Думал, она сдуру дуб повалит. Хорошо, что выводок стреканул с поляны. Материнский инстинкт верх взял. Бросила она муженька мертвого и за малышней полосатой поперла, как трактор.
Частая дробь от ударов лезвия по дереву оборвалась. В помещении повисла тяжелая, обволакивающая тишина. Глеб замер, расширенные зрачки не открывались от красной жирной массы, размазанной по колоде.
— Во-от! — выдохнул он. — А кабана того я неделю жрал. Жарил, коптил, в ивовых листьях тушил. Соли не было, золой обходился. Но вкус мяса на всю жизнь запомнил. И знаешь, чем кабан пахнет?
Он посмотрел в бегающие глаза Петра Алексеевича. Они, белесые от страха, замерли.
— Волей, — произнес Глеб. — Но откуда тебе это знать?
Он шагнул вперед. Нож вспорхнул из-под руки вверх, и черное сальное лезвие уткнулось острием в дряблую складку под подбородком мэтра.
— Рот открой, — ровным голосом приказал Глеб.
Нижняя челюсть Петра Алексеевича сама собой отпала вниз. Глеб надавил кончиком ножа на ряд фарфоровых зубов, заставив шире открыть рот.
Не оглядываясь, Глеб сгреб фарш с колоды и залепил им рот мэтра.
— А это колхозный хряк. Некастрированный свин. Мясо воняет спермой, дерьмом и комбикормом, — процедил он. — Глотай!
Нож переместился на живот мэтра. Петр Алексеевич закатил глаза, лицо сделалось пепельно-бледным. Глубокие борозды у носа и впадины на висках залоснились от липкого пота.
— Глотай!
Глеб сильнее вдавил нож, и Петр Алексеевич с хлюпающим звуком всосал в себя фарш. Сморщась, заглотил. Живот дрогнул от спазма.
Глеб вытер ладонь о форменный пиджак мэтра, развернулся на каблуках, прошел к морозильному шкафу, распахнул дверцу.
— О! Я же чую, что-то съедобное лежит поблизости! Вот куда заныкали, сволочи.
В ответ раздался звук натужной рвоты. Петр Алексеевич, перегнувшись через край ванны, исторгал из себя потоки белесой слизи. В мутном воздухе цеха поползла липкая волна зловония.
Глеб посмотрел на его выгнутую спину, дрожащие колени и пальцы с потемневшими ногтями, вцепившиеся в облупленный край ванны. Нож, все еще зажатый в руке, дрогнул черным лезвием.
Глеб облизнул губы, сплюнул себе под ноги. Широким махом, не целясь, метнул нож через весь цех.
Свиная туша, жирно чавкнув, приняла в себя стальное лезвие. Наружу осталась торчать только рукоять. В щербинах грубой насечки тускло бликовал мертвый свет.
Глеб достал из шкафа судок с мясом и вышел, ногой захлопнув за собой дверь.
В варочном цеху царила тихая паника. Официанты сбились в кучу, перекрякивались, как пингвины на льдине. Дебелая тетка что-то втолковывала шеф-повару, округло поводя руками. А тот стоял, хмурый и сосредоточенный, как хирург перед операцией.
Глеб подошел и протянул повару судок.
— Трофим Ильич, с кабанятиной возникли проблемы. Вот парная лосятина, если не ошибаюсь. В порядке импровизации и очень скоренько изобразите из нее что-нибудь.
— А какие проблемы с кабанчиком? — еще больше нахмурился шеф-повар.
Дебелая повариха с невероятной для ее фигуры скоростью скользнула вбок и исчезла из поля зрения. Остался только табачный запах подмышек и густой, как бульон, запах перегретого у плиты сдобного тела.
— С кабанчиком — никаких. Классно получился. — Глеб успокаивая, коснулся руки повара. — Но едоки у меня сегодня подкачали. Уж извините, Трофим Ильич. У одного язва, у второго что-то там непроизносимое… Думал потешить вашим фирменным кабаном, да не вышло. Попостнее бы им да на скору руку. Сможете?
Трофим Ильич распустил морщины на лице.
