Сзади нее она увидела Ивана Семеновича в белом летнем картузе и Степана Григорьевича. Машина круто повернула и выехала на Московское шоссе.
— Что же случилось? — проговорила Елена Антоновна.
Маленькая машина неслась по шоссе с совершенно недопустимой скоростью. Но это, по-видимому, не удовлетворяло Ивана Семеновича.
— Что ты ползешь, как улитка? — ворчал он. — И за что тебя только милиционеры штрафуют!
Аня молчала, закусив губу.
В одном месте шоссе делало петлю и сотню метров проходило по вершине холма. Аня вдруг направила машину через канаву, включив передние ведущие колеса. Иван Семенович и Степан подались вперед, потом откинулась назад. Автомашина брала невероятно крутой подъем.
— Давай, давай! — пробасил Иван Семенович.
Через несколько секунд машина снова мчалась по шоссе. Аня оглянулась на отца. Глаза ее были сейчас холодными, серьезными.
— Может быть, ты мне все-таки скажешь, что случилось? — неторопливо спросила она.
— Да что тут объяснять! — сердито закричал Седых. — Вот она, радиограмма о бедствии.
— О бедствии… — прошептала Аня.
— От капитана плавучего дока Терехова: при первом же шторме все сооружение идет ко дну. Что я говорил? Нельзя с корабля тысячекилометровую трубу спускать… Давай обгоняй ту машину, да смелей… Черное море — это не пруд. Вот оно, техническое легкомыслие!..
Аня, бледная, по-прежнему закусив губу, смотрела широко открытыми глазами прямо перед собой. Ветер поднимал пыльные смерчи. Автомобиль летел по левой стороне шоссе. Встречные машины шарахались от него.
— Для спасения дока и людей капитан Терехов требует разрешения сбросить трубу туннеля в море, — сказал сухим, приглушенным голосом Степан Григорьевич.
Машина резко вильнула, хотя она мчалась сейчас по пустому шоссе. Седых вцепился в переднее сиденье.
— Тише ты, сумасшедшая!
Ветер свистел в ушах, врываясь через открытые окна. Первые капли упали на лобовое стекло. Сквозь косые струи дождя дорога была видна как в тумане.
— И что же? — твердым, но чужим голосом спросила Аня.
— Да вот то, что твой Андрей упрямится. А кто лучше капитана Терехова море знает? Раз он требует сбросить туннель в море — значит, серьезно дело!
Аня упрямо молчала, но почему-то Степан Григорьевич стал отвечать на ее молчание.
— Видите ли, Анна Ивановна, мы строим опытный туннель. Наша цель — сблизиться с трудностями, изучить их, ибо…
— Что «ибо», «ибо»? — оглянулась назад Аня. — Что «ибо», «ибо»? — возвысила она голос. — Вы скажите, куда мы сейчас мчимся?
— Куда? — загремел Иван Семенович. — Сейчас по радио дам приказ сбросить трубы в море.
Завизжали тормоза. Иван Семенович и Степан Григорьевич резко качнулись вперед.
— Бешеная, совсем бешеная! — закричал Седых.
Машина стала посредине шоссе.
— Не поеду, — обернулась она. — Ни за что!
— Как не поеду? — заревел Седых. — Да я тебя!..
Рядом с машиной остановился мотоцикл с милиционером.
— Товарищ водитель, вы нарушили все правила. — Милиционер, откинув капюшон, взял под козырек. — Мне едва удалось вас догнать. Предъявите ваши права.
— Так ты не поедешь? — грозно спросил Седых, открывая дверцу.
— Ни за что!
— Анна Ивановна… — начал Степан Григорьевич.
— Товарищ водитель, ваши права, — настаивал милиционер.
Иван Семенович вылез на шоссе и с шумом захлопнул за собой дверцу.
— Вези! — неожиданно крикнул он милиционеру, взгромождаясь позади него.
Милиционер в первый момент был ошеломлен, но Седых протянул ему небольшую красную книжечку. По стеклу малолитражки стекали капли. Аня смотрела вслед удалявшемуся мотоциклу, до боли в пальцах вцепившись в прозрачное колесо руля.
Наконец она встряхнула головой, провела рукой по мокрым глазам и обернулась.
Сзади молча сидел Степан Григорьевич.
Глава третья. ФУДЗИ-САН
Со склона горы Фудзи море кажется разлившимся по небу. Высоко поднявшийся горизонт образует как бы гигантскую чашу, со дна которой возвышается священная гора. Чем выше, тем прозрачнее лазоревый хрусталь чаши, легче, неуловимее небесная синь, и не угадать в этих дымчатых красках, где море переходит в небо.
О'Кими, опершись на посох, мечтательно смотрела вдаль.
— Это так красиво!.. Я уже не раскаиваюсь, что пошла с вами, — обратилась она к своему спутнику.
— Я счастлив, О'Кими! Наконец-то я узнаю в вас истинную японку! Каждый японец должен совершить восхождение на священную гору Фудзи-сан.
— Вы невозможны, Муцикава, — пожала худенькими плечами О'Кими. — Вы разрушаете все очарование своими разговорами об обязанностях и долге.
— Извините, О'Кими, прошу прощения. Я никогда не осмелюсь сделать вам неприятное.
О'Кими опять повела плечиками и ничего не ответила. Муцикава терпеливо ждал.
— В Японии нет дали. Здесь воздух какой-то особенный, плотный, окрашенный. Он напоминает воду, когда ныряешь с открытыми глазами, только более разрежен. Но он также отнимает перспективу, делает все окружающее нереальным и поразительно красивым, — задумчиво сказала О'Кими, как бы разговаривая сама с собой.
Внизу, у подножия Фудзиямы, простиралась земля, усеянная островками крыш, блестящих после недавнего дождя. Они тонули в кудрявых облаках зелени, тронутой бледно-розовой проседью цветущих вишен.
— Только отсюда можно увидеть Японию такой, какой должен познать ее каждый японец, — сказал Муцикава, наклоняя голову. — К сожалению, извините, там, внизу, слишком много гнойных язв, грязи и нищеты. О, если бы только возможно было запретить осквернение японского пейзажа японской действительностью! Однако прошу прощения, я безмерно счастлив; что кончился дождь. Во время прошлых восхождений на Фудзи-сан из-за дождя и тумана отсюда нельзя было увидеть настоящую Японию. Но сегодня само небо оказывает мне благодеяние, сама природа за меня. Это вселяет в меня надежду, извините.
О'Кими постучала высоким посохом о землю:
— Пора, Муцикава, нам надо идти. Я уже отдохнула.
— Вы всегда спешите, Кими-тян. Всякий раз, когда я хочу сказать вам о том, что так мучительно давит мне сердце…
— Муци-тян, Муци-тян! — весело воскликнула девушка. — Смотрите на этих людей! Почему у них такие смешные звоночки?
— Ах, Кими-тян, — сказал Муцикава с укоризной, — вы настоящая «иностранная японка»! Звоночки «ре» отличают пилигримов от остальных путешественников, извините.
— Во Франции звоночки вешают на шею козам и коровам! — засмеялась О'Кими.
Муцикава вздрогнул.
— О'Кими! — возмущенно воскликнул он.
Не оглядываясь, девушка побежала вперед, легко преодолевая крутой подъем. Муцикава, опираясь на свой посох, шел следом.
Впереди и сзади двигались люди. Пользуясь хорошей погодой, старые и молодые японцы — кто для тренировки или удовольствия, кто по традиции или по религиозному обычаю — совершали восхождение на священную гору.
Вышедшие на день или два раньше спускались теперь вниз. О'Кими обратила внимание на японца с какой-то кошей. Он то появлялся, то исчезал за бесчисленными поворотами тропинки. Наконец около большого камня, напоминавшего постамент для статуи, они повстречались. Рикша, с обнаженным медным мускулистым торсом, нес на каких-то рогульках за спиной миловидную японку. Ее тоненькие ножки раскачивались в такт размеренной походке рикши. Она с равнодушным любопытством рассматривала туристов в европейских костюмах.
О'Кими свернула с тропинки.
— Земляника! — воскликнула она. — Муци-тян, идите скорей сюда!
— Кими-тян… Кими-тян… извините… — шептал Муцикава, смущенно оглядываясь по сторонам…
Рикша остановился, с изумлением глядя на девушку, собиравшую ягоды.
— Кими-тян, окажите благодеяние, перестаньте. Никто же не ест этого в Японии. Ведь вы же, извините, не в Европе.
— Ягоды такие вкусные, попробуйте! В Париже я всегда ходила на рынок, чтобы купить свежей земляники.
— Пойдемте, Кими-тян, окажите благодеяние! Мы обращаем на себя внимание путешественников. Хотя мы и одеты по-европейски, но каждый узнает в нас японцев.
— Вы невозможный человек! — воскликнула О'Кими бросая собранную землянику на дорожку. — Ну хорошо, идемте. — Она обиженно посмотрела на Муцикаву и пошла вперед. — Кажется, я никогда не привыкну к Японии! — горестно воскликнула она.
— Ах, Кими-тян, как далеки вы душой от нас! Я почувствовал это сразу же после вашего приезда в Токио, но убедился в этом только после вашего возвращения из Америки.
Ты для меня так недоступна стала,
Лишь издали любуюсь на тебя…
Ты далека, -
Как в Кацураги, на Такала,
Средь горных пиков облака.
Кими-тян, чем заслужил я этот исходящий от вас холод, который может убить даже цветущие вишни?
Девушка молчала, сбивая концом посоха головки цветов.
— Какой смешной обычай, — наконец заговорила она, — ставить на каждой пройденной станции штамп на посохе, чтобы потом гордиться перед знакомыми восхождением на гору!
— Вам все кажется смешным на родине, извините, — обиженно произнес Муцикава. — Европа отняла вас у меня, Кими-тян, — добавил он, оборачиваясь в сторону.
О'Кими положила подбородок на посох и задумчиво произнесла:
— Европа…
Вдали сгущался и темнел воздух. Приближались сумерки.
Муцикава пристально смотрел на ту, которую так долго считал своей невестой.
— И Америка, — жестко выговорил он. — Вас слишком увлекала нью-йоркская выставка, извините.
О'Кими молчала.
— Я знаю, — продолжал он, — что вы очень заинтересованы в судьбе некоторых экспонатов выставки. Поэтому, извините, я тоже следил за ними. Правда, я располагаю для этого большими, чем вы, возможностями.
— Что вы имеете в виду? — повернулась О'Кими.
— Я, простите меня, получил последние сведения о строительстве опытного подводного туннеля в России. Кажется, вы придаете ему особенное значение?
Муцикава, нагнувшись, заглянул в лицо девушки.
О'Кими равнодушно пожала плечами:
— Да? Разве вы замечали, что я интересуюсь техникой?.. Скажите, это туман поднимается там, по склону?
— Нет, это пар, извините! — раздраженно ответил Муцикава. — Ведь Фудзи-сан все еще горяч, особенно восточный склон.
— Да?
Молодые люди помолчали, потом снова двинулись в путь.
О'Кими не проявляла никакого интереса к начатому Муцикавой разговору. Тем не менее тот продолжал:
— Осмелюсь рассказать вам, хотя вы, вероятно, и сами читали об этом. Русские строили стратегический туннель в Черном море.
— Да, об этом что-то писали.
— Но, когда мы вернемся из нашего приятного путешествия, вы узнаете нечто неприятное.
— В самом деле? Что такое?
— Русские построили сорок километров туннеля…
— Разве это так неприятно? — искренне удивилась О'Кими.
— Ах нет! Теперь это уже не имеет никакого значения, извините.
— Почему?
— Инженер Корнев, прошу прощения… — Муцикава не спускал с О'Кими прищуренных глаз, — инженер Корнев-младший командовал плавучим доком, в котором собирали туннель…
— Да?
— Туннель погиб…
О'Кими шла вперед, не замедляя шага. Муцикава обогнал девушку, чтобы лучше наблюдать за ней.
— Туннель погиб. Разве вас это не интересует?
— Как жалко, — равнодушно сказала О'Кими.
— При первом же шторме плавучий док вместе с туннелем пошел ко дну.
Девушка небрежным тоном спросила:
— Как же эти русские инженеры… я забыла их фамилию, два брата, они были в Нью-Йорке… как они теперь будут продолжать строительство?
— А вы думаете, что кто-нибудь из них еще существует?
О'Кими слушала Муцикаву с беспечностью ребенка.
— Раньше вы проявляли большой интерес к судьбе этого неудачливого инженера, — продолжал Муцикава, не дождавшись ответа.
— Как? — улыбнулась О'Кими. — Разве я интересовалась?
— Успокойтесь, Кими-тян, госпожа, прошу простить меня. Интересующий вас инженер Корнев-младший жив. Он поступил как трус.
Муцикава опять посмотрел на ничего не выражавшее лицо О'Кими.
— Он поступил как трус, — продолжал Муцикава, все более раздражаясь. — Он, Корнев-младший, испугался первого же шторма. Он бросил, извините меня, трубу туннеля в море. Она пошла ко дну. Я сожалею…
Девушка ловко сбивала былинки концом посоха. Отсутствие какого-либо внимания к его словам злило Муцикаву. В нем поднимался мучительный гнев. И, словно стараясь разжечь его, он продолжал:
— Это, конечно, была легкомысленная идея. Даже русские поняли это теперь. Строительство ликвидировано.
Неужели все это действительно безразлично О'Кими? Неужели она забыла о русском инженере? Разве судьба строительства теперь нисколько не занимает ее? Сердце Муцикавы радостно сжалось. Он готов был верить, что гора Фудзи-сан действительно священна. О, счастье японца! Оно всегда связано с выполнением древних обычаев.
Муцикава радостно посмотрел на О'Кими. Она улыбнулась ему. Они поднимались по крутой тропинке. Муцикава подошел к девушке и протянул руку, чтобы помочь ей подняться на камень. О'Кими благодарно взглянула на него.
От ощущения нежной теплоты ее руки сердце Муцикавы заколотилось. Он смотрел по сторонам, и все казалось ему иным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
— Что же случилось? — проговорила Елена Антоновна.
Маленькая машина неслась по шоссе с совершенно недопустимой скоростью. Но это, по-видимому, не удовлетворяло Ивана Семеновича.
— Что ты ползешь, как улитка? — ворчал он. — И за что тебя только милиционеры штрафуют!
Аня молчала, закусив губу.
В одном месте шоссе делало петлю и сотню метров проходило по вершине холма. Аня вдруг направила машину через канаву, включив передние ведущие колеса. Иван Семенович и Степан подались вперед, потом откинулась назад. Автомашина брала невероятно крутой подъем.
— Давай, давай! — пробасил Иван Семенович.
Через несколько секунд машина снова мчалась по шоссе. Аня оглянулась на отца. Глаза ее были сейчас холодными, серьезными.
— Может быть, ты мне все-таки скажешь, что случилось? — неторопливо спросила она.
— Да что тут объяснять! — сердито закричал Седых. — Вот она, радиограмма о бедствии.
— О бедствии… — прошептала Аня.
— От капитана плавучего дока Терехова: при первом же шторме все сооружение идет ко дну. Что я говорил? Нельзя с корабля тысячекилометровую трубу спускать… Давай обгоняй ту машину, да смелей… Черное море — это не пруд. Вот оно, техническое легкомыслие!..
Аня, бледная, по-прежнему закусив губу, смотрела широко открытыми глазами прямо перед собой. Ветер поднимал пыльные смерчи. Автомобиль летел по левой стороне шоссе. Встречные машины шарахались от него.
— Для спасения дока и людей капитан Терехов требует разрешения сбросить трубу туннеля в море, — сказал сухим, приглушенным голосом Степан Григорьевич.
Машина резко вильнула, хотя она мчалась сейчас по пустому шоссе. Седых вцепился в переднее сиденье.
— Тише ты, сумасшедшая!
Ветер свистел в ушах, врываясь через открытые окна. Первые капли упали на лобовое стекло. Сквозь косые струи дождя дорога была видна как в тумане.
— И что же? — твердым, но чужим голосом спросила Аня.
— Да вот то, что твой Андрей упрямится. А кто лучше капитана Терехова море знает? Раз он требует сбросить туннель в море — значит, серьезно дело!
Аня упрямо молчала, но почему-то Степан Григорьевич стал отвечать на ее молчание.
— Видите ли, Анна Ивановна, мы строим опытный туннель. Наша цель — сблизиться с трудностями, изучить их, ибо…
— Что «ибо», «ибо»? — оглянулась назад Аня. — Что «ибо», «ибо»? — возвысила она голос. — Вы скажите, куда мы сейчас мчимся?
— Куда? — загремел Иван Семенович. — Сейчас по радио дам приказ сбросить трубы в море.
Завизжали тормоза. Иван Семенович и Степан Григорьевич резко качнулись вперед.
— Бешеная, совсем бешеная! — закричал Седых.
Машина стала посредине шоссе.
— Не поеду, — обернулась она. — Ни за что!
— Как не поеду? — заревел Седых. — Да я тебя!..
Рядом с машиной остановился мотоцикл с милиционером.
— Товарищ водитель, вы нарушили все правила. — Милиционер, откинув капюшон, взял под козырек. — Мне едва удалось вас догнать. Предъявите ваши права.
— Так ты не поедешь? — грозно спросил Седых, открывая дверцу.
— Ни за что!
— Анна Ивановна… — начал Степан Григорьевич.
— Товарищ водитель, ваши права, — настаивал милиционер.
Иван Семенович вылез на шоссе и с шумом захлопнул за собой дверцу.
— Вези! — неожиданно крикнул он милиционеру, взгромождаясь позади него.
Милиционер в первый момент был ошеломлен, но Седых протянул ему небольшую красную книжечку. По стеклу малолитражки стекали капли. Аня смотрела вслед удалявшемуся мотоциклу, до боли в пальцах вцепившись в прозрачное колесо руля.
Наконец она встряхнула головой, провела рукой по мокрым глазам и обернулась.
Сзади молча сидел Степан Григорьевич.
Глава третья. ФУДЗИ-САН
Со склона горы Фудзи море кажется разлившимся по небу. Высоко поднявшийся горизонт образует как бы гигантскую чашу, со дна которой возвышается священная гора. Чем выше, тем прозрачнее лазоревый хрусталь чаши, легче, неуловимее небесная синь, и не угадать в этих дымчатых красках, где море переходит в небо.
О'Кими, опершись на посох, мечтательно смотрела вдаль.
— Это так красиво!.. Я уже не раскаиваюсь, что пошла с вами, — обратилась она к своему спутнику.
— Я счастлив, О'Кими! Наконец-то я узнаю в вас истинную японку! Каждый японец должен совершить восхождение на священную гору Фудзи-сан.
— Вы невозможны, Муцикава, — пожала худенькими плечами О'Кими. — Вы разрушаете все очарование своими разговорами об обязанностях и долге.
— Извините, О'Кими, прошу прощения. Я никогда не осмелюсь сделать вам неприятное.
О'Кими опять повела плечиками и ничего не ответила. Муцикава терпеливо ждал.
— В Японии нет дали. Здесь воздух какой-то особенный, плотный, окрашенный. Он напоминает воду, когда ныряешь с открытыми глазами, только более разрежен. Но он также отнимает перспективу, делает все окружающее нереальным и поразительно красивым, — задумчиво сказала О'Кими, как бы разговаривая сама с собой.
Внизу, у подножия Фудзиямы, простиралась земля, усеянная островками крыш, блестящих после недавнего дождя. Они тонули в кудрявых облаках зелени, тронутой бледно-розовой проседью цветущих вишен.
— Только отсюда можно увидеть Японию такой, какой должен познать ее каждый японец, — сказал Муцикава, наклоняя голову. — К сожалению, извините, там, внизу, слишком много гнойных язв, грязи и нищеты. О, если бы только возможно было запретить осквернение японского пейзажа японской действительностью! Однако прошу прощения, я безмерно счастлив; что кончился дождь. Во время прошлых восхождений на Фудзи-сан из-за дождя и тумана отсюда нельзя было увидеть настоящую Японию. Но сегодня само небо оказывает мне благодеяние, сама природа за меня. Это вселяет в меня надежду, извините.
О'Кими постучала высоким посохом о землю:
— Пора, Муцикава, нам надо идти. Я уже отдохнула.
— Вы всегда спешите, Кими-тян. Всякий раз, когда я хочу сказать вам о том, что так мучительно давит мне сердце…
— Муци-тян, Муци-тян! — весело воскликнула девушка. — Смотрите на этих людей! Почему у них такие смешные звоночки?
— Ах, Кими-тян, — сказал Муцикава с укоризной, — вы настоящая «иностранная японка»! Звоночки «ре» отличают пилигримов от остальных путешественников, извините.
— Во Франции звоночки вешают на шею козам и коровам! — засмеялась О'Кими.
Муцикава вздрогнул.
— О'Кими! — возмущенно воскликнул он.
Не оглядываясь, девушка побежала вперед, легко преодолевая крутой подъем. Муцикава, опираясь на свой посох, шел следом.
Впереди и сзади двигались люди. Пользуясь хорошей погодой, старые и молодые японцы — кто для тренировки или удовольствия, кто по традиции или по религиозному обычаю — совершали восхождение на священную гору.
Вышедшие на день или два раньше спускались теперь вниз. О'Кими обратила внимание на японца с какой-то кошей. Он то появлялся, то исчезал за бесчисленными поворотами тропинки. Наконец около большого камня, напоминавшего постамент для статуи, они повстречались. Рикша, с обнаженным медным мускулистым торсом, нес на каких-то рогульках за спиной миловидную японку. Ее тоненькие ножки раскачивались в такт размеренной походке рикши. Она с равнодушным любопытством рассматривала туристов в европейских костюмах.
О'Кими свернула с тропинки.
— Земляника! — воскликнула она. — Муци-тян, идите скорей сюда!
— Кими-тян… Кими-тян… извините… — шептал Муцикава, смущенно оглядываясь по сторонам…
Рикша остановился, с изумлением глядя на девушку, собиравшую ягоды.
— Кими-тян, окажите благодеяние, перестаньте. Никто же не ест этого в Японии. Ведь вы же, извините, не в Европе.
— Ягоды такие вкусные, попробуйте! В Париже я всегда ходила на рынок, чтобы купить свежей земляники.
— Пойдемте, Кими-тян, окажите благодеяние! Мы обращаем на себя внимание путешественников. Хотя мы и одеты по-европейски, но каждый узнает в нас японцев.
— Вы невозможный человек! — воскликнула О'Кими бросая собранную землянику на дорожку. — Ну хорошо, идемте. — Она обиженно посмотрела на Муцикаву и пошла вперед. — Кажется, я никогда не привыкну к Японии! — горестно воскликнула она.
— Ах, Кими-тян, как далеки вы душой от нас! Я почувствовал это сразу же после вашего приезда в Токио, но убедился в этом только после вашего возвращения из Америки.
Ты для меня так недоступна стала,
Лишь издали любуюсь на тебя…
Ты далека, -
Как в Кацураги, на Такала,
Средь горных пиков облака.
Кими-тян, чем заслужил я этот исходящий от вас холод, который может убить даже цветущие вишни?
Девушка молчала, сбивая концом посоха головки цветов.
— Какой смешной обычай, — наконец заговорила она, — ставить на каждой пройденной станции штамп на посохе, чтобы потом гордиться перед знакомыми восхождением на гору!
— Вам все кажется смешным на родине, извините, — обиженно произнес Муцикава. — Европа отняла вас у меня, Кими-тян, — добавил он, оборачиваясь в сторону.
О'Кими положила подбородок на посох и задумчиво произнесла:
— Европа…
Вдали сгущался и темнел воздух. Приближались сумерки.
Муцикава пристально смотрел на ту, которую так долго считал своей невестой.
