Откланялись и пробормотали соболезнования вдове случайные лица и наиболее занятые. Остались только близкие родственники и с в о и.
Гости отдыхали, приходили в себя и набирались сил для обратной дороги в Москву. На лицах все еще держалось скорбно-недоуменное выражение, прилипшее на кладбище, но разговоры все чаще соскальзывали на нейтральные темы.
Максимов почувствовал жуткий приступ голода. По давней привычке ни перед полетом, ни в самолете ничего не ел. К вынужденному посту добавился стресс, в результате желудок, как выражался давний друг Славка Бес, прилип к глотке. Организм настойчиво требовал хоть чего-нибудь съестного, пару сотен калорий, чтобы жить и действовать дальше.
Он прошел к шведскому столу. Положил на тарелку горку салата и три канапе. За спиной послышалось стесненное сопение.
Максимов оглянулся. Кряжистый мужчина, которого он прозвал «нефтяником», поставил на стол две пустые рюмки. Вопросительно посмотрел на Максимова.
«Полторы тысячи калорий за раз. Заодно согреюсь», — подумал Максимов и кивнул.
Мужчина оглянулся через плечо на зал, выудил из кармана плоскую фляжку. Разлил в рюмки розоватую жидкость.
— Что это? — на всякий случай поинтересовался Максимов.
— Морошка на спирту. Собственного изготовления. Натур продукт, так сказать.
«Точно нефтяник», — решил Максимов.
Выпили не чокаясь. Сосредоточенно перевели дух. Напиток оказался не морошкой на спирту, а чистым медицинским спиртом, подкрашенным соком морошки.
— Не понимаю, — пробормотал мужчина, выдохнув в кулак.
По его хмурому лицу разлилось свечение цвета спелой болотной ягоды.
— Извините, я не представился. Максим Владимирович. — Максимов выжидающе посмотрел на мужчину.
— Серафим Петрович Бондарь. Из Ханты-Мансийска.
— Нефтянка?
— Она самая. Кормилица и поилица.
Серафим Петрович вновь наполнил рюмки.
— Я, наверное, пропущу. — Максимов с трудом протолкнул в обожженное спиртом горло кубик канапе.
— Так за покойного же!
Максимов не стал уточнять, за что же пили в первый раз. Решил, что, наверное, за знакомство.
Влив в себя спирт и не поморщившись, Серафим Петрович снова изрек:
— Не понимаю!
Максимов тоже мало что понимал в произошедшем. Одно знал точно: запаянные цинковые гробы так просто не появляются. Должно было произойти нечто, из-за чего родным и близким будет не на что последний раз взглянуть. Но в прессе никаких сообщений о взрыве, автоматных очередях в упор, пожара и автокатастрофы не было.
Как ни прислушивался к разговорам гостей, ничего путного о причине смерти Матоянца не выяснил. Все как сговорились, стараясь обходить эту тему стороной, будто покойный отошел в мир иной в результате дурной и постыдной болезни.
— Знаешь, чего я все в толк не возьму, Максим Владимирович? — Бондарь тяжко вздохнул. — Все из головы не идет случай один. Приезжал к нам Ашот Михайлович, пусть земля ему пухом… Встретили, как полагается. Ну я речь такую задвинул, типа нефтяная труба — становой хребет России. Согласен?
— Медицинский факт, — уклончиво ответил Максимов.
— Костыль это, а не хребет! — Серафим Петрович чуть повысил голос, пришлось испуганно оглянуться. — Мне Ашот Михайлович тогда сказал. Спокойно так, без московского выпендрежа… Сказал, что Китай с экспорта детских игрушек имеет в два раза больше, чем мы с нефти и газа. Это правда?
Он поднял на Максимова больные от выпитого и передуманного глаза.
— Правда. И что самое грустное, содержит на эти деньги крупнейшую сухопутную армию в мире. И китайчата, насколько мне известно, не голодают.
— Вот-вот! — Серафим Петрович поскреб под левым лацканом пиджака. — У меня тут с тех пор словно заколыхнуло. Как же так, ты мне объясни! Наперегонки с «Шеллом» сами же свою нефть за кордон качаем и качаем. Скоро ничего не останется. А народ уже с голым задом ходит, в армию дистрофанов берем… Не понимаю я этого!
«Так, у кого что болит, тот о том и говорит. — Максимов грешным делом надеялся, что нефтяник имеет хоть какую-то информацию о смерти Матоянца. — Да и бог с ним, уж Карина-то все знает наверняка».
И он решил продолжить разговор на вечно животрепещущую российскую тему «кто виноват?».
— Что сказать? У меня нет ответа. Я историк, а не политик. Ашот Михайлович, возможно, знал ответ.
Серафим Петрович отвел взгляд в сторону.
— Кончится нефть, польется кровь, — себе под нос пробормотал он.
Максимов невольно обомлел от формулировки, точной и беспощадной, как выстрел снайпера.
— Сами додумались? — спросил он.
— Куда мне! — Серафим Петрович грустно усмехнулся. — Матоянц так говорил.
«С такими мыслями в голове и с такими деньгами долго не живут. Слишком опасное сочетание», — подумал Максимов.
Серафим Петрович потрогал фляжку в кармане. Максимов отрицательно покачал головой.
Серафим Петрович оглянулся на зал.
К окнам уже прилипли сырые сумерки, под потолком увеличили накал в хрустальной люстре, задрапированной черной газовой паутиной.
— Как считаешь, Владимирович, уже прилично отсюда уйти?
— Думаю, да. Полчаса прошло, можно и откланяться.
Максимов и сам уже собирался домой. Задерживался только из-за Карины. Девчонка прошла во внутренние помещения дома и до сих пор не показывалась.
Серафим Петрович посопел, постреливая глазками в Максимова. Потом протянул руку.
— Я в «Измайловской» остановился. Корпус «Б», четыреста семнадцатый номер. Будет желание, сконтактируемся.
Ладонь у него оказалась крепкой и шершавой, натруженной, как у плотника.
— Фамилию-то запомнил? — спросил он.
— Бондарь Серафим Петрович. Насчет встречи не зарекаюсь, может и не получиться. А позвоню обязательно.
Максимов через плечо нефтяника увидел, как в противоположном углу зала возник Иванов. Шеф службы безопасности обшарил взглядом зал, нашел Максимова. Последовал чуть заметный кивок.
Максимов поднял брови, мысленно задав вопрос: «Меня?»
«Да. И срочно», — глазами ответил Иванов.
* * *
Кабинет Василия Васильевича помещался в конце длинного коридора на первом этаже. Судя по полумраку и странной необжитости коридора, он использовался в качестве аварийного выхода. Само собой разумеется, что запасной ход из логова сторожил сам начальник охраны.
Максимов счел весьма показательным тот факт, что кабинет шефа безопасности холдинга находится в загородном доме Матоянца. Либо Иванова связывали с хозяином особые отношения, либо его полномочия намного превышали официальный статус. Так или иначе, Иванов, как выяснилось, входил в ближний круг особо доверенных лиц.
Внутри кабинет был обставлен без особых изысков, как, надо полагать, на прежних местах службы Василия Васильевича.
Максимов в доперестроечные времена не по своей воле познакомился с одним людоведом в синих погонах, настрогавшим кандидатскую диссертацию по теме «Организация рабочего места оперативного работника».
Автор всесторонне проанализировал потребности опера КГБ в канцелярских принадлежностях, провел тщательный хронометраж рабочего времени с сопутствующими телодвижениями за рабочим столом и перемещениями тела по кабинету, предложил ряд смелых решений по размещению мебели и сейфа, обеспечивающих наиболее полное соблюдение норм секретности и выполнение руководящих указаний Коллегии КГБ. Само собой, на подобную совсекретную и актуальную тему можно было защититься только в Высшей школе КГБ, в других научных центрах соискателя могли поднять на смех.
Кандидат секретных наук, окажись он в кабинете Василия Васильевича, рыдал бы от умиления.
Обстановка способствовала глубокому осмыслению и неспешному несению нелегкой службы. Ничего отвлекающего, ничего личного. Стол начальника с приткнутым к нему отростком для сотрудников, им полагалось четыре стула, начальнику — мягкое кресло на роликах. Неизбежный сейф как знак принадлежности к касте секретоносителей металлический шкаф с картотекой, и навесная полка с книгами — сплошь кодексы и комментарии к ним.
На отдельной тумбе стояла видеодвойка со стопкой кассет в ярких обложках. На верхней Максимов успел разглядеть морду волка. Фильм из сериала «Жизнь диких животных».
Он поискал глазами портрет Дзержинского, но обнаружил только цветной офорт с видом утренних крыш Монмартра. Неизвестный наследник Писсарро расстарался вовсю.
«Не в тему, но миленько», — отметил Максимов.
Всю стену напротив места Василия Васильевича занимали мониторы системы видеонаблюдения. На восьми экранах беззвучно двигались гости в зале. Камеры отслеживали их общим планом и выборочно, по отдельным группам.
— Освоился? — спросил Василий Васильевич, запирая дверь на ключ. — Присаживайся.
Он указал на стул по правую руку от себя, сам, обойдя стол, с усталым выдохом опустился в кресло. Оно тоже издало такой же протяжный натруженный стон, спружинило, плавно опустившись на гидравлике ниже, объемный живот Василия Васильевича спрятался под столом.
Максимов пробежался взглядом по стене, лицом к которой его усадил Иванов. Глазок видеокамеры скорее всего был вмонтирован в торец полки с книгами. Мысленно прикинул угол обзора. Там, куда упиралась биссектриса воображаемого угла, без труда разглядел тускло поблескивающую точку.
«Кино так кино, — решил Максимов. — Можно, конечно, попросить выключить. А как проверить?»
Василий Васильевич наклонился, выдвинул ящик стола.
— Ты перекусить успел? — спросил он, не выпрямившись.
— Чисто символически.
— Тогда делаем так.
Василий Васильевич выставил на стол тарелку с бутербродами, военный юморист Славка-Бес за размер и толщину уважительно величал такие «хозяйскими». Потом достал рюмки и бутылку «Посольской».
На столе лежала книга в потрепанном переплете с закладкой в середине пожелтевших, замасленных страниц.
Давным-давно, в детстве, у Максимова была такая же, зачитанная донельзя и уже от одного этого дорогая сердцу книга. И обложка у нее была такая же, желто-коричневая, с полустертой фигурой великого сыщика в долгополом макинтоше и фирменной клетчатой кепке с двумя козырьками.
Максимов, не скрывая иронии, посмотрел на Василия Васильевича. Шеф охраны холдинга, смутившись, бросил «Собаку Баскервилей» в ящик стола.
Не спрашивая согласия, разлил водку по рюмкам.
Покрутил в пальцах свою, сосредоточенно о чем-то думая.
«Если и он сейчас выдаст „не понимаю“, я повешусь», — с тоской подумал Максимов.
— О Ашоте Михайловиче сегодня говорили много, — начал Иванов. — Разные и разное. Я скажу одно — лучше человека я не встречал. А насмотрелся на всяких и всякое… — Последнее слово он проглотил. — Все в этом доме осиротели. Я в том числе. Хоть и башка уже вся седая.
— Церквушку он построил? — спросил Максимов.
Иванов чуть прищурил глаза, прошив Максимова взглядом. Потом кивнул.
— Он, пусть земля ему пухом. Мы в тот день участок под дом смотреть приехали. Ашот Михайлович вышел на околицу поселка, прошел к кладбищу. Постоял, помолчал, осмотрелся… И приказал ехать в Москву. Через неделю начали церковь строить. И лишь когда на ней крест установили, дал команду копать фундамент под дом. Узнал от работяг, что баня в поселке давным-давно накрылась, и через три дня там ремонт в полный рост шел. Не Сандуны, конечно, отгрохал, но трубы заменил и в приличный вид привел. Вот такой человек был. — Василий Васильевич тяжко вздохнул, сжал рюмку в крепких пальцах. — Что тянуть… Давай выпьем.
Водка после северного спирта пошла, как вода. Но на сердце все равно осталась тяжесть.
Василий Васильевич взял бутерброд, придвинул тарелку к Максимову.
— Налетай, — пробормотал он с набитым ртом.
Второго приглашения Максимову не потребовалось. Он с наслаждением вонзил зубы в сочный кругляш «Докторской» колбасы. Несмотря на печальные обстоятельства, жизнь продолжалась. А чтобы жить, надо есть.
Незабвенный и непревзойденный Славка Бес учил, что спать, жрать, пить и баб валить надо при первой же возможности. Потому что другой может и не представиться. Особенно, если служишь в спецназе Советской армии.
Славку жизнь помотала по всему свету, причем исключительно по тем местам, где люди с азартом стреляли друг в друга. Особо не вникая в причины и мотивы пальбы, Славка сам стрелял и отстреливался, закладывал фугасы и сам подрывался на чужих «сюрпризах», безжалостно жег и горел сам, травил других и сам едва уносил ноги от загонщиков. Короче, жил всласть, как умел и считал нужным. Последний бой, как прощальную гастроль, он закатил в Мертвом городе.
Видение вдруг всплыло перед глазами: лицо Славки Беса, белое от известковой пыли, расширенные зрачки, уже видящие то, что заповедано живым. Максимов усилием воли отогнал видение. Но сразу же прихлынуло другое, где Славка выглядел как живой, с весело блестящими бесовскими глазами. Отогнал и это. Решил, что не время и не место сейчас для дружеской беседы со Славкой Бесом. Пусть пережитое пока побудет в Прошлом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72