— Отчего же нет? Мясо знатное. — Посмотрел на буро-красное мясо в судке. — Хоть сырым ешь.
— Я бы съел. А им каково? — Глеб сверкнул улыбкой. — Постарайтесь, Трофим Ильич. В ваших руках моя деловая репутация.
Трофим Ильич преисполнился ответственности. Свободной рукой поскреб подбородок.
— Пока вальдшнепов фаршированных распробуете, минут десять пройдет. Разрезать на порционки, в масло кипящее макнуть… Травки сверху. Соку чесночного, а? Или сами с соусами разберетесь?
— Не смею советовать мастеру!
Глеб снял с тележки серебряный судок с отвергнутой кабанятиной, не глядя вытянул руку в сторону. Кто-то из официантов метнулся, и рука тут же опустела.
— Трофим Ильич, только одна просьба — не до хруста. С кровью!
— Само собой, с кровью, — кивнул шеф-повар.
Глеб щелкнул пальцами, призвав к вниманию официантов. Фельдфебельским глазом осмотрел строй черных смокингов и белых рубашек.
— Начинаем, ребята! — скомандовал он.
И вышел, ни на кого не глядя.
В нише, у задернутой толстой портьеры, он остановился.
В зале шел неспешный тихий разговор. Обрывки фраз, полные намека на нечто большее, чем было произнесено вслух. Частые паузы, в которых умещался долгий взгляд глаза в глаза. Обертоны и интонации, различимые только тонкому тренированному слуху.
«Нафталиновые души», — процедил Глеб.
Резко втянул носом воздух. Верхняя губа выгнулась, сжавшись к носу, обнажив хищный оскал.
Глава шестнадцатая. Еще раз про пиар…
Старые львы
Решетников сибаритствовал, как медведь, забравшийся в малинник. Добрынин хрустел тонкими косточками вальдшнепов, как кот. И так же блаженно морщил сальную физиономию. Салин ел так, как рекомендуют японские диетологи, «украдкой от самого себя». Кусочек того, ломтик другого, не спеша и не досыта.
Он краем глаза следил за Глебом. Вернее, не мог оторвать от него взгляда. Глеб поглощал пищу странно. Нельзя сказать, что неаккуратно. Нет, при всем желании упрекнуть его в отсутствии манер было нельзя. Но было что-то хищное в том, как Глеб кусал, пережевывал и заглатывал пищу.
И к тому же он единственный выбрал лосятину с кровью. При каждом нажиме вилки из едва изменившего цвет куска мяса на тарелку выступала мутная сукровица. Глеб макал в нее отрезанный кусочек, точным движением отправлял в рот. Пережевывал, играя желваками на скулах. Насаживал на вилку соломку картошки, макал и ее в кровавый соус, отправлял в рот. И тут же прицеливался в горошину. Так и ел, размеренно, точными, скупыми движениями орудуя вилкой и ножом.
— Фазанчик — выше всяких похвал. — Решетников положил на край тарелки обсосанную косточку. — А как твоя лосятинка?
— Прекрасно. Лось не был алкоголиком, это точно, — ответил Глеб.
Решетников недоуменно изогнул бровь.
— Анекдот такой есть. — Глеб промокнул салфеткой губы. — Охотник наткнулся в лесу на лося. Тот воду из ручья пил, ни на что внимания не обращая. Ну, охотник долбанул ему между рогов из двух стволов. Треск на весь лес! А лось пьет. Охотник перезарядил и опять дуплетом — ба-бах! Лось пьет. Охотник опупел от такого и весь патронташ высадил. А лось только ушами прядает, но пьет. Кончились патроны, а охотник уже в раж впал. Схватил ружье за стволы и, как дубиной, стал охаживать лося по башке. Ноль эмоций! Мужик приклад расколол, стволы погнул, а лосяка все пьет и пьет. Плюнул мужик и весь в непонятках пошел домой. — Глеб обвел взглядом слушающих. — А лось через час морду из ручья вынул и простонал: «Все, завязываю пить с бобрами. Трубы горят и башка, как чугунная!»
Салин издал короткий вежливый смешок. Добрынин заржал в голос. Решетников, захихикав, отвалился на спинку стула. Сложил руки на животе, стал покручивать большими пальцами, будто нитки наматывал. Глаза лукаво поблескивали.
Глеб немного выждал и добавил:
— Анекдот старый, хоть и в тему. А посему… — Он положил вилку и нож под небольшим углом, дав знак официанту убрать посуду. — С меня бутылка шампанского. Возражения или иные предложения будут?
— Глешка, ты настоящий гусар. Но на шампанское меня не хватит. — Добрынин сыто вздохнул. — Предлагаю взять штраф мартелем.
Салин с Решетниковым обменялись взглядами и почти синхронно кивнули. Весь обед за столом перекидывались ничего не значащими фразами. Но приглашали на бизнес-ланч, стало быть, и о деле не мешало бы поговорить. Что касается Салина, так он запретил себе даже гадать, что способен предложить Глеб. Но очень не терпелось услышать. Тогда и выводы можно сделать, хотя бы предварительные.
Со стола в мгновенье исчезла использованная посуда. Появилась витая бутылка мартеля, изящные коньячные бокалы и чашечки-наперстки для кофе.
Официанты, перехватив взгляд Глеба, строем промаршировали в нишу.
Мэтра в зале почему-то не было, и Глебу пришлось взять командование на себя. Впрочем, делал он это незаметно, словно посылал мысленные импульсы официантам. Салину, исподтишка глядевшему на безукоризненное кружение вокруг стола черно-белых фигур, вдруг пришел на память цирковой номер, виденный в давнем детстве. Тогда форейтор, неподвижно стоя в центре манежа, неведомым способом управлял десятком черных и белых лошадок.
Глеб сам разлил коньяк. Покачал бокал в ладони. Принюхался к теплому, солнечному аромату.
— Вы готовы выслушать мое предложение? — Он обвел присутствующих взглядом. — Адресуется оно непосредственно Ивану Алексеевичу. Но мнение его деловых партнеров, вас, Виктор Николаевич, и вас, Павел Степанович, для меня чрезвычайно важно.
Решетников после паузы кивнул, послав плутоватый взгляд Салину.
«Ловко вяжет, сучонок», — прочел в его глазах Салин.
В эту секунду он добрым словом помянул Владислава, тихонько сидящего в соседнем зальчике с баром и бильярдом. Верный страж, преданный, как пес, как всегда безмолвно жертвовал собой. Наплевав на все бредни о вредности электромагнитного поля, под пиджаком он прятал специально сконструированный жилет. Конструкторы голову на отсечение давали, что его электронная начинка надежно блокирует работу любых «жучков» в радиусе пятидесяти метров.
Глеб покачал жидкость цвета мокрого сена, заставил стекать по краям бокала двумя правильными дугами.
— Сначала краткий обзор ситуации, — вдруг севшим голосом начал он. — Дефолт — явление не экономическое, какая у нас к черту экономика! Это политическое событие. Момент истины, если хотите. За три дня стало ясно, кто мы, в какой стране живем и куда катимся. Кто ничего не понял, Бог ему судья. Итак, первое. Кто мы? Имею в виду народ, это — безвольный сброд, неспособный даже на голодный бунт. Такой народ способен принять и признать любую, подчеркну, любую власть. Что делает бессмысленной политику в общепринятом смысле слова. Политика в России опять сведется к драке бульдогов под кремлевским ковром, по меткому определению Черчилля. А народу останется роль массовки в сериале «Демократические выборы».
Мои аналитики провели анализ всех политических и социальных идей, циркулирующих в обществе. Вывод — шизоидный бред. Ни одна из идей не имеет путей практической реализации, и все идеи взаимно исключают друг друга. Отсюда второй вывод: власть и далее будет действовать по Черномырдину. Хотеть как лучше, а что выйдет, то и выйдет.
Глеб обвел взглядом слушающих, ни поддержки, ни возражений не дождался и вновь уткнул его в бокал.
— Дефолт — это конец режима Ельцина, — произнес он. — Пусть земля ему пухом!
Глеб плавным движением поднес бокал к губам и сделал глоток.
Под Добрыниным тихо скрипнул стул.
Глеб отставил бокал. Поднял взгляд на Добрынина. Тот еще раз скрипнул стулом, неловко пошевелившись.
— Агония займет какое-то время. Но это интересно только журналистам и историкам. Я вижу перед собой трезвомыслящих реалистов. Вопрос стоит беспощадно просто: либо сделать ставку на реальную тенденцию, либо дать себя увлечь очередной химерой, а значит — погубить все наработанное за эти годы.
— Так-так-так, — пробормотал себе под нос Решетников, активно накручивая на большие пальцы невидимую нить.
— Ельцин невольно повторил ошибку ненавистного ему Горбачева, — продолжил Глеб. — Приписав себе победу на выборах, он оказался перед выбором: реально руководить страной или ограничиться представительскими функциями. У Горбачева не хватило ума, чтобы руководить раздрызганной страной, а у Ельцина — здоровья. Внутреннюю политику оба почему-то понимали как периодическую сшибку конкурирующих группировок. Себе же, любимым, отводили роль разводящих, усмиряющих и карающих. Слава Богу, эта тенденция себя исчерпала. Элита, группировавшаяся вокруг Ельцина, интеллектуального импотента. В ближайшее время ее либо выметут разом, либо будут выдавливать, как пасту из тюбика. Вопрос лишь в длительности процесса. Ближайшие год-два следует ожидать прихода к власти новых людей.
Глеб обратился к Салину:
— Виктор Николаевич, кто вам больше симпатичен: уголовники или чекисты?
Добрынин нервно хохотнул.
— Ну ты, Глеб, даешь! — встрял он. — Почему так категорично?
— Потому что, как учит реклама, при всем разнообразии выбора, другой альтернативы нет. «Новые русские», «новые воры» и «новые чекисты» — вот три силы, которые будут определять динамику процессов в постельцинской России.
— Заинтриговали. — Салин поощрительно улыбнулся.
Стоило это ему великого труда. Глеб почти слово в слово цитировал аналитическую записку, составленную для Матоянца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
Частая дробь от ударов лезвия по дереву оборвалась. В помещении повисла тяжелая, обволакивающая тишина. Глеб замер, расширенные зрачки не открывались от красной жирной массы, размазанной по колоде.
— Во-от! — выдохнул он. — А кабана того я неделю жрал. Жарил, коптил, в ивовых листьях тушил. Соли не было, золой обходился. Но вкус мяса на всю жизнь запомнил. И знаешь, чем кабан пахнет?
Он посмотрел в бегающие глаза Петра Алексеевича. Они, белесые от страха, замерли.
— Волей, — произнес Глеб. — Но откуда тебе это знать?
Он шагнул вперед. Нож вспорхнул из-под руки вверх, и черное сальное лезвие уткнулось острием в дряблую складку под подбородком мэтра.
— Рот открой, — ровным голосом приказал Глеб.
Нижняя челюсть Петра Алексеевича сама собой отпала вниз. Глеб надавил кончиком ножа на ряд фарфоровых зубов, заставив шире открыть рот.
Не оглядываясь, Глеб сгреб фарш с колоды и залепил им рот мэтра.
— А это колхозный хряк. Некастрированный свин. Мясо воняет спермой, дерьмом и комбикормом, — процедил он. — Глотай!
Нож переместился на живот мэтра. Петр Алексеевич закатил глаза, лицо сделалось пепельно-бледным. Глубокие борозды у носа и впадины на висках залоснились от липкого пота.
— Глотай!
Глеб сильнее вдавил нож, и Петр Алексеевич с хлюпающим звуком всосал в себя фарш. Сморщась, заглотил. Живот дрогнул от спазма.
Глеб вытер ладонь о форменный пиджак мэтра, развернулся на каблуках, прошел к морозильному шкафу, распахнул дверцу.
— О! Я же чую, что-то съедобное лежит поблизости! Вот куда заныкали, сволочи.
