сквозь зеленый полог листвы пробивалось солнце. Ланселет улыбнулся и коснулся лица Гвенвифар.
— Знаешь… я впервые просыпаюсь в твоих объятиях и ничего не боюсь. И потому я счастлив, несмотря ни на что… — Ланселет рассмеялся, и в его смехе прозвучал отголосок безумия. В его седых волосах запутались сухие листья, и в бороде была листва, а туника безнадежно измялась. Гвенвифар провела рукой по голове и поняла, что у нее в волосах тоже полно листвы и травинок. Гребня у Гвенвифар не было, но она кое-как расчесала волосы пальцами, заплела косы и перевязала их полосками ткани, оторванными от подола изорванной юбки.
— Ну мы и оборванцы! — со смехом произнесла Гвенвифар. — Кто теперь узнает в нас Верховную королеву и отважного Ланселета?
— Для тебя это важно?
— Нет, милый. Ни капельки.
Ланселет вытряхнул сор из волос и бороды.
— Мне, пожалуй, следует встать и поймать коня, — сказал он. — Может, тут поблизости отыщется какой-нибудь хутор, и мы сможем раздобыть там немного хлеба для тебя или глоток эля… При мне нет ни единой монеты, и вообще ничего ценного, не считая меча да еще вот этой штучки, — он коснулся маленькой золотой фибулы, которой была застегнута туника. — Так что сейчас мы с тобой — пара нищих. Но если нам удастся добраться до владений Пелинора… Мне там принадлежит дом — тот, в котором жили мы с Элейной, — там мы найдем и слуг, и золото, и сможем уехать за море. Ты поедешь со мной в Малую Британию?
— Поеду — куда ты захочешь, — прошептала Гвенвифар дрожащим голосом. В этот миг она говорила совершенно искренне; она готова была ехать с Ланселетом куда угодно: в Малую Британию, в Рим — да хоть на край света, лишь бы быть рядом с ним!
Она снова прижалась к возлюбленному и в его объятиях позабыла обо всем.
Но позднее, несколько часов спустя, когда Ланселет усадил ее на коня и они неспешно двинулись прочь, Гвенвифар погрузилась в тревожные раздумья. Да, несомненно, они могут покинуть Британию. Но слухи о том, что стряслось прошлой ночью, разойдутся повсюду, навлекая на Артура позор и презрение, и ему придется разыскать их, куда бы они ни сбежали — ради спасения собственной чести. А Ланселет рано или поздно, но узнает, что убил друга, что был ему дороже всех на свете — всех, кроме самого Артура. Ланселет совершил это, ослепленный безумием, но Гвенвифар знала, что он все равно будет терзаться от горя и вины, и всякий раз, глядя на нее, будет вспоминать не о том, что она — его возлюбленная, а о том, что из-за нее он, сам того не ведая, убил друга и что из-за нее он предал Артура. Если из-за нее Ланселету еще и придется вступить в войну с Артуром, он ее возненавидит…
Нет. Он по-прежнему будет любить ее, но никогда не сможет забыть, чью кровь он пролил ради того, чтобы обладать ею. И ни любовь, ни ненависть в его душе так и не сумеют одержать верх, и он будет жить, раздираемый надвое; и настанет день, когда они разорвут его разум в клочья, и он снова лишится рассудка. Гвенвифар прижалась к Ланселету, ощущая тепло его тела, и заплакала. Впервые она осознала, что на самом деле она сильнее Ланселета, и эта мысль была для нее, что рана в сердце.
И потому, когда они снова остановились, глаза ее уже были сухи, но Гвенвифар знала, что отныне сердце ее никогда не перестанет стенать и скорбеть.
— Я не поеду с тобой за море, Ланселет, — сказала Гвенвифар. — Я не желаю ввергать соратников в раздоры. Иначе к тому дню, когда… когда Мордред возьмется за свое, все они перессорятся. А в тот день Артуру понадобятся все его друзья, сколько их ни есть. Я не хочу быть такой, как та леди, жившая в древности — ну, та красавица из саги, которую ты частенько рассказывал. Как там ее звали — Елена? Та, из-за которой все короли и рыцари поубивали друг друга под Троей.
— Но что же ты будешь делать?
Гвенвифар изо всех сил старалась не слышать этого, но все-таки услышала: наряду с горем и замешательством в голосе Ланселета прозвучало облегчение.
— Отвези меня в Гластонбери, — сказала она. — Я в юности училась в тамошнем монастыре. Туда я и отправлюсь и скажу монахиням, что это злословие людское привело к тому, что вы с Артуром поссорились из-за меня. Потом, немного погодя, я отправлю Артуру весть, чтоб он знал, где я, и знал, что я не с тобой. И тогда он сможет помириться с тобой, и честь его не пострадает.
— Нет! — попытался возразить Ланселет. — Нет, я не могу расстаться с тобой.
Но Гвенвифар поняла — и сердце у нее упало, — что она без труда сумеет переубедить его. Наверное, несмотря на все доводы разума, она все-таки надеялась, что Ланселет станет бороться за нее, что его воля и страсть преодолеют все преграды, