Она посмотрела на Идай и Шикрара, которые уже совладали со своим смехом.
— Очень мило, — сказала она сухо. — Только я бы такого имени не посоветовала.
— Должно быть, ты права, — ответил я. — По крайней мере, нас это весьма позабавило.
Я давно перебирал в голове слова Древнего Наречия, и когда мы рассмеялись, я уже понял, каким должно быть мое новое имя.
— Имя мое выбрано, Хадрэйшикрар, Идеррисай и Ланен, Маранова дочерь, и я прошу вашего внимания.
В последовавшей утренней тишине я встал перед теми, кого любил больше всего на свете, и произнес слова Поименования.
— Я открываю вам свое имя, дорогая моя возлюбленная и старые мои друзья, дабы вы одни ведали обо мне истину и могли бы с моего согласия называть меня по имени, дружески общаясь с моей душой. Мое общеупотребительное имя будет Вариен, Изменившийся, — так меня будут называть все. Но истинное мое имя — Вариен Канртиакор раш-Гедри Кадрешина Ланен — «Тот, кто превратился из царя Кантри в человека, возлюбленного Ланен». Это имя правдиво отражает, кем я стал. Если оно кажется вам слишком длинным, я все же прошу вашего снисхождения, ибо сердце мне подсказывает, что сохранность этого имени мне еще потребуется. Поручаю вам, друзья мои, хранить и оберегать его, не открывая более никому.
Все втроем повторили мое новое имя вслух. Я сделал славный выбор, ибо слова имени звенели у меня в сердце истиной и отныне были неразделимы с моей душой. Спустя годы, когда случалось кому-нибудь спрашивать у меня мое имя, мне слышался смех драконов.
Ланен
Пока мы молчали после Поименования, которое не слишком отличалось от подобного обряда, принятого у людей, я, к стыду своему, обратила внимание на такую мелочь, как погода. Впрочем, долго пренебрегать этим вряд ли было возможно.
До сих пор нам везло. Зима на время отступила, оставляя нам чистое, безоблачное утро; однако воздух был все таким же холодным, и я заметила, что Акор начал покрываться гусиной кожей — там, где тело его не было прикрыто моим плащом.
Вариен. Изменившийся.
— Мы должны зайти внутрь или отыскать другое место, где было бы тепло, — сказала я Шикрару и Идай. — Думаю, нам следует вернуться к той пещере Акора, что находится возле чертога Совета. Там мы смогли бы себе хоть чем-то помочь: я бы сама сходила на корабль и разыскала для него одежду, — говоря это, я вдруг подумала: «А что, если корабль уже ушел?» Внезапно это обрело для меня важное значение. — И еще мы оба нуждаемся в пище, — добавила я, ибо вновь чувствовала голод. — Не окажете ли вы вдвоем нам честь и не отнесете ли нас туда?
Они без колебаний согласились. От мяса, что минувшей ночью принес мне Шикрар, я отрезала большой кусок, поскольку знала, что мне — нам — оно еще понадобится, когда мы прибудем в чертоги Акора. Здесь нам делать больше было нечего — Шикрар с Идай осторожно взяли нас в свои огромные лапы, и мы оторвались от земли.
Я рассудила, что это был последний мой полет. Я смотрела, как внизу проносится залитая солнцем поверхность земли, расстилающаяся изумительно разнообразным ковром лесов и полей, и старалась наслаждаться самим ощущением полета при свете дня, пока еще могла; однако тело мое предъявляло иные требования, и они были сильнее. Прижавшись поплотнее к Идай, осторожно заключавшей меня в своих когтистых объятиях, я понимала, что сейчас мне не о чем беспокоиться; мои утомившиеся глаза сами собой закрылись, и я уснула.
Идай разбудила меня, когда мы подлетели к чертогам Акора, сказав, что Совет вновь собирается в Большом гроте. Однако я не в силах была сейчас думать о подобных вещах. Тело мое настойчиво требовало иного. Тепло, еда и сон — вот все, о чем я могла помыслить. Разумеется, воспоминания об этих моментах у меня большей частью отсутствуют, ибо после всех пережитых горестей, радостей и Удивлений у меня совсем не осталось сил.
Я знаю, что Шикрар насобирал топлива и разжег в чертогах Акора неистовый костер, чтобы мы с Вариеном могли согреться. Разрезав привезенное с собой мясо на более мелкие части, я нанизала их на палку и принялась поджаривать над огнем. Казалось, они жарились целую вечность; когда же наконец мы принялись за них, вкус их показался мне просто божественным. Это было первой трапезой Вариена; мне было интересно, как он к ней отнесся, но я была слишком утомлена, чтобы расспрашивать его об этом, да и он чувствовал себя так же. Покончив с мясом, мы улеглись поближе к огню, обратившись друг к другу лицом (нас разделяло пламя костра), и уснули. Больше я ничего не помню, пока через несколько часов нас не разбудил Шикрар.