В ответ раздался звук натужной рвоты. Петр Алексеевич, перегнувшись через край ванны, исторгал из себя потоки белесой слизи. В мутном воздухе цеха поползла липкая волна зловония.
Глеб посмотрел на его выгнутую спину, дрожащие колени и пальцы с потемневшими ногтями, вцепившиеся в облупленный край ванны. Нож, все еще зажатый в руке, дрогнул черным лезвием.
Глеб облизнул губы, сплюнул себе под ноги. Широким махом, не целясь, метнул нож через весь цех.
Свиная туша, жирно чавкнув, приняла в себя стальное лезвие. Наружу осталась торчать только рукоять. В щербинах грубой насечки тускло бликовал мертвый свет.
Глеб достал из шкафа судок с мясом и вышел, ногой захлопнув за собой дверь.
В варочном цеху царила тихая паника. Официанты сбились в кучу, перекрякивались, как пингвины на льдине. Дебелая тетка что-то втолковывала шеф-повару, округло поводя руками. А тот стоял, хмурый и сосредоточенный, как хирург перед операцией.
Глеб подошел и протянул повару судок.
— Трофим Ильич, с кабанятиной возникли проблемы. Вот парная лосятина, если не ошибаюсь. В порядке импровизации и очень скоренько изобразите из нее что-нибудь.
— А какие проблемы с кабанчиком? — еще больше нахмурился шеф-повар.
Дебелая повариха с невероятной для ее фигуры скоростью скользнула вбок и исчезла из поля зрения. Остался только табачный запах подмышек и густой, как бульон, запах перегретого у плиты сдобного тела.
— С кабанчиком — никаких. Классно получился. — Глеб успокаивая, коснулся руки повара. — Но едоки у меня сегодня подкачали. Уж извините, Трофим Ильич. У одного язва, у второго что-то там непроизносимое… Думал потешить вашим фирменным кабаном, да не вышло. Попостнее бы им да на скору руку. Сможете?
Трофим Ильич распустил морщины на лице.
— Отчего же нет? Мясо знатное. — Посмотрел на буро-красное мясо в судке. — Хоть сырым ешь.
— Я бы съел. А им каково? — Глеб сверкнул улыбкой. — Постарайтесь, Трофим Ильич. В ваших руках моя деловая репутация.
Трофим Ильич преисполнился ответственности. Свободной рукой поскреб подбородок.
— Пока вальдшнепов фаршированных распробуете, минут десять пройдет. Разрезать на порционки, в масло кипящее макнуть… Травки сверху. Соку чесночного, а? Или сами с соусами разберетесь?
— Не смею советовать мастеру!
Глеб снял с тележки серебряный судок с отвергнутой кабанятиной, не глядя вытянул руку в сторону. Кто-то из официантов метнулся, и рука тут же опустела.
— Трофим Ильич, только одна просьба — не до хруста. С кровью!
— Само собой, с кровью, — кивнул шеф-повар.
Глеб щелкнул пальцами, призвав к вниманию официантов. Фельдфебельским глазом осмотрел строй черных смокингов и белых рубашек.
— Начинаем, ребята! — скомандовал он.
И вышел, ни на кого не глядя.
В нише, у задернутой толстой портьеры, он остановился.
В зале шел неспешный тихий разговор. Обрывки фраз, полные намека на нечто большее, чем было произнесено вслух. Частые паузы, в которых умещался долгий взгляд глаза в глаза. Обертоны и интонации, различимые только тонкому тренированному слуху.
«Нафталиновые души», — процедил Глеб.
Резко втянул носом воздух. Верхняя губа выгнулась, сжавшись к носу, обнажив хищный оскал.
Глава шестнадцатая. Еще раз про пиар…
Старые львы
Решетников сибаритствовал, как медведь, забравшийся в малинник. Добрынин хрустел тонкими косточками вальдшнепов, как кот. И так же блаженно морщил сальную физиономию. Салин ел так, как рекомендуют японские диетологи, «украдкой от самого себя». Кусочек того, ломтик другого, не спеша и не досыта.
