Пусть хоть вечность там лежит, ему все равно, и если это дерево и неоготическая мебель сгорят к чертям собачьим, ему наплевать. Что бы ни случилось, он никогда за ним не вернется.
Они возвращались в Уэльс.
16. Чего-то не хватает
На следующее утро в половине девятого Джеймс открыл дверь жизнерадостной девушке лет (как он подумал) примерно семнадцати; на ней были джинсы и стеганая куртка.
— Да?
— Полина. Полина Хьюз. Меня прислала миссис Пэрриш.
— Кто?
— Вы мистер Туллиан, верно?
— Да.
В этом нет сомнений, даже если сейчас мутное рождественское утро, восемь часов тридцать минут. Потом он вспомнил.
— А, племянница Дилайс. Полина.
— Точно.
Она улыбнулась с преувеличенным терпением.
— Можно мне войти?
— Да, конечно.
Он приготовил ей чашечку кофе, и она весело ответила на его вопросы. Ей двадцать лет, учится в Шеффилдском политехническом, собирается стать психотерапевтом. Приехала домой на Рождество. Вчера вечером ей позвонила Дилайс, сразу после того, как Джеймс позвонил из телефонной будки в Фишгарде, и они обо всем договорились. Она ненавидит Рождество. Ей дурно от мысли, что придется сидеть дома с родителями (полностью согласен, подумал Джеймс); с двенадцати лет она приглядывает за своими двумя братьями и сестрой. Любит детей, но своих заводить не торопится.
Она хочет путешествовать по Америке, и маленький ребенок был бы обузой. Кроме того, она пока не встретила человека, с которым ей хотелось бы соединить гены. Она искала человека интеллигентного, фантастически красивого, волосатого и с большим носом.
— Да, на всякий случай, если вам придет это в голову: об этом забудьте, мистер Туллиан. Старики меня не интересуют.
Джеймс сначала оторопел, а потом рассмеялся.
— Ну а мне совершенно не интересно трахать няньку, если на то пошло. У меня и без этого забот хватает.
— Да, но я уверена, что вы со всем справитесь, — сказала она, твердо глядя ему прямо в глаза. "Как бы то ни было, вы не должны загружать меня своими делами, — говорило ее лицо. — Это работа. Четыре фунта в час, с восьми тридцати до шести".
— Хорошо. Полагаю, вы подходите.
— Ну спасибо, мистер Туллиан. Не хотите ли представить меня своей гордости и радости? Да, кстати: я не умею готовить.
— Я тоже.
— Тяжело.
Через полчаса она деловито шагала вдоль утеса, Сэм тащился за нею следом. Если она была в чем-то уверена, так это в том, что детей надо успеть утомить прежде, чем у них появится шанс утомить тебя. Предупредительная месть. Она помахала Джеймсу на прощание и исчезла за углом.
* * *
Еще Дилайс позвонила Льюину.
— Угадай, кто возвращается в Тай-Гвинет?
Льюин пришел в замешательство.
— Эдит же умерла?
— Джеймс Туллиан, вот кто, и малыш Сэм.
— Джеймс? Он в Бристоле.
— Уже нет, голубчик. Он вернулся. Похоже, без нас не может. Мне кажется, что он не поладил с родителями, но он не говорит. В общем, он вернулся. Я подумала, тебе интересно об этом узнать.
Поэтому когда на следующее утро Джеймс вышел на тропинку, там его уже ждал Льюин.
— Джеймс.
— Льюин.
Льюин отвернулся и взмахнул своей палкой.
— Льюин, я должен перед тобой извиниться.
— Тебе незачем извиняться, Джеймс.
Сердце Льюина билось с сумасшедшей скоростью.
— Только я все равно скажу. Я вроде как обвинил тебя в том, что ты пытался убить Сэма. Я просто был вне себя, Льюин, я ничего не соображал...
— Я понимаю, — пробормотал Льюин и почувствовал, как краска приливает к лицу.
— Это непростительно. Извини меня.
— Да пожалуйста, пожалуйста. Ничего страшного. — Льюин посмотрел на него. — Хорошо, что ты вернулся, Джеймс.
