Гамил содрогнулся при одной мысли об этом. Нет, рисковать нельзя. Он поманил мальчишку и сказал:
— Если я соглашусь устроить тебе аудиенцию у его преосвященства, обещаешь не упоминать о Ларне?
— Ларн? — усмехнулся мальчишка. — А где это? Сроду не слыхивал о таком месте.
* * *
Тарисса насмехалась над ним. Голос ее резал ухо, и смех был жесток.
— Джек!
Холод снова коснулся его. Холодное, соленое и мокрое окатило бок и проникло в рот. Но Джек не поперхнулся — повинуясь чему-то неосознанному, он только глотнул, не дыша.
— Джек!
Холод отхлынул, оставив Джека тяжелым, озябшим и смутно чувствующим неуют. Джек не огорчился, зная, что холод вернется.
Тарисса громко верещала, стоя над ним. Джек попытался отвернуться от нее. Бедра болели, и он не мог шевельнуть ногами. Холод нахлынул снова — уже выше, до самых глаз. Джек знал, что должен что-то делать, но ему и так было хорошо. Он лежал на чем-то очень удобном — оно углублялось под локтем и возвышалось под головой. Если бы Тарисса ему не докучала, он уснул бы здесь славным, крепким сном.
— Джек!
Кто-то звал его — но не Тарисса. Этот голос слишком низок для нее. Джек лежал смирно. Боль в бедрах притупилась, и он не хотел оживлять ее снова.
— О Боже, Джек!
Кто-то тряс его, отводил волосы с лица, хлопал по щекам, а потом перевернул на живот и стал лупить по спине кулаками.
— Да очнись же ты! Очнись!
Джека снова перевернули, нажали ему на грудь, вытерли рот и потащили за руки вверх по склону.
Тарисса раскричалась снова, и в тот же миг ожила боль — неизвестно еще, что хуже. Бедра жгло огнем, и женщина, которую он все еще любил, неустанно насмехалась над ним. Это было уж слишком. Джек открыл глаза.
Чайки в голубом небе. Это они кричат человеческими голосами — не Тарисса. Джек испытал разочарование.
— Джек, ну как ты? — Таул склонился над ним с ножом в руке. — Я сейчас перережу веревку.
Джек, приподняв голову, увидел море, кромку прибоя и берег. Потом увидел свои ляжки, связанные веревкой, а под ними деревяшку — шлюпочную скамью. Таул резал веревку ножом.
Движение всколыхнуло желудок Джека — он повернулся на бок, и его вырвало горько-соленой водой.
— Вот и хорошо, — сказал Таул, поддерживая ему голову. — Тебе станет лучше, когда ты освободишься от воды. Скоро мы приведем тебя в порядок. Ну-ка пошевели ногами.
Джек бросил на Таула возмущенный взгляд, зная, что ничего хорошего ожидать не приходится, однако все же, начав с пальцев, отдал омертвелым нервам приказ, а затем напряг мускулы ступней и лодыжек. Боль резкими вспышками хлынула вверх по ногам, вызвав новый приступ тошноты.
Джек снова повернулся на бок и изверг новую порцию воды. Таул похлопал его по спине.
— Все хорошо. Пальцы шевелятся. — Ухватив Джека под мышки, он приподнял его с песка. — Пойдем. Тут мы слишком на виду. Надо где-нибудь укрыться.
Джек, ослабевший от рвоты, боли и бреда, двигаться решительно не хотел.
— Вряд ли ноги меня выдержат.
— Тогда я тебя понесу.
— Нет. Я попробую сам.
Не позволит он носить себя на руках, точно младенца.
Джек тяжело оперся на Таула. Ноги подгибались на каждом шагу, и дрожь сотрясала тело — Джеку стоило больших усилий держаться прямо. Оставшись без поддержки, он тут же рухнул бы на песок. Проковыляв по песку, они двинулись вдоль бухты, пока не дошли до высоких скал, бросавших длинные тени на восток.
Там они опустились на мокрый, покрытый лужами песок. Вокруг громоздились зеленые, бурые и белые камни. Из них сочилась вода, сквозь которую поблескивали жилы разных минералов. Крабы разбегались прочь, и какие-то странные насекомые с короткими ножками и плоским туловищем зарывались в песок. Грохот прибоя отдавался эхом в скалах, заглушая крики чаек.
Ум Джека оправлялся медленнее, чем тело. Он помнил бурю и то, как их несло в лодке по волнам, дальше же царил полный мрак.
— Что с нами случилось?
Таул, привалившись к скале, пожал плечами:
— Пара больших валов потопила лодку, а потом разнесла ее в щепки. Нас понесло по морю вместе с обломками.
Джек вспомнил веревку и содрогнулся.
— Для такого случая ты и привязал нас к лодке?
