Он по-прежнему будет преследовать Таула. Жизнь рыцаря принадлежит ему и не достанется никому иному.
Скейс сел в седло. Быть может, оно и к лучшему, что рыцари взяли Таула в плен. Теперь они поедут медленнее, и ему нетрудно будет поспевать за ними. Придется, однако, обойтись без предупредительных выстрелов. Скейс не намерен выдавать себя, когда в отряде имеются четыре отменных стрелка. Скейс послал лошадь вперед. В следующий раз он нанесет Таулу удар без предупреждения.
* * *
Таул, привязанный к дереву, шепнул Джеку:
— Как ты?
— Голова раскалывается, но к этому я вроде бы привык.
Уже стемнело. Весь день они ехали на север, что было нелегко с одной рукой, привязанной за спину, и ногами, привязанными к стременам. Хват, ехавший на муле, путешествовал с большим удобством.
Рыцари только что разбили лагерь. Это дело было у них поставлено хорошо. Очень скоро разгорелся огонь, на который поставили сбитень и овсянку с вяленым мясом. Коней накормили, напоили и вычистили. Часовые мерно шагали вокруг лагеря с луками, натянутыми на случай появления незваного гостя или зверя. Мехи наполнялись водой, латы расстегивались, затекшие мускулы разминались, и фляжки с брагой ходили по рукам. Позаботились и о пленниках: Джеку перевязали рану, Хвату дали травяного чая от простуды, всем ослабили путы и привязали не слишком туго к трем отдельным деревьям. Позднее, видимо, их и накормят.
Таул наблюдал за рыцарями с изрядным восхищением, любуясь слаженностью их действий. Все исполняли свои обязанности, не дожидаясь приказа, делали все на совесть, но весело и крепко полагались друг на друга. Таул знал здесь только двоих: Андриса, второго по старшинству после командира, — он опережал в Вальдисе на одно кольцо, и Берлина, одного из лучников и самого старшего по возрасту, — тот учил Таула стрелять из лука.
Берлин-то и подошел к ним теперь — коренастый, невысокий для рыцаря, с ручищами, не уступающими толщиной ляжкам, и с улыбкой старого ветерана на испещренном синими прожилками лице. Он погрозил им загрубевшим от стрельбы пальцем.
— Пленным разговаривать запрещается — и тебе, Таул, это известно.
— Я просто хотел испытать твою память, Берлин. Как-никак добрых тридцать лет прошло с тех пор, как ты выучил это правило.
— Что ж я, по-твоему, — древний старец?
— Ну, желторотым птенцом тебя тоже не назовешь.
Смех Берлина оживил в Тауле старые воспоминания. В Вальдисе говорили, что Берлин смеется так, будто бочонок с камнями катят с холма.
— А ты, парень, влип в нехорошую историю. Говорят, будто ты убил Катерину Бренскую.
— Говорят также, что рыцари в Халькусе спокойно стояли и смотрели, как истребляют женщин и детей.
Лицо Берлина тут же отвердело.
— Тебя там не было, Таул.
— Зато мой друг там был — и не смог этого вынести. Он уехал на юг и сел на корабль, идущий в Лейсс.
— Дезертировал, стало быть.
— Нет. Он не дезертир. Он просто не забыл еще, за что Вальдис боролся прежде.
Берлин повернулся и пошел прочь.
— Значит, вот как ты собираешься жить дальше, Берлин? — крикнул ему вслед Таул. — Подставляя другую щеку?
Таул дрожал, напрягшись в своих путах, и руки за спиной сжались в кулаки. Взгляды нескольких рыцарей устремились к нему.
— Зачем ты все это говоришь? — шепнул Джек.
— Потому что сказать это необходимо. Они хорошие люди, только вождь у них дурной, и в глубине души они сознают это — но никто не смеет высказаться вслух.
Мысли Таула обратились к Гравии. Быть может, не стоило ему бежать в Лейсс: его бы рыцари послушали. Он не был изгоем и не подозревался в убийстве.