Глава 19СЛОВО ВЕТРОВ

Ланен
Когда Шикрар разбудил нас, уже перевалило за полдень. Идай все время охраняла нас и поддерживала огонь, а Шикрар и Кейдра отнесли самоцветы Потерянных, вместе с камнем Ришкаана, в Чертог душ, с благоговением водрузив их на законное место. Сейчас он извинился за то, что побеспокоил, но сообщил, что нас вызывают на Совет, а также что есть новости от Реллы, о чем он позабыл сразу рассказать. Я лишь потом узнала от Акора, насколько необычно это для кантри — позабыть что-нибудь, пусть даже незначительное.
Я с усилием поднялась на ноги и обнаружила, что не могу оторвать взгляда от Акора, — нет-нет, теперь он был Вариеном! — мне до сих пор не верилось в это, и я все еще не представляла, за что же мы с ним удостоены такой милости. Очень много времени потребовалось, чтобы я наконец научилась смотреть на него без благоговейного трепета.
Нанизав остатки мяса на вертел, я принялась поджаривать его, а Идай отправилась на Совет, чтобы поведать им своими словами обо всем, что с нами произошло. Мы побыстрому поели. Утолить жажду мы смогли родниковой водой, однако я не сумела сдержать улыбки: мы пили ее из грубых и тяжелых золотых сосудов, которые Идаи приспособила для наших нужд, памятуя, как мне приходилось вставать на колени, чтобы напиться из озера. Таким кубкам позавидовали бы и короли.
Шикрар рассказал нам, что Релла говорила с Кейдрой этим утром. Было похоже, что капитан корабля намеревался как можно скорее отправиться в обратный путь. Кейдра попросил ее убедить хозяина задержаться еще всего лишь на день, и она ответила, что попробует. Я пожалела, что она не владеет Языком Истины, начав немного понимать то чувство неудовлетворенности, которое испытывают кантри при общении с моим народом.
Наконец Вариен поднялся.
— Ладно. Нам пора. Отправимся на Совет, и пусть они увидят воочию кем я стал, — сказал он. — Я все еще не слишком полагаюсь на эти две ноги, Ланен. Ты должна оказать мне поддержку.
— Я думала, мы уже все решили насчет этого, — ответила я с улыбкой. — Но сперва дай-ка я приведу тебя в более подобающий вид.
Два разреза для рук, быстро проделанных ножом, мой пояс сверху — и Вариен, казалось, был облачен уже не в плащ, а в своеобразную наспех скроенную поддевку.
— А теперь, милый, — сказала я, положив его руку себе на плечо и обняв за талию, — давай выступим на Совете еще раз. — Я повернулась к нему, его восхитительное лицо находилось в нескольких дюймах от меня, и улыбнулась. — Не представляю, что я буду им говорить, но, быть может, им и не понадобятся мои слова.
— Постой, у меня для тебя тоже есть кое-что… Вариен, — произнес робко Шикрар. Он протянул Вариену грубо сработанный венец с проемом на одной стороне. — Я сделал это, пока ты спал. Я подумал… Твой самоцвет… Быть может, если тебя увидят с ним, это будет меньшим потрясением.
Глаза Вариена расширились.
Я вытащила зеленый камень из сумки и передала его Шикрару. Он соскреб с пола немного золота и раскалил его своим дыханием, пока оно не начало пылать, затем раскатал его в плоскую ленту, концы которой скрепил вместе, — получилось кольцо размером с самоцвет. Взяв своими огромными когтями камень, он поместил его внутрь кольца, приглаживая выступающие края золота сверху и снизу, и, наконец, присоединил оправленный в золото самоцвет к венцу с помощью своего огня.
Мне страстно хотелось помочь ему, я бы одолжила ему свои ловкие тонкие пальцы взамен на его огромные неуклюжие когти; но даже обладай я возможностью работать с полурасплавленным золотом, я бы не посмела. Такой подарок должна создавать лишь одна пара рук, какими бы неприспособленными они ни были для подобной работы. Закончив, Шикрар охладил свое творение в ручье, что протекал в углу чертога.
Оправа камня была грубой, но сидел он прочно. Шикрар с поклоном преподнес свой дар Вариену, который при этом нежно отстранил меня, желая стоять на ногах самостоятельно. С благоговением он принял венец, взяв в обе руки. Подняв его, чтобы надеть на голову, он вдруг замер, охваченный каким-то врожденным священным чувством.