Где-то я уже встречал этот взгляд, подумал Джеймс. Воспоминания неожиданно вернули его в университетский спортивный центр, где он однажды стоял и смотрел на свое отражение в стеклянной дверце. Много лет назад, когда еще не было ни Адель, ни Руфи, ни Сэма, блестящий от влаги двадцатилетний юноша стоял и чему-то улыбался. Теперь он вспомнил чему.
Он плавал в бассейне, потом пришел в раздевалку, шлепая мокрыми ногами по кафелю. В раздевалке никого, кроме него, не было. Неожиданно ему в голову пришла мысль снять с себя плавки и походить голышом. Как правило, он быстро забегал в одну из кабинок, скромно обмотавшись полотенцем, и только там снимал его и вешал на дверцу. Вообще-то говоря, Джеймс не любил обнажаться на публике.
Он нерешительно постоял посреди крытой кафелем комнаты, потом снял плавки и подошел к раковине, чувствуя, как раскачиваются его тяжелые гениталии, вырвавшиеся на свободу. Он станцевал перед зеркалом, поднял руки над головой, помолотил кулаками воздух.
— Боже милостивый!
Джеймс резко развернулся. В дверях раздевалки стоял какой-то мужчина. Их взгляды встретились. Мужчина пробежал глазами по телу Джеймса, потом снова посмотрел ему в глаза. Джеймс прикрыл член ладонью, почувствовал, как в нем пульсирует кровь: начиналась эрекция. Человек легко и неспешно прислонился к дверному косяку.
Джеймс подумал: да, я могу. Я могу улыбнуться, могу поздороваться, могу поболтать с ним. Могу договориться о встрече, выпить с ним, пойти к нему. Могу. Момент бесконечно тянулся, Джеймсу стало жутко. Мужчина оторвался от косяка и пошел к кабинкам. Джеймс обмотался полотенцем и пошел в душ. Вода массировала и ласкала его, играла с его телом.
Он улыбнулся мысли, что в тот момент его жизнь могла совершенно измениться, сделать резкий поворот, что он мог стать новым человеком, совершенно не таким, каким представлял себя прежде.
Мог. Ведь мог же?
Он встретился взглядом с Льюином и отчетливо увидел ускользающий образ: образ нового Джеймса с новыми взглядами, новыми желаниями, новой любовью — и это не была Адель. Льюин был рядом, доступный, теплый. Он был надежный.
— Как дела у маленького ана? — спросил Льюин, нарушив насыщенное молчание.
— Прекрасно. Он упал, знаешь, у детей бывает. Он обычно быстро поправляется.
— Джеймс, не знаю, как сказать, так что начну прямо с этого. Я беспокоюсь за Сэма.
Джеймс оцепенел. Льюин продолжил:
— Я видел кое-что странное. Вроде ничего особенного, но я никак не могу об этом забыть.
Он коротко, скупо описал звуки, которые слышал, звуки, из-за которых он поднялся на верхнее поле, и как нашел на камнях Элвиса. Рассказал про игру, в которую играл Сэм: сбрасывал с утеса пластиковых животных и звал их обратно. Он чувствовал, что Сэм специально убежал от него, когда они играли в прятки. Сказал, что овцы никогда бы не погнались за Сэмом. Джеймс слушал, дергая себя за мочку уха.
— Льюин, что-то явно происходит, я не понимаю, что именно. Мне кажется, что ты знаешь об этом лучше, чем я. Судя по тому, что ты мне рассказал, в этих местах происходит много странного. Что бы это ни было, оно началось еще до того, как мы сюда приехали. Сэм — маленький ребенок, Льюин, ему семь лет. У тебя никогда не было детей, верно?
— Ты же знаешь, что не было, Джеймс.
— А если бы они у тебя были, ты бы не стал все это рассказывать. У матери Сэма серьезный срыв. По-моему, удивительно, если бы он никак не проявлял стресс. Как ты думаешь?
Джеймс изо всех сил старался говорить спокойно. Льюин отвернулся.
— Так точно. Я уверен, ты прав, Джеймс. Я просто решил, что надо тебе рассказать. Без обид.
— Никто не обижается. Я знаю, что тебе нельзя терять овец, я знаю, что у тебя здесь собственное дело. Сэм — не твоя головная боль. Поверь мне. И как бы он ни оказался в море, я обязан позаботиться о том, чтобы этого больше не случилось. Мне нужно закончить свою работу, и я намерен ее закончить. За Сэмом будут следить каждую секунду каждый день, пока мы отсюда не уедем. Не знаю, что ему угрожает, но с ним ничего не случится. Я его отец.
— Так точно, — снова улыбнулся Льюин. — Ну все равно здорово, что ты вернулся.
— Спасибо, Льюин. Если хочешь рискнуть, то заходи выпить чая. Не думаю, что мне удастся приготовить что-то хуже, чем то, что ты ел у нас раньше.
— Точно. Ты, наверное, прав.
— И правда, что ты делаешь завтра? Завтра Рождество, ты не забыл?
Льюин не забыл. Обычно он ходил к Дилайс и Дэйву и страдал от пытки вегетарианским рождественским ужином, который готовила Дилайс.
— Вроде ничего.
— Отлично. Тогда приходи к нам часов в семь. Но учти, вид Сэма в Рождество может подтвердить твои худшие опасения. В это время он превращается в чудовище!
— Ну, я рискну.
Они пожали друг другу руки. Льюин проводил взглядом Джеймса, уходящего по дороге.
* * *
Прежде чем Сэм устал, они прошли с полмили, и монумент показался им хорошим местом для привала. Сэм внимательно все прочитал и попросил Полину объяснить ему, что все это значит.
— Плита значит камень, воздвигнута значит поставлена, вечная память значит не забывать никогда, благочестивые души, благочестивые значит хорошие, душа значит...
— Я знаю, что такое душа.
— Хорошо. Благочестивые души, которые объединятся в райском хоре, значит мертвые люди.
— Чтобы никогда не забывать о хороших душах мертвых людей?
— Точно.
— А-а.
Полина сидела, упираясь спиной в камень. Сэм помялся немного, а потом сел с ней рядом. Осмотрелся. На соседнем поле прилежно паслась отара овец. Повсюду были разбросаны кормушки. Да, отличное место.
— Я хочу поиграть, — сказал он.
* * *
Джеймс вернулся в дом. Тихо походил по комнатам, боясь нарушить тишину. Ботинки, казалось, громко стучали, под ногами скрипели доски. Он ходил из комнаты в комнату и в конце концов оказался в студии Адель. На прислоненном к окну мольберте был холст с неоконченным пейзажем. Он всмотрелся в него, пытаясь отыскать подсказки. Адель писала его, когда уже была сумасшедшей, но картина казалась такой сдержанной, такой трезвой. Чуть ли не банальной: поля, деревья и овцы. Джеймс присмотрелся к одному из деревьев: что-то было не так. Он не мог сосредоточиться, вокруг было слишком тихо. Он рассеянно посмотрел в окно, задумавшись о Льюине и о взгляде, которым он на него посмотрел: как на неожиданный, но долгожданный рождественский подарок, на то, чего всегда хотел, но никогда не получал.
* * *
Игра у Сэма была простая. Четыре кормушки нужно было расставить в линию и вдоль края утеса. Они были на колесиках, поэтому Полина, заручившись его обещанием, что он потом поможет ей поставить их на место, с радостью согласилась сотрудничать. Сэм как будто решил изнурить себя так же серьезно, как и она. Трава была желтой и примятой. Колесики заржавели, и кормушки с трудом можно было сдвинуть с места, но после того как из-под них удалили сорняки, кормушки покатились на удивление легко.
Когда все было готово, Сэм распределил роли.
— Я лиса. Ты пастух. Овцы едят из кормушек, я пытаюсь до них добраться. Ты должна меня гонять. Давай? А я буду прятаться. Давай?
Полина согласилась. Опыт подсказывал ей, что игры, связанные с беготней, всегда можно организовать так, что бегать будет только ребенок.
— Давай, лиса. Десять секунд на то, чтобы спрятаться. А потом я пойду за тобой.
Сэм проследил за тем, чтобы она действительно закрыла глаза, забежал за кормушки, ближе к утесу, и спрятался. Это будет хорошая игра.