— И Америка, — жестко выговорил он. — Вас слишком увлекала нью-йоркская выставка, извините.
О'Кими молчала.
— Я знаю, — продолжал он, — что вы очень заинтересованы в судьбе некоторых экспонатов выставки. Поэтому, извините, я тоже следил за ними. Правда, я располагаю для этого большими, чем вы, возможностями.
— Что вы имеете в виду? — повернулась О'Кими.
— Я, простите меня, получил последние сведения о строительстве опытного подводного туннеля в России. Кажется, вы придаете ему особенное значение?
Муцикава, нагнувшись, заглянул в лицо девушки.
О'Кими равнодушно пожала плечами:
— Да? Разве вы замечали, что я интересуюсь техникой?.. Скажите, это туман поднимается там, по склону?
— Нет, это пар, извините! — раздраженно ответил Муцикава. — Ведь Фудзи-сан все еще горяч, особенно восточный склон.
— Да?
Молодые люди помолчали, потом снова двинулись в путь.
О'Кими не проявляла никакого интереса к начатому Муцикавой разговору. Тем не менее тот продолжал:
— Осмелюсь рассказать вам, хотя вы, вероятно, и сами читали об этом. Русские строили стратегический туннель в Черном море.
— Да, об этом что-то писали.
— Но, когда мы вернемся из нашего приятного путешествия, вы узнаете нечто неприятное.
— В самом деле? Что такое?
— Русские построили сорок километров туннеля…
— Разве это так неприятно? — искренне удивилась О'Кими.
— Ах нет! Теперь это уже не имеет никакого значения, извините.
— Почему?
— Инженер Корнев, прошу прощения… — Муцикава не спускал с О'Кими прищуренных глаз, — инженер Корнев-младший командовал плавучим доком, в котором собирали туннель…
— Да?
— Туннель погиб…
О'Кими шла вперед, не замедляя шага. Муцикава обогнал девушку, чтобы лучше наблюдать за ней.
— Туннель погиб. Разве вас это не интересует?
— Как жалко, — равнодушно сказала О'Кими.
— При первом же шторме плавучий док вместе с туннелем пошел ко дну.
Девушка небрежным тоном спросила:
— Как же эти русские инженеры… я забыла их фамилию, два брата, они были в Нью-Йорке… как они теперь будут продолжать строительство?
— А вы думаете, что кто-нибудь из них еще существует?
О'Кими слушала Муцикаву с беспечностью ребенка.
— Раньше вы проявляли большой интерес к судьбе этого неудачливого инженера, — продолжал Муцикава, не дождавшись ответа.
— Как? — улыбнулась О'Кими. — Разве я интересовалась?
— Успокойтесь, Кими-тян, госпожа, прошу простить меня. Интересующий вас инженер Корнев-младший жив. Он поступил как трус.
Муцикава опять посмотрел на ничего не выражавшее лицо О'Кими.
— Он поступил как трус, — продолжал Муцикава, все более раздражаясь. — Он, Корнев-младший, испугался первого же шторма. Он бросил, извините меня, трубу туннеля в море. Она пошла ко дну. Я сожалею…
Девушка ловко сбивала былинки концом посоха. Отсутствие какого-либо внимания к его словам злило Муцикаву. В нем поднимался мучительный гнев. И, словно стараясь разжечь его, он продолжал:
— Это, конечно, была легкомысленная идея. Даже русские поняли это теперь. Строительство ликвидировано.
Неужели все это действительно безразлично О'Кими? Неужели она забыла о русском инженере? Разве судьба строительства теперь нисколько не занимает ее? Сердце Муцикавы радостно сжалось. Он готов был верить, что гора Фудзи-сан действительно священна. О, счастье японца! Оно всегда связано с выполнением древних обычаев.
Муцикава радостно посмотрел на О'Кими. Она улыбнулась ему. Они поднимались по крутой тропинке. Муцикава подошел к девушке и протянул руку, чтобы помочь ей подняться на камень. О'Кими благодарно взглянула на него.
От ощущения нежной теплоты ее руки сердце Муцикавы заколотилось. Он смотрел по сторонам, и все казалось ему иным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75