— Нельзя винить во всем одного Тирена, — сказал Джек. — Нашлись, как видно, рыцари, готовые выполнять его приказы.
— Ты не понимаешь, — покачал головой Таул. — Они поклялись во всем повиноваться Тирену. Дело не в том, что одни рыцари плохие, а другие хорошие. У них просто нет выбора. Ослушавшись Тирена, они нарушат свою клятву. Многие предпочитают смерть такому позору. — В голосе Таула звучала горечь, которую он не мог побороть. Он-то нарушил свою клятву — нарушил перед всем городом Бреном.
Джек смерил его долгим взглядом и сказал:
— Рыцарь, который выбил меня из седла, сказал, что войска Кайлока опять пришли в движение. Они идут на Несс.
Таул тихо вздохнул. Джек прав: пора сменить разговор. Сделав усилие, Таул перестроился на Кайлока.
— Он даром времени не теряет.
— Нельзя терять и нам. Мы должны бежать и...
— Нет, — прервал Джека Таул. — Не надо нам пока бежать. Мы едем на север, и рыцари скачут быстро. Несколько дней можно погодить.
Джек вперил в него тяжелый взгляд.
— Что ты задумал, Таул? И почему помешал мне там, на поле?
— Я не хочу, чтобы ты применял колдовство против этих людей, Джек. Они этого не заслужили.
— Как и оракулы.
Таул обмяк, привалившись к стволу. Что он мог на это ответить? Джек думает только о том, что ему предстоит, — так оно и должно быть. Однако есть кое-что безразличное Джеку, но совсем не безразличное ему. Он Таул, рыцарь Вальдиса, и никакие клятвы, отречения и бесчестные поступки не смогут этого отменить. Кольца останутся при нем до могилы.
Тирен поставил рыцарей перед страшным выбором: оставаться в ордене и быть наемниками Кайлока или трусливо дезертировать под покровом тайны и позора. Для тех, кто ценит честь и преданность превыше всего, нет выбора труднее — и так, и эдак они обречены на проклятие.
Таул смотрел на рыцарей, собравшихся у костра. Они разливали сбитень, перебрасывались шутками, расстилали одеяла на ночь. Один мурлыкал песенку, другой чинил кожаные латы. Хорошие люди, идущие за дурным вождем.
— Андрис! — крикнул Таул светловолосому рыцарю, обдиравшему ветки для костра. — Поди-ка сюда и развяжи меня.
Настало время дать этим людям иной выбор.
XXVII
До рассвета оставалось еще около двух часов, но тетушка Грил уже вышла на промысел.
Охотничьими угодьями ей служили покои вельмож в восточном крыле дворца, темном и промозглом. Двери здесь плотно закрыты, на полу шелковые ковры, шуршат крысы и полно всякого добра — только бери.
Король Кайлок, благослови Борк его черную душонку, успел обезглавить, отравить и посадить на кол стольких аристократов, что можно и счет потерять. Можно, кабы не записная книжка. Грил похлопала себя по тощей груди, которой упомянутая пухлая книжка придавала объем. «Записывай все, — учил ее отец, — никогда не знаешь, что может пригодиться».
Смерть способствует освобождению больших богатств. А поскольку смерти эти тайные, богатства очень легко прикарманить. Даже вдовы зачастую не знают, что их мужей уже нет в живых, — один обезглавленный труп, плавающий животом вверх в озере, ничем не отличается от другого. Если же трупа вовсе нет, то дети предпочитают верить, что их отцы всего лишь заточены в темницу, и, если от твоего непутевого брата остались только окровавленные простыни, легко внушить себе, что он затащил в постель очередную девственницу.
Слухи об исчезнувших вельможах множились, но наверняка никто ничего не знал. Кайлок обладал талантом делать трупы неузнаваемыми. Пальцы, мочки ушей, родимые пятна, двойные подбородки, боевые шрамы и особенно крупные детородные органы — все это удалялось с поразительным искусством. Грил видела короля за работой — в это время он впадал в транс. Слепой ко всему окружающему, он видел только мертвое тело перед собой и острый как бритва нож у себя в руке. Он часами занимался этим в дворцовых темницах — взор его стекленел, и губы беззвучно шевелились.