* * *
На стене сарая появилось пятно, противоположность тени — светлее, чем стена вокруг. Наверху находился крюк. Возможно, оно осталось от большого распятия, которое когда-то здесь висело, — большого, грубого распятия. Лью-ин посмотрел на него: он никогда не вешал распятий, тем более на сараях. Он ничего не понимал. Потрогал пятно пальцем.
Он вернулся к амбару, включил свет и огляделся. Что-то изменилось: в пыльном темном помещении чувствовалось что-то странное, то, чего здесь никогда раньше не было. Нет, наоборот — чего-то не хватало, что-то отсутствовало, как крест на месте бледного пятна. Льюин пошел по амбару; ноги несли его прямо к той комнате, где лежала куча ломаной мебели. Ему казалось, что деревяшки шевелятся, перемещаются, оседают.
Да. Этого-то он и боялся. Зверь вырвался на свободу.
— Поймала!
Полина кинулась на Сэма, он с сухим смехом увернулся, протиснулся между двумя кормушками и опять спрятался. Ей придется идти вокруг. Она вздохнула. Сэм играл в эту игру гораздо лучше, чем ей хотелось: она чувствовала себя ветераном тенниса, которого гоняет юная калифорнийская выскочка с хвостиком. Ладно, еще пять минут — и она предложит ему другую игру, такую, чтобы можно было играть сидя. Во что-нибудь более интеллектуальное. Например, притворяться спящими.
* * *
— Миссис Лукас сказала, что вы перестали писать, — сказала доктор Каванах, глядя на собранную настороженную женщину, сидевшую перед ней. Как только Адель вошла в комнату, доктор сразу же почувствовала перемену. Что-то разрешилось, что-то выяснилось.
— Да, я закончила.
— Очень жаль.
— Так я потом продолжу. Но не раньше, чем выйду отсюда. Я имею в виду, что пока закончила.
— Понимаю. — Доктор Каванах одарила Адель своей обаятельной широкой улыбкой. — Вы очень хорошо выглядите, Адель. Вы изменились.
— Правда? Да, я чувствую себя гораздо лучше. Я все вспомнила. Все.
— Вы расскажете мне?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Они возвращались в Уэльс.
16. Чего-то не хватает
На следующее утро в половине девятого Джеймс открыл дверь жизнерадостной девушке лет (как он подумал) примерно семнадцати; на ней были джинсы и стеганая куртка.
— Да?
— Полина. Полина Хьюз. Меня прислала миссис Пэрриш.
— Кто?
— Вы мистер Туллиан, верно?
— Да.
В этом нет сомнений, даже если сейчас мутное рождественское утро, восемь часов тридцать минут. Потом он вспомнил.
— А, племянница Дилайс. Полина.
— Точно.
Она улыбнулась с преувеличенным терпением.
— Можно мне войти?
— Да, конечно.
Он приготовил ей чашечку кофе, и она весело ответила на его вопросы. Ей двадцать лет, учится в Шеффилдском политехническом, собирается стать психотерапевтом. Приехала домой на Рождество. Вчера вечером ей позвонила Дилайс, сразу после того, как Джеймс позвонил из телефонной будки в Фишгарде, и они обо всем договорились. Она ненавидит Рождество. Ей дурно от мысли, что придется сидеть дома с родителями (полностью согласен, подумал Джеймс); с двенадцати лет она приглядывает за своими двумя братьями и сестрой. Любит детей, но своих заводить не торопится.
Она хочет путешествовать по Америке, и маленький ребенок был бы обузой. Кроме того, она пока не встретила человека, с которым ей хотелось бы соединить гены. Она искала человека интеллигентного, фантастически красивого, волосатого и с большим носом.
— Да, на всякий случай, если вам придет это в голову: об этом забудьте, мистер Туллиан. Старики меня не интересуют.
Джеймс сначала оторопел, а потом рассмеялся.
— Ну а мне совершенно не интересно трахать няньку, если на то пошло. У меня и без этого забот хватает.
— Да, но я уверена, что вы со всем справитесь, — сказала она, твердо глядя ему прямо в глаза. "Как бы то ни было, вы не должны загружать меня своими делами, — говорило ее лицо. — Это работа. Четыре фунта в час, с восьми тридцати до шести".
— Хорошо. Полагаю, вы подходите.
— Ну спасибо, мистер Туллиан. Не хотите ли представить меня своей гордости и радости? Да, кстати: я не умею готовить.
— Я тоже.
— Тяжело.
Через полчаса она деловито шагала вдоль утеса, Сэм тащился за нею следом. Если она была в чем-то уверена, так это в том, что детей надо успеть утомить прежде, чем у них появится шанс утомить тебя. Предупредительная месть. Она помахала Джеймсу на прощание и исчезла за углом.
* * *
Еще Дилайс позвонила Льюину.
— Угадай, кто возвращается в Тай-Гвинет?
Льюин пришел в замешательство.
— Эдит же умерла?
— Джеймс Туллиан, вот кто, и малыш Сэм.
— Джеймс? Он в Бристоле.
— Уже нет, голубчик. Он вернулся. Похоже, без нас не может. Мне кажется, что он не поладил с родителями, но он не говорит. В общем, он вернулся. Я подумала, тебе интересно об этом узнать.
Поэтому когда на следующее утро Джеймс вышел на тропинку, там его уже ждал Льюин.
— Джеймс.
— Льюин.
Льюин отвернулся и взмахнул своей палкой.
— Льюин, я должен перед тобой извиниться.
— Тебе незачем извиняться, Джеймс.
Сердце Льюина билось с сумасшедшей скоростью.
— Только я все равно скажу. Я вроде как обвинил тебя в том, что ты пытался убить Сэма. Я просто был вне себя, Льюин, я ничего не соображал...
— Я понимаю, — пробормотал Льюин и почувствовал, как краска приливает к лицу.
— Это непростительно. Извини меня.
— Да пожалуйста, пожалуйста. Ничего страшного. — Льюин посмотрел на него. — Хорошо, что ты вернулся, Джеймс.
Где-то я уже встречал этот взгляд, подумал Джеймс. Воспоминания неожиданно вернули его в университетский спортивный центр, где он однажды стоял и смотрел на свое отражение в стеклянной дверце. Много лет назад, когда еще не было ни Адель, ни Руфи, ни Сэма, блестящий от влаги двадцатилетний юноша стоял и чему-то улыбался. Теперь он вспомнил чему.
Он плавал в бассейне, потом пришел в раздевалку, шлепая мокрыми ногами по кафелю. В раздевалке никого, кроме него, не было. Неожиданно ему в голову пришла мысль снять с себя плавки и походить голышом. Как правило, он быстро забегал в одну из кабинок, скромно обмотавшись полотенцем, и только там снимал его и вешал на дверцу. Вообще-то говоря, Джеймс не любил обнажаться на публике.
Он нерешительно постоял посреди крытой кафелем комнаты, потом снял плавки и подошел к раковине, чувствуя, как раскачиваются его тяжелые гениталии, вырвавшиеся на свободу. Он станцевал перед зеркалом, поднял руки над головой, помолотил кулаками воздух.
— Боже милостивый!
Джеймс резко развернулся. В дверях раздевалки стоял какой-то мужчина. Их взгляды встретились. Мужчина пробежал глазами по телу Джеймса, потом снова посмотрел ему в глаза. Джеймс прикрыл член ладонью, почувствовал, как в нем пульсирует кровь: начиналась эрекция. Человек легко и неспешно прислонился к дверному косяку.
Джеймс подумал: да, я могу. Я могу улыбнуться, могу поздороваться, могу поболтать с ним. Могу договориться о встрече, выпить с ним, пойти к нему. Могу. Момент бесконечно тянулся, Джеймсу стало жутко. Мужчина оторвался от косяка и пошел к кабинкам. Джеймс обмотался полотенцем и пошел в душ. Вода массировала и ласкала его, играла с его телом.
Он улыбнулся мысли, что в тот момент его жизнь могла совершенно измениться, сделать резкий поворот, что он мог стать новым человеком, совершенно не таким, каким представлял себя прежде.
Мог. Ведь мог же?
Он встретился взглядом с Льюином и отчетливо увидел ускользающий образ: образ нового Джеймса с новыми взглядами, новыми желаниями, новой любовью — и это не была Адель. Льюин был рядом, доступный, теплый. Он был надежный.
— Как дела у маленького ана? — спросил Льюин, нарушив насыщенное молчание.
— Прекрасно. Он упал, знаешь, у детей бывает. Он обычно быстро поправляется.
— Джеймс, не знаю, как сказать, так что начну прямо с этого. Я беспокоюсь за Сэма.
Джеймс оцепенел. Льюин продолжил:
— Я видел кое-что странное. Вроде ничего особенного, но я никак не могу об этом забыть.
Он коротко, скупо описал звуки, которые слышал, звуки, из-за которых он поднялся на верхнее поле, и как нашел на камнях Элвиса. Рассказал про игру, в которую играл Сэм: сбрасывал с утеса пластиковых животных и звал их обратно. Он чувствовал, что Сэм специально убежал от него, когда они играли в прятки. Сказал, что овцы никогда бы не погнались за Сэмом. Джеймс слушал, дергая себя за мочку уха.
— Льюин, что-то явно происходит, я не понимаю, что именно. Мне кажется, что ты знаешь об этом лучше, чем я. Судя по тому, что ты мне рассказал, в этих местах происходит много странного. Что бы это ни было, оно началось еще до того, как мы сюда приехали. Сэм — маленький ребенок, Льюин, ему семь лет. У тебя никогда не было детей, верно?
— Ты же знаешь, что не было, Джеймс.
— А если бы они у тебя были, ты бы не стал все это рассказывать. У матери Сэма серьезный срыв. По-моему, удивительно, если бы он никак не проявлял стресс. Как ты думаешь?
Джеймс изо всех сил старался говорить спокойно. Льюин отвернулся.
— Так точно. Я уверен, ты прав, Джеймс. Я просто решил, что надо тебе рассказать. Без обид.
— Никто не обижается. Я знаю, что тебе нельзя терять овец, я знаю, что у тебя здесь собственное дело. Сэм — не твоя головная боль. Поверь мне. И как бы он ни оказался в море, я обязан позаботиться о том, чтобы этого больше не случилось. Мне нужно закончить свою работу, и я намерен ее закончить. За Сэмом будут следить каждую секунду каждый день, пока мы отсюда не уедем. Не знаю, что ему угрожает, но с ним ничего не случится. Я его отец.
— Так точно, — снова улыбнулся Льюин. — Ну все равно здорово, что ты вернулся.
— Спасибо, Льюин. Если хочешь рискнуть, то заходи выпить чая. Не думаю, что мне удастся приготовить что-то хуже, чем то, что ты ел у нас раньше.
— Точно. Ты, наверное, прав.
— И правда, что ты делаешь завтра? Завтра Рождество, ты не забыл?
Льюин не забыл. Обычно он ходил к Дилайс и Дэйву и страдал от пытки вегетарианским рождественским ужином, который готовила Дилайс.
— Вроде ничего.
— Отлично. Тогда приходи к нам часов в семь. Но учти, вид Сэма в Рождество может подтвердить твои худшие опасения. В это время он превращается в чудовище!
— Ну, я рискну.
Они пожали друг другу руки. Льюин проводил взглядом Джеймса, уходящего по дороге.
* * *
Прежде чем Сэм устал, они прошли с полмили, и монумент показался им хорошим местом для привала. Сэм внимательно все прочитал и попросил Полину объяснить ему, что все это значит.
— Плита значит камень, воздвигнута значит поставлена, вечная память значит не забывать никогда, благочестивые души, благочестивые значит хорошие, душа значит...
— Я знаю, что такое душа.
— Хорошо. Благочестивые души, которые объединятся в райском хоре, значит мертвые люди.
— Чтобы никогда не забывать о хороших душах мертвых людей?
— Точно.
— А-а.
Полина сидела, упираясь спиной в камень. Сэм помялся немного, а потом сел с ней рядом. Осмотрелся. На соседнем поле прилежно паслась отара овец. Повсюду были разбросаны кормушки. Да, отличное место.
— Я хочу поиграть, — сказал он.