Потом посмотрел на Шикрара.
— От тебя, драгоценный друг мой Шикрар, принимаю я дар этот и благодарю тебя за такую честь, — он быстро, наверное, чтобы не упасть, поклонился, после чего повернулся ко мне. — Тебе, Ланен, сердце мое, я вверяю его.
Я не раздумывала ни мгновения. Взяв из его рук эту грубую корону, я высоко подняла ее и негромко произнесла:
— Во имя Ветров и Владычицы, — и водрузила венец ему на голову.
Теперь самоцвет вновь украшал его чело, обрамленный серебристыми волосами, — прекрасный и до боли знакомый.
Больше слов не было. Вместе мы вышли из пещеры, вокруг все было залито золотистым светом угасающего дня, и направились к чертогу Совета.
Вариен
Никогда с тех пор не приходилось мне делать ничего более сложного, чем в тот раз, когда я шел сквозь расступившиеся ряды сородичей к возвышению у дальней стены Большого грота. Идай уже обо всем им рассказала, вслед за ней и Шикрар добавил свое слово. И что бы вы думали? Все были в полнейшем изумлении и с недоверием глазели на происходящее, храня полное молчание. Разве можно было найти какие-то слова, предусмотренные на подобный случай?
Неуклюже вскарабкавшись на плоское возвышение, я встал, поддерживаемый Ланен. То, что раньше казалось мне небольшим выступом, теперь стало для меня настоящим препятствием, и я потратил немало усилий, прежде чем сумел преодолеть его. Я стоял, пошатываясь, перед своими сородичами, а души присутствующих были обращены к прошлому. Мне было видно, что все они охвачены горем из-за кончины Ришкаана; и все же по древней привычке они продолжали тянуться к своему царю — ко мне, стоявшему сейчас перед ними в облике маленького, беспомощного гедри, словно к надежному укрытию во время суровой зимы. Большинство из них выражали своим видом Удивление, некоторые — Недоверие, пусть временное. Но надо всем этим, подобно весенней зеленоватой дымке, едва улавливался тончайший намек на что-то, очень напоминающее Надежду.
Я не знал, что сказать. Прежде я боялся, что вместе со своим драконьим обликом утратил и способность к Языку Истины, однако сейчас самоцвет моей души сиял там, где ему и должно было сиять. Чтобы сородичи смогли услышать меня, мне пришлось тщательно собраться с мыслями, словно совсем юному малышу. Мое новое тело не было приспособлено к подобному, однако, к своей вящей радости, я обнаружил, что по-прежнему владею Языком Истины.
«Родичи, приветствую вас любовью вашего царя!» — произнес я.
Речь моя была размашистой, и меня слышали все; не оставалось сомнений, что это самый настоящий Язык Истины — разум мой оставался прежним, слегка лишь ослабев. Все же я понял, почему Ланен не очень охотно прибегала к мысленному общению, если могла обойтись без него. Едва я заговорил таким образом, как у меня сейчас же разболелась голова, и боль, похоже, грозила усилиться. Тем не менее я знал, что лишь такой способ разговора сможет их убедить.
«Я — душа, которую вы знали как Акхора, Серебряного царя. Родичи, я стою перед вами, преображенный до неузнаваемости, и не могу сказать, как и почему это произошло, ибо и сам не ведаю. Любовь моя и забота к вам нисколько не изменились, однако волею Ветров я перерожден теперь в подобие человека и отныне должен жить как человек. Я возвращаю вам царский сан, коим вы наградили меня давным-давно, и желаю, чтобы вы избрали на эту должность иного достойного.
Я же более не государь Акхор — я стал человеком с именем Вариен. Моя участь, каковой бы она ни была, в ваших руках; но я прошу вас, ради давней любви: пощадите мою возлюбленную — Ланен, Маранову дочерь».
Я оперся на Ланен — силы мои были на исходе, ибо Язык Истины причинял мне слишком много боли.
Этого было достаточно. Более сказать было нечего.
Ланен
Я поддерживала его и ждала. Больше ничего не оставалось делать.
Мне казалось, что молчание тянется целую вечность. Напряженность воздуха давила меня, словно тяжелая туча, а время ползло невыносимо медленно. Каждый вздох мне казался часом, а в голове у меня одна за другой проносились разнообразные страшные развязки этой безумной затеи богов, и каждая следующая казалась еще хуже предыдущей; меня уже начало охватывать недоумение, а молчание все тянулось, не нарушаемое ничем, и я все еще дышала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71