Грил пробрало холодом, и она плотнее закуталась в шаль. Это причинило боль ее левому запястью. Хотя прошло уже два года с тех пор, как Мейбор сломал ей руку в Дувитте, при некоторых движениях запястье еще давало о себе знать. Это досаждало ей, но не слишком мешало: деньги преотлично можно было загребать и правой рукой.
А вот и дверь, которую она себе наметила. Легонько толкнув медового цвета филенку, Грил проникла в покои лорда Батроя — в свое время он был советником герцога, теперь же превратился в безликий труп, гниющий в мелкой могиле. Неделю назад он опрометчиво осудил приказ короля перебить все высокоградское войско — и был взят под стражу, подвергнут пыткам, а после убит. Теперь все меньше и меньше людей отваживались говорить что-либо против падкого на расправу короля. Свеча в руке Грил бросала слабый свет на шелковые гобелены покойного лорда. Грил удовлетворенно улыбнулась. Безумие Кайлока играло ей на руку.
Она быстро принялась складывать разные вещи в свой большой шерстяной мешок. Быстро, но с умом — она никогда не брала много: золотой кубок там, вышитый камзол здесь. Так, чтобы не хватились. Если семье лорда Батроя и неизвестна его судьба, через месяц они обратятся к Церкви с прошением признать его умершим и мигом приберут к рукам все добро.
Когда мешок стал достаточно тяжел, Грил удалилась и направилась в следующие покои, помеченные в ее списке.
Ее любимая, но глуповатая сестра Тугосумка продаст добычу на рынке. Публичный дом, увы, стало содержать совсем не выгодно после разгрома высокоградской армии. В ночь после битвы все вояки, какие были в Брене, точно обезумели: кровь у победителей разгорелась, и за неимением вражеских женщин они накинулись на городских шлюх. Они не пропустили ни одного борделя, ни одной уличной девки и ни гроша за это не заплатили! Кайлок и пальцем не шевельнул. Всем известно, что он ненавидит женщин, — ну и дал своим людям волю.
С тех пор положение дел почти не исправилось. Солдаты, поняв, что им ничего за это не будет, пользовались женщинами даром. Госпожа Тугосумка надеялась, что все наладится, когда осадная армия уйдет в Несс, но вот уже две недели, как это случилось, а беспорядки в городе все продолжаются. Любой солдат Кайлока может творить все, что хочет.
Город, как говорят, наводнен осведомителями Кайлока. В мятежных настроениях подозреваются все: ремесленники, купцы, мелкие дворяне и лорды. Мужчины так боятся, как бы их не обвинили в измене, что ночью предпочитают сидеть дома. Уж лучше поскучать вечерок, чем быть публично вздернутым на виселицу.
Впрочем, Грил мало заботило то, что происходит во внешнем мире. Ее домом теперь стал дворец. Она знала в нем каждый закоулок, каждую щель. Слуги боялись ее, придворные смотрели с опасливым отвращением, Баралис и король Кайлок делали вид, будто ее не существует. Все это как нельзя более устраивало Грил. Дворец был ее ульем, а она — его царицей.
Теперь ей уже не было нужды прибегать к вымогательству. Она превосходно обходилась своими предрассветными прогулками — и, пока ее находили полезной, могла спокойно продолжать в том же духе. Кроме того, вымогать деньги у Баралиса было неразумно. Грил, узнав его получше, поняла: стоит ей заикнуться об убийстве герцога, как Баралис убьет ее на месте, ибо ему есть что терять.
Грил дошла до второй двери, намеченной на это утро. Дверь вела в покои прежде очень богатого, а ныне мертвехонького лорда Гантри. Зачем рисковать своей шеей, шантажируя кого-то, когда есть куда более безопасные способы обогащения?
Собравшись уже повернуть ручку, Грил услышала изнутри какой-то шум. Странно — вчера она сама видела, как Кроп тащил тело лорда Гантри к озеру. Кто бы мог быть в его покоях? У его жены собственные апартаменты. Приложив свое чуткое ухо к двери, Грил затаила дыхание и прислушалась.
Кто-то бубнил там за дверью, и голос был ей явно знаком. Грил впитывала звуки словно пиявка, сосущая кровь. Да это Кроп!
Она распахнула дверь.
— Ты что здесь делаешь, недоумок?
Кроп сидел за большим письменным столом лорда. Рядом стояла бамбуковая клетка, а на руке гиганта восседала ярко-зеленая птица с загнутым клювом. Вид у Кропа был виноватый.
— Птичку кормлю, госпожа. Она, поди, проголодалась тут, одна-то.
— Нечего сидеть тут и таращиться на меня. Сажай эту зеленую тварь обратно в клетку и убирайся отсюда.
Птица испустила громкий крик. Кроп начал собирать со стола какие-то мелкие вещицы, укладывая их в расписную коробочку. Грил подскочила и вцепилась в нее.
— А ну положи это, ворюга! Это не твои вещи.
— Нет, мои! — в страшном волнении возопил Кроп. — Клянусь вам. — Он вырвал коробочку из рук Грил и прижал к груди. — Клянусь.
Грил снова вцепилась в коробочку, Кроп стал бороться. Коробочка упала между ними, крышка открылась, и все содержимое рассыпалось по столу. Кроп со стоном бросился собирать свои сокровища.
Никто не мог сравниться с Грил остротой глаза. Она мигом запомнила рассыпавшиеся предметы: два молочных зуба, шнурок, пустой кокон, локон, перевязанный голубой лентой, несколько кусочков янтаря, какие-то дешевые украшения и старое запечатанное письмо.
Грил потянулась за ним, и тут ей в глаза бросились три бронзовых совы на медной цепочке. Сердце у Грил провалилось куда-то в живот. Глазки из оникса, раскрашенные в желтое клювы, средняя сова чуть побольше двух других: то самое ожерелье, которое она подарила своей племяннице пять лет назад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
Скейс сел в седло. Быть может, оно и к лучшему, что рыцари взяли Таула в плен. Теперь они поедут медленнее, и ему нетрудно будет поспевать за ними. Придется, однако, обойтись без предупредительных выстрелов. Скейс не намерен выдавать себя, когда в отряде имеются четыре отменных стрелка. Скейс послал лошадь вперед. В следующий раз он нанесет Таулу удар без предупреждения.
* * *
Таул, привязанный к дереву, шепнул Джеку:
— Как ты?
— Голова раскалывается, но к этому я вроде бы привык.
Уже стемнело. Весь день они ехали на север, что было нелегко с одной рукой, привязанной за спину, и ногами, привязанными к стременам. Хват, ехавший на муле, путешествовал с большим удобством.
Рыцари только что разбили лагерь. Это дело было у них поставлено хорошо. Очень скоро разгорелся огонь, на который поставили сбитень и овсянку с вяленым мясом. Коней накормили, напоили и вычистили. Часовые мерно шагали вокруг лагеря с луками, натянутыми на случай появления незваного гостя или зверя. Мехи наполнялись водой, латы расстегивались, затекшие мускулы разминались, и фляжки с брагой ходили по рукам. Позаботились и о пленниках: Джеку перевязали рану, Хвату дали травяного чая от простуды, всем ослабили путы и привязали не слишком туго к трем отдельным деревьям. Позднее, видимо, их и накормят.
Таул наблюдал за рыцарями с изрядным восхищением, любуясь слаженностью их действий. Все исполняли свои обязанности, не дожидаясь приказа, делали все на совесть, но весело и крепко полагались друг на друга. Таул знал здесь только двоих: Андриса, второго по старшинству после командира, — он опережал в Вальдисе на одно кольцо, и Берлина, одного из лучников и самого старшего по возрасту, — тот учил Таула стрелять из лука.
Берлин-то и подошел к ним теперь — коренастый, невысокий для рыцаря, с ручищами, не уступающими толщиной ляжкам, и с улыбкой старого ветерана на испещренном синими прожилками лице. Он погрозил им загрубевшим от стрельбы пальцем.
— Пленным разговаривать запрещается — и тебе, Таул, это известно.
— Я просто хотел испытать твою память, Берлин. Как-никак добрых тридцать лет прошло с тех пор, как ты выучил это правило.
— Что ж я, по-твоему, — древний старец?
— Ну, желторотым птенцом тебя тоже не назовешь.
Смех Берлина оживил в Тауле старые воспоминания. В Вальдисе говорили, что Берлин смеется так, будто бочонок с камнями катят с холма.
— А ты, парень, влип в нехорошую историю. Говорят, будто ты убил Катерину Бренскую.
— Говорят также, что рыцари в Халькусе спокойно стояли и смотрели, как истребляют женщин и детей.
Лицо Берлина тут же отвердело.
— Тебя там не было, Таул.
— Зато мой друг там был — и не смог этого вынести. Он уехал на юг и сел на корабль, идущий в Лейсс.
— Дезертировал, стало быть.
— Нет. Он не дезертир. Он просто не забыл еще, за что Вальдис боролся прежде.
Берлин повернулся и пошел прочь.
— Значит, вот как ты собираешься жить дальше, Берлин? — крикнул ему вслед Таул. — Подставляя другую щеку?
Таул дрожал, напрягшись в своих путах, и руки за спиной сжались в кулаки. Взгляды нескольких рыцарей устремились к нему.
— Зачем ты все это говоришь? — шепнул Джек.
— Потому что сказать это необходимо. Они хорошие люди, только вождь у них дурной, и в глубине души они сознают это — но никто не смеет высказаться вслух.
Мысли Таула обратились к Гравии. Быть может, не стоило ему бежать в Лейсс: его бы рыцари послушали. Он не был изгоем и не подозревался в убийстве.
— Нельзя винить во всем одного Тирена, — сказал Джек. — Нашлись, как видно, рыцари, готовые выполнять его приказы.
— Ты не понимаешь, — покачал головой Таул. — Они поклялись во всем повиноваться Тирену. Дело не в том, что одни рыцари плохие, а другие хорошие. У них просто нет выбора. Ослушавшись Тирена, они нарушат свою клятву. Многие предпочитают смерть такому позору. — В голосе Таула звучала горечь, которую он не мог побороть. Он-то нарушил свою клятву — нарушил перед всем городом Бреном.
Джек смерил его долгим взглядом и сказал:
— Рыцарь, который выбил меня из седла, сказал, что войска Кайлока опять пришли в движение. Они идут на Несс.
Таул тихо вздохнул. Джек прав: пора сменить разговор. Сделав усилие, Таул перестроился на Кайлока.
— Он даром времени не теряет.
— Нельзя терять и нам. Мы должны бежать и...
— Нет, — прервал Джека Таул. — Не надо нам пока бежать. Мы едем на север, и рыцари скачут быстро. Несколько дней можно погодить.
Джек вперил в него тяжелый взгляд.
— Что ты задумал, Таул? И почему помешал мне там, на поле?
— Я не хочу, чтобы ты применял колдовство против этих людей, Джек. Они этого не заслужили.
— Как и оракулы.
Таул обмяк, привалившись к стволу. Что он мог на это ответить? Джек думает только о том, что ему предстоит, — так оно и должно быть. Однако есть кое-что безразличное Джеку, но совсем не безразличное ему. Он Таул, рыцарь Вальдиса, и никакие клятвы, отречения и бесчестные поступки не смогут этого отменить. Кольца останутся при нем до могилы.
Тирен поставил рыцарей перед страшным выбором: оставаться в ордене и быть наемниками Кайлока или трусливо дезертировать под покровом тайны и позора. Для тех, кто ценит честь и преданность превыше всего, нет выбора труднее — и так, и эдак они обречены на проклятие.
Таул смотрел на рыцарей, собравшихся у костра. Они разливали сбитень, перебрасывались шутками, расстилали одеяла на ночь. Один мурлыкал песенку, другой чинил кожаные латы. Хорошие люди, идущие за дурным вождем.
— Андрис! — крикнул Таул светловолосому рыцарю, обдиравшему ветки для костра. — Поди-ка сюда и развяжи меня.
Настало время дать этим людям иной выбор.
XXVII
До рассвета оставалось еще около двух часов, но тетушка Грил уже вышла на промысел.
Охотничьими угодьями ей служили покои вельмож в восточном крыле дворца, темном и промозглом. Двери здесь плотно закрыты, на полу шелковые ковры, шуршат крысы и полно всякого добра — только бери.
Король Кайлок, благослови Борк его черную душонку, успел обезглавить, отравить и посадить на кол стольких аристократов, что можно и счет потерять. Можно, кабы не записная книжка. Грил похлопала себя по тощей груди, которой упомянутая пухлая книжка придавала объем. «Записывай все, — учил ее отец, — никогда не знаешь, что может пригодиться».
Смерть способствует освобождению больших богатств. А поскольку смерти эти тайные, богатства очень легко прикарманить. Даже вдовы зачастую не знают, что их мужей уже нет в живых, — один обезглавленный труп, плавающий животом вверх в озере, ничем не отличается от другого. Если же трупа вовсе нет, то дети предпочитают верить, что их отцы всего лишь заточены в темницу, и, если от твоего непутевого брата остались только окровавленные простыни, легко внушить себе, что он затащил в постель очередную девственницу.
Слухи об исчезнувших вельможах множились, но наверняка никто ничего не знал. Кайлок обладал талантом делать трупы неузнаваемыми. Пальцы, мочки ушей, родимые пятна, двойные подбородки, боевые шрамы и особенно крупные детородные органы — все это удалялось с поразительным искусством. Грил видела короля за работой — в это время он впадал в транс. Слепой ко всему окружающему, он видел только мертвое тело перед собой и острый как бритва нож у себя в руке. Он часами занимался этим в дворцовых темницах — взор его стекленел, и губы беззвучно шевелились.
Грил пробрало холодом, и она плотнее закуталась в шаль. Это причинило боль ее левому запястью. Хотя прошло уже два года с тех пор, как Мейбор сломал ей руку в Дувитте, при некоторых движениях запястье еще давало о себе знать. Это досаждало ей, но не слишком мешало: деньги преотлично можно было загребать и правой рукой.
А вот и дверь, которую она себе наметила. Легонько толкнув медового цвета филенку, Грил проникла в покои лорда Батроя — в свое время он был советником герцога, теперь же превратился в безликий труп, гниющий в мелкой могиле. Неделю назад он опрометчиво осудил приказ короля перебить все высокоградское войско — и был взят под стражу, подвергнут пыткам, а после убит. Теперь все меньше и меньше людей отваживались говорить что-либо против падкого на расправу короля. Свеча в руке Грил бросала слабый свет на шелковые гобелены покойного лорда. Грил удовлетворенно улыбнулась. Безумие Кайлока играло ей на руку.
Она быстро принялась складывать разные вещи в свой большой шерстяной мешок. Быстро, но с умом — она никогда не брала много: золотой кубок там, вышитый камзол здесь. Так, чтобы не хватились. Если семье лорда Батроя и неизвестна его судьба, через месяц они обратятся к Церкви с прошением признать его умершим и мигом приберут к рукам все добро.
Когда мешок стал достаточно тяжел, Грил удалилась и направилась в следующие покои, помеченные в ее списке.
Ее любимая, но глуповатая сестра Тугосумка продаст добычу на рынке. Публичный дом, увы, стало содержать совсем не выгодно после разгрома высокоградской армии. В ночь после битвы все вояки, какие были в Брене, точно обезумели: кровь у победителей разгорелась, и за неимением вражеских женщин они накинулись на городских шлюх. Они не пропустили ни одного борделя, ни одной уличной девки и ни гроша за это не заплатили! Кайлок и пальцем не шевельнул. Всем известно, что он ненавидит женщин, — ну и дал своим людям волю.
С тех пор положение дел почти не исправилось. Солдаты, поняв, что им ничего за это не будет, пользовались женщинами даром. Госпожа Тугосумка надеялась, что все наладится, когда осадная армия уйдет в Несс, но вот уже две недели, как это случилось, а беспорядки в городе все продолжаются. Любой солдат Кайлока может творить все, что хочет.
Город, как говорят, наводнен осведомителями Кайлока. В мятежных настроениях подозреваются все: ремесленники, купцы, мелкие дворяне и лорды. Мужчины так боятся, как бы их не обвинили в измене, что ночью предпочитают сидеть дома. Уж лучше поскучать вечерок, чем быть публично вздернутым на виселицу.
Впрочем, Грил мало заботило то, что происходит во внешнем мире. Ее домом теперь стал дворец. Она знала в нем каждый закоулок, каждую щель. Слуги боялись ее, придворные смотрели с опасливым отвращением, Баралис и король Кайлок делали вид, будто ее не существует. Все это как нельзя более устраивало Грил. Дворец был ее ульем, а она — его царицей.
Теперь ей уже не было нужды прибегать к вымогательству. Она превосходно обходилась своими предрассветными прогулками — и, пока ее находили полезной, могла спокойно продолжать в том же духе. Кроме того, вымогать деньги у Баралиса было неразумно. Грил, узнав его получше, поняла: стоит ей заикнуться об убийстве герцога, как Баралис убьет ее на месте, ибо ему есть что терять.
Грил дошла до второй двери, намеченной на это утро. Дверь вела в покои прежде очень богатого, а ныне мертвехонького лорда Гантри. Зачем рисковать своей шеей, шантажируя кого-то, когда есть куда более безопасные способы обогащения?
Собравшись уже повернуть ручку, Грил услышала изнутри какой-то шум. Странно — вчера она сама видела, как Кроп тащил тело лорда Гантри к озеру. Кто бы мог быть в его покоях? У его жены собственные апартаменты. Приложив свое чуткое ухо к двери, Грил затаила дыхание и прислушалась.
Кто-то бубнил там за дверью, и голос был ей явно знаком. Грил впитывала звуки словно пиявка, сосущая кровь. Да это Кроп!
Она распахнула дверь.
— Ты что здесь делаешь, недоумок?
Кроп сидел за большим письменным столом лорда. Рядом стояла бамбуковая клетка, а на руке гиганта восседала ярко-зеленая птица с загнутым клювом. Вид у Кропа был виноватый.
— Птичку кормлю, госпожа. Она, поди, проголодалась тут, одна-то.
— Нечего сидеть тут и таращиться на меня. Сажай эту зеленую тварь обратно в клетку и убирайся отсюда.
Птица испустила громкий крик. Кроп начал собирать со стола какие-то мелкие вещицы, укладывая их в расписную коробочку. Грил подскочила и вцепилась в нее.
— А ну положи это, ворюга! Это не твои вещи.
— Нет, мои! — в страшном волнении возопил Кроп. — Клянусь вам. — Он вырвал коробочку из рук Грил и прижал к груди. — Клянусь.
Грил снова вцепилась в коробочку, Кроп стал бороться. Коробочка упала между ними, крышка открылась, и все содержимое рассыпалось по столу. Кроп со стоном бросился собирать свои сокровища.
Никто не мог сравниться с Грил остротой глаза. Она мигом запомнила рассыпавшиеся предметы: два молочных зуба, шнурок, пустой кокон, локон, перевязанный голубой лентой, несколько кусочков янтаря, какие-то дешевые украшения и старое запечатанное письмо.
Грил потянулась за ним, и тут ей в глаза бросились три бронзовых совы на медной цепочке. Сердце у Грил провалилось куда-то в живот. Глазки из оникса, раскрашенные в желтое клювы, средняя сова чуть побольше двух других: то самое ожерелье, которое она подарила своей племяннице пять лет назад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80