Он краем глаза следил за Глебом. Вернее, не мог оторвать от него взгляда. Глеб поглощал пищу странно. Нельзя сказать, что неаккуратно. Нет, при всем желании упрекнуть его в отсутствии манер было нельзя. Но было что-то хищное в том, как Глеб кусал, пережевывал и заглатывал пищу.
И к тому же он единственный выбрал лосятину с кровью. При каждом нажиме вилки из едва изменившего цвет куска мяса на тарелку выступала мутная сукровица. Глеб макал в нее отрезанный кусочек, точным движением отправлял в рот. Пережевывал, играя желваками на скулах. Насаживал на вилку соломку картошки, макал и ее в кровавый соус, отправлял в рот. И тут же прицеливался в горошину. Так и ел, размеренно, точными, скупыми движениями орудуя вилкой и ножом.
— Фазанчик — выше всяких похвал. — Решетников положил на край тарелки обсосанную косточку. — А как твоя лосятинка?
— Прекрасно. Лось не был алкоголиком, это точно, — ответил Глеб.
Решетников недоуменно изогнул бровь.
— Анекдот такой есть. — Глеб промокнул салфеткой губы. — Охотник наткнулся в лесу на лося. Тот воду из ручья пил, ни на что внимания не обращая. Ну, охотник долбанул ему между рогов из двух стволов. Треск на весь лес! А лось пьет. Охотник перезарядил и опять дуплетом — ба-бах! Лось пьет. Охотник опупел от такого и весь патронташ высадил. А лось только ушами прядает, но пьет. Кончились патроны, а охотник уже в раж впал. Схватил ружье за стволы и, как дубиной, стал охаживать лося по башке. Ноль эмоций! Мужик приклад расколол, стволы погнул, а лосяка все пьет и пьет. Плюнул мужик и весь в непонятках пошел домой. — Глеб обвел взглядом слушающих. — А лось через час морду из ручья вынул и простонал: «Все, завязываю пить с бобрами. Трубы горят и башка, как чугунная!»
Салин издал короткий вежливый смешок. Добрынин заржал в голос. Решетников, захихикав, отвалился на спинку стула. Сложил руки на животе, стал покручивать большими пальцами, будто нитки наматывал. Глаза лукаво поблескивали.
Глеб немного выждал и добавил:
— Анекдот старый, хоть и в тему. А посему… — Он положил вилку и нож под небольшим углом, дав знак официанту убрать посуду. — С меня бутылка шампанского. Возражения или иные предложения будут?
— Глешка, ты настоящий гусар. Но на шампанское меня не хватит. — Добрынин сыто вздохнул. — Предлагаю взять штраф мартелем.
Салин с Решетниковым обменялись взглядами и почти синхронно кивнули. Весь обед за столом перекидывались ничего не значащими фразами. Но приглашали на бизнес-ланч, стало быть, и о деле не мешало бы поговорить. Что касается Салина, так он запретил себе даже гадать, что способен предложить Глеб. Но очень не терпелось услышать. Тогда и выводы можно сделать, хотя бы предварительные.
Со стола в мгновенье исчезла использованная посуда. Появилась витая бутылка мартеля, изящные коньячные бокалы и чашечки-наперстки для кофе.
Официанты, перехватив взгляд Глеба, строем промаршировали в нишу.
Мэтра в зале почему-то не было, и Глебу пришлось взять командование на себя. Впрочем, делал он это незаметно, словно посылал мысленные импульсы официантам. Салину, исподтишка глядевшему на безукоризненное кружение вокруг стола черно-белых фигур, вдруг пришел на память цирковой номер, виденный в давнем детстве. Тогда форейтор, неподвижно стоя в центре манежа, неведомым способом управлял десятком черных и белых лошадок.
Глеб сам разлил коньяк. Покачал бокал в ладони. Принюхался к теплому, солнечному аромату.
— Вы готовы выслушать мое предложение? — Он обвел присутствующих взглядом. — Адресуется оно непосредственно Ивану Алексеевичу. Но мнение его деловых партнеров, вас, Виктор Николаевич, и вас, Павел Степанович, для меня чрезвычайно важно.