— Я знал, что мы рискуем потонуть, если перевернемся, но ты сам видел эту бурю, Джек. Она не унялась бы, пока не разнесла лодку. Что-то надо было делать — и я поставил на то, что мы разобьемся прежде, чем перевернемся.
— И всплывем наверх?
— Наверное. Я как-то не думал об этом, — устало ответил Таул.
Джек впервые заметил, как изнурен рыцарь, как опухло его покрытое синяками лицо. На лбу — глубокая царапина, еще одна, поменьше, — над губой. Штаны порвались на коленях и ляжках, камзол превратился в лохмотья, и в прорехах виднеется окровавленное тело. Таул, поймав взгляд Джека, улыбнулся.
— Ты бы на себя посмотрел.
— Даже и не подумаю. Весной я провел пару недель в халькусской тюрьме. До этого меня пожевала стая собак, и вид у меня был не слишком приглядный. Тогда-то я и овладел искусством на себя не смотреть.
Таул поднял к свету ободранную руку.
— Научи и меня как-нибудь.
Оба рассмеялись, хотя шутка была не такая уж смешная — надо же было как-нибудь отпраздновать то, что они остались живы.
Вскоре смех утих. Таул казался теперь Джеку как-то ближе. Во время всего их путешествия рыцарь представлялся Джеку безупречным: не было ничего, что бы Таул не знал о лошадях, оружии, дорожных навыках и врачебной науке. Его совершенство порой казалось чрезмерным. Теперь же, признавшись, что привязал их к лодке не по трезвому расчету, а с отчаяния, он стал словно бы ближе.
— А «Чудакам-рыбакам» повезло, — заметил Таул.
— Это в чем же? — Джек отыскивал среди морского песка и гальки местечко, чтобы прилечь.
— Мы были ближе к Ларну, чем полагали. Вокруг этого острова лежат сплошные рифы и мели — просто чудо в такую-то бурю, что судно не село на камни.
— Просто мы вовремя убрались с корабля, — рассеянно ответил Джек, думая уже о другом.
Итак, они на Ларне. Это, впрочем, неудивительно — где же еще они могли оказаться? Правда, раньше он не задумывался о своем местонахождении. Какой-то берег, скалы да море — вот и все, что он воспринимал.
Теперь все стало казаться ему другим — воздух как будто стал холоднее, свет — резче, а мокрый песок обратился в грязь.
— Как по-твоему, они знают, что мы здесь?
Таул пристально посмотрел на Джека.
— А как по-твоему?
— У меня нет шестого чувства, Таул, — с внезапным раздражением ответил Джек. — Ночное колдовство я просто почуял, ощутил его на вкус — однако я не провидец и хрустального шара у меня нет.
— Не сердись, Джек. Я ведь ничего в таких вещах не понимаю.
— Я тоже.
Они оба нуждались в отдыхе.
— Ты, часом, ничего не спас из того, что было в лодке?
— Ничего. Мы лишились всех припасов. Только мой нож и уцелел.
— Что же мы будем делать?
— Положимся на то, что они не знают о нашей высадке. Если это они вызвали ночью бурю, то скорее всего думают, что мы погибли. Лучшее, на что мы способны, — это переждать здесь до середины ночи, а потом захватить их врасплох. Давай-ка поспим немного, а когда стемнеет, взберемся вверх.
Джек кивнул, удивляясь своему наружному спокойствию — внутри тяжелой глыбой лежал страх. Он только сейчас стал понимать, что Ларн, пророчество и его предназначение — не просто сказка из тех, что слушают вечером у камелька. Все это существует на самом деле.
* * *
Хват, идя по коридорам дворца, не мог отделаться от навязчивого чувства, что все это уже видел. Гамил вел его за собой быстро, как беспокойный охотничий пес, но Хват все-таки успевал смотреть по сторонам. И обстановка дворца стала казаться ему знакомой до боли.
Золотые урны, мраморные статуи, картины, гобелены, драгоценные реликвии — он определенно видел все это раньше.
Мимоходом он потрогал золотую урну в стенной нише. Она не была теплой на ощупь, как полагалось бы золотой вещи. Надо проверить. Хват достал из-за пазухи свою штопальную иглу и завопил что есть мочи:
— Крысы!
Пока Гамил в панике скакал из стороны в сторону. Хват поцарапал урну иглой. Так он и думал: внизу простой металл.
— Никаких крыс тут нет. — Гамил смазал Хвата по уху. — Чего орешь?
— Я мог бы поклясться, что видел двух. — Хват спрятал иглу в рукаве. — Здоровые такие.
Гамил, досадливо хмыкнув, схватил Хвата за полу и потащил за собой.
— Попробуй только выкинуть что-то подобное с его преосвященством — и вылетишь из дворца без языка.
Хват постарался принять покаянный вид. Они прошли по высокой галерее, спустились на один пролет вниз и оказались в мраморном коридоре, в торце которого виднелись двойные двери. Хват, который ради такого случая переоделся в свое лучшее платье, оправил камзол и проглотил комок в горле. Гамил хотел уже постучать, но Хват удержал его.
