнув к камину, я схватил ее и повернул лицом к себе.
Я примерно догадывался, кто на ней изображен: настроение Пен и музыка – достаточно четкие указатели. И все-таки меня словно под дых ударили.
Оксфорд, колледж Сент-Питерс, задний двор – тот самый, где из фонтана порой бьет что угодно, только не вода. Ночь… Сценка высвечена чьим-то фотоаппаратом со слабенькой вспышкой, поэтому никакого фона не получилось. Первое, выступающее из темноты пятно – девятнадцатилетний Феликс Кастор с каштановыми кудрями и натянутой улыбкой, всем своим видом показывающий, что еще восемь месяцев назад не учился в государственной общеобразовательной школе. Мне уже полюбились длинные пальто, но в ту пору любовь олицетворяло шикарное черное пальто от «Барберри»: в дореволюционную русскую армию я еще не вступил. Пальто явно предназначалось Мужчине с плечами пошире, я в нем походил на вешалку ростом метр семьдесят пять.
Слева от меня Пен. Боже, какая красотка! Ни одна фотография на свете не способна передать богатство красок и бьющую через край энергию. Украшенная перьями сетка для волос, расшитая блестками водолазка и черная юбка с разрезом (наряд словно подчеркивал: это утро после вечеринки), скромно потупленные глаза – Пен похожа на шлюху, которая решила отказаться от распутства и стать монахиней, но никому еще об этом не рассказала. Правая рука с вытянутым указательным пальцем воздета к небесам.
Справа Рафи. На нем его фирменный черный костюм в стиле Джавахарлала Неру и фирменная улыбка. Дитко улыбается, будто знает какой-то секрет. По мнению Германа Мел-вилла, изобразить нечто подобное – пара пустяков, но ведь он же считал Моби Дика Белым Китом.
Мы с Рафи стоим на корточках: одна нога вытянута назад, другая согнута в колене.
Ту ночь я помню с поразительной точностью и, следовательно, помню причину для странной позы: мы приготовились к старту и ждали лишь сигнала Пен.
– Я нашла ее в гараже, – откуда-то сзади объявил голос Памелы Бракнер. – После того, как ты перенес туда все приспособления для оккультизма. Фотография валялась на полу.
Я повернулся, чувствуя, что меня застали врасплох: возможно, застеснялся постыдных невысказанных мыслей. В одной руке у нее блюдце с бусинами, в другой – изуродованные четки, вид задумчивый и немного печальный.
– Так в чем дело? – спросил я, нащупывая тему, которая бы не имела отношения к фотографии, и кивком головы показал на блюдце.
– Дело? – переспросила Пен, поставила блюдце на диван, а потом тяжело опустилась рядом. По-моему, вопрос ее немного озадачил, если проблема, конечно, не в виски. Пауза затянулась. – Я ждала матча, а его прервали из-за дождя, – наконец сказала моя подруга, явно стараясь казаться беспечной и легкомысленной, что у нее не совсем получалось. – Черт подери, почему я не богата? Почему ты не играешь на гитаре, как Стокер?!
Это наша старая шутка, которая от длительного неиспользования начала покрываться мхом. Мак Стокер, он же Топор Мак, он же Мак Пятерка, поступил в Оксфорд в один год с нами, а потом тоже вылетел – стал основным гитаристом в группе, игравшей хард-метал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55