* * *
Джеймс вернулся в дом. Тихо походил по комнатам, боясь нарушить тишину. Ботинки, казалось, громко стучали, под ногами скрипели доски. Он ходил из комнаты в комнату и в конце концов оказался в студии Адель. На прислоненном к окну мольберте был холст с неоконченным пейзажем. Он всмотрелся в него, пытаясь отыскать подсказки. Адель писала его, когда уже была сумасшедшей, но картина казалась такой сдержанной, такой трезвой. Чуть ли не банальной: поля, деревья и овцы. Джеймс присмотрелся к одному из деревьев: что-то было не так. Он не мог сосредоточиться, вокруг было слишком тихо. Он рассеянно посмотрел в окно, задумавшись о Льюине и о взгляде, которым он на него посмотрел: как на неожиданный, но долгожданный рождественский подарок, на то, чего всегда хотел, но никогда не получал.
* * *
Игра у Сэма была простая. Четыре кормушки нужно было расставить в линию и вдоль края утеса. Они были на колесиках, поэтому Полина, заручившись его обещанием, что он потом поможет ей поставить их на место, с радостью согласилась сотрудничать. Сэм как будто решил изнурить себя так же серьезно, как и она. Трава была желтой и примятой. Колесики заржавели, и кормушки с трудом можно было сдвинуть с места, но после того как из-под них удалили сорняки, кормушки покатились на удивление легко.
Когда все было готово, Сэм распределил роли.
— Я лиса. Ты пастух. Овцы едят из кормушек, я пытаюсь до них добраться. Ты должна меня гонять. Давай? А я буду прятаться. Давай?
Полина согласилась. Опыт подсказывал ей, что игры, связанные с беготней, всегда можно организовать так, что бегать будет только ребенок.
— Давай, лиса. Десять секунд на то, чтобы спрятаться. А потом я пойду за тобой.
Сэм проследил за тем, чтобы она действительно закрыла глаза, забежал за кормушки, ближе к утесу, и спрятался. Это будет хорошая игра.
* * *
На стене сарая появилось пятно, противоположность тени — светлее, чем стена вокруг. Наверху находился крюк. Возможно, оно осталось от большого распятия, которое когда-то здесь висело, — большого, грубого распятия. Лью-ин посмотрел на него: он никогда не вешал распятий, тем более на сараях. Он ничего не понимал. Потрогал пятно пальцем.
Он вернулся к амбару, включил свет и огляделся. Что-то изменилось: в пыльном темном помещении чувствовалось что-то странное, то, чего здесь никогда раньше не было. Нет, наоборот — чего-то не хватало, что-то отсутствовало, как крест на месте бледного пятна. Льюин пошел по амбару; ноги несли его прямо к той комнате, где лежала куча ломаной мебели. Ему казалось, что деревяшки шевелятся, перемещаются, оседают.
Да. Этого-то он и боялся. Зверь вырвался на свободу.
— Поймала!
Полина кинулась на Сэма, он с сухим смехом увернулся, протиснулся между двумя кормушками и опять спрятался. Ей придется идти вокруг. Она вздохнула. Сэм играл в эту игру гораздо лучше, чем ей хотелось: она чувствовала себя ветераном тенниса, которого гоняет юная калифорнийская выскочка с хвостиком. Ладно, еще пять минут — и она предложит ему другую игру, такую, чтобы можно было играть сидя. Во что-нибудь более интеллектуальное. Например, притворяться спящими.
* * *
— Миссис Лукас сказала, что вы перестали писать, — сказала доктор Каванах, глядя на собранную настороженную женщину, сидевшую перед ней. Как только Адель вошла в комнату, доктор сразу же почувствовала перемену. Что-то разрешилось, что-то выяснилось.
— Да, я закончила.
— Очень жаль.
— Так я потом продолжу. Но не раньше, чем выйду отсюда. Я имею в виду, что пока закончила.
— Понимаю. — Доктор Каванах одарила Адель своей обаятельной широкой улыбкой. — Вы очень хорошо выглядите, Адель. Вы изменились.
— Правда? Да, я чувствую себя гораздо лучше. Я все вспомнила. Все.
— Вы расскажете мне?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37