Решетников после паузы кивнул, послав плутоватый взгляд Салину.
«Ловко вяжет, сучонок», — прочел в его глазах Салин.
В эту секунду он добрым словом помянул Владислава, тихонько сидящего в соседнем зальчике с баром и бильярдом. Верный страж, преданный, как пес, как всегда безмолвно жертвовал собой. Наплевав на все бредни о вредности электромагнитного поля, под пиджаком он прятал специально сконструированный жилет. Конструкторы голову на отсечение давали, что его электронная начинка надежно блокирует работу любых «жучков» в радиусе пятидесяти метров.
Глеб покачал жидкость цвета мокрого сена, заставил стекать по краям бокала двумя правильными дугами.
— Сначала краткий обзор ситуации, — вдруг севшим голосом начал он. — Дефолт — явление не экономическое, какая у нас к черту экономика! Это политическое событие. Момент истины, если хотите. За три дня стало ясно, кто мы, в какой стране живем и куда катимся. Кто ничего не понял, Бог ему судья. Итак, первое. Кто мы? Имею в виду народ, это — безвольный сброд, неспособный даже на голодный бунт. Такой народ способен принять и признать любую, подчеркну, любую власть. Что делает бессмысленной политику в общепринятом смысле слова. Политика в России опять сведется к драке бульдогов под кремлевским ковром, по меткому определению Черчилля. А народу останется роль массовки в сериале «Демократические выборы».
Мои аналитики провели анализ всех политических и социальных идей, циркулирующих в обществе. Вывод — шизоидный бред. Ни одна из идей не имеет путей практической реализации, и все идеи взаимно исключают друг друга. Отсюда второй вывод: власть и далее будет действовать по Черномырдину. Хотеть как лучше, а что выйдет, то и выйдет.
Глеб обвел взглядом слушающих, ни поддержки, ни возражений не дождался и вновь уткнул его в бокал.
— Дефолт — это конец режима Ельцина, — произнес он. — Пусть земля ему пухом!
Глеб плавным движением поднес бокал к губам и сделал глоток.
Под Добрыниным тихо скрипнул стул.
Глеб отставил бокал. Поднял взгляд на Добрынина. Тот еще раз скрипнул стулом, неловко пошевелившись.
— Агония займет какое-то время. Но это интересно только журналистам и историкам. Я вижу перед собой трезвомыслящих реалистов. Вопрос стоит беспощадно просто: либо сделать ставку на реальную тенденцию, либо дать себя увлечь очередной химерой, а значит — погубить все наработанное за эти годы.
— Так-так-так, — пробормотал себе под нос Решетников, активно накручивая на большие пальцы невидимую нить.
— Ельцин невольно повторил ошибку ненавистного ему Горбачева, — продолжил Глеб. — Приписав себе победу на выборах, он оказался перед выбором: реально руководить страной или ограничиться представительскими функциями. У Горбачева не хватило ума, чтобы руководить раздрызганной страной, а у Ельцина — здоровья. Внутреннюю политику оба почему-то понимали как периодическую сшибку конкурирующих группировок. Себе же, любимым, отводили роль разводящих, усмиряющих и карающих. Слава Богу, эта тенденция себя исчерпала. Элита, группировавшаяся вокруг Ельцина, интеллектуального импотента. В ближайшее время ее либо выметут разом, либо будут выдавливать, как пасту из тюбика. Вопрос лишь в длительности процесса. Ближайшие год-два следует ожидать прихода к власти новых людей.
Глеб обратился к Салину:
— Виктор Николаевич, кто вам больше симпатичен: уголовники или чекисты?
Добрынин нервно хохотнул.
— Ну ты, Глеб, даешь! — встрял он. — Почему так категорично?
— Потому что, как учит реклама, при всем разнообразии выбора, другой альтернативы нет. «Новые русские», «новые воры» и «новые чекисты» — вот три силы, которые будут определять динамику процессов в постельцинской России.
— Заинтриговали. — Салин поощрительно улыбнулся.
Стоило это ему великого труда. Глеб почти слово в слово цитировал аналитическую записку, составленную для Матоянца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72