— Еще вопрос, приятель, до того как мы войдем.
— Ну, что еще? — весьма настороженно отозвался Гамил.
— Все эти дворцовые диковины — урны, статуи и прочее, — они ведь настоящие?
— Разумеется. Все это собиралось здесь веками. Этим вещам нет цены. Рорнские церковные сокровища уступают только силбурским.
— Гм-м. Весьма любопытно. Ладно, стучите.
Гамил, испепелив его взглядом, еле слышно постучал в дверь.
— Войдите! — послышался приглушенный голос.
Они вступили в великолепный золотой чертог. В высокие цветные окна лился свет, и ковры на мраморном полу были пальца в два толщиной.
— Ваше преосвященство, вот тот юноша, о котором я с вами говорил. Я обещал, что вы уделите ему три минуты вашего времени.
Хват вышел вперед. Он, как и все в Рорне, знал архиепископа в лицо — тот не пропускал ни одного торжественного шествия. Тавалиск, облаченный в желтые и кремовые шелка, шуршал, что твой король.
— Право же, это странно, Гамил. Вы помешали мне доесть моих леммингов.
— Виноват, ваше преосвященство. Если вы предпочитаете, я...
Архиепископ махнул унизанной кольцами рукой:
— Нет, нет. Я поговорю с мальчиком теперь же. Как бишь тебя звать? Сват?
— Хват.
— Отлично. Можешь идти, Гамил.
— Но, ваше преосвященство...
— Ступай. Я уверен, что юный Сват хочет поговорить со мной наедине. — Тавалиск благосклонно улыбался мальчугану.
Гамил сдавил Хвату плечо и шепнул ему на ухо:
— Одно слово о Ларне — и язык долой.
— Да понял я, — процедил Хват сквозь зубы.
Гамил стиснул плечо напоследок и неохотно вышел. Архиепископ поманил Хвата к себе.
— Иди сюда, юный Брат. Как ты относишься к леммингам?
— Никогда о них не слыхал. А зовут меня Хват.
— Хочешь попробовать? — Архиепископ показал ему маленького, с белку, зверька, насаженного на вертел. — Мне привезли их из-за Северного Кряжа.
— Благодарю вас, не надо. Хотя на вид они очень соблазнительны, ваше преосвященство.
— Ну что ж, мне больше останется, — вздохнул архиепископ и откусил кусочек мяса. — А пока я ем, расскажи-ка мне, как ты убедил моего секретаря устроить эту встречу. Я не припомню, чтобы Гамил когда-либо раньше водил мне уличных мальчишек. Ты, наверное, что-то знаешь о нем?
А толстяк-то не так глуп, как кажется. Хват, чтобы придумать ответ, притворился, будто разглядывает комнату. Все, что здесь блестело, золотом определенно не было. Хват улыбнулся, обретя уверенность. Первоначальный план следовало изменить.
— Если я что-то и знаю, ваше преосвященство, то все равно вам этого не скажу.
Архиепископ, справившись с леммингом, взял серебряный кубок.
— Скажешь, мальчик, еще как скажешь. Мои заплечных дел мастера не имеют себе равных. Говори быстро: что ты знаешь о Гамиле?
— Не могу, ваше преосвященство. Если я дал кому слово, все — могила.
Идя во дворец, Хват намеревался взять архиепископа на пушку. Он знал, где находится тайная сокровищница Тавалиска, и собирался сказать: если, мол, вы, ваше преосвященство, не оставите рыцаря в покое, известный вам дом сгорит еще до наступления ночи. Там, мол, рядом стоит мой сообщник с факелом в руке — и если я через час не появлюсь, все запылает.
Хвата не слишком устраивал такой план, но ничего лучшего он придумать не успел. Притом Скорый всегда говорил: «Если ничего другого не остается, ври почем зря — авось поможет». Однако теперь все оборачивается по-другому. Теперь, может, врать и не придется.
— Да понимаешь ли ты, что я сейчас прикажу тебя пытать?
— А вы разве не понимаете, что хороший вымогатель должен уметь держать язык за зубами? — Хват, не церемонясь, подошел к архиепископскому столу и стал перебирать стоящие на нем вещицы: золоченые шкатулки, кубки, украшенные драгоценностями подсвечники и курильницы. Выбрав особенно изящную золотую фигурку — Пречистую Матерь Борка, по всей видимости, — он поднес ее к свету и сказал: — Недурно для подделки.
Четыре вертела с леммингами полетели на пол, и архиепископ издал тихий шипящий звук. Дрожащими пальцами он схватился за большой рубиновый перстень на левой руке. Хват знал толк в рубинах: этот был слишком ярок и красен, чтобы сойти за настоящий.
— И перстень ваш тоже недурен. Никто не скажет, что он фальшивый, — для этого надо знать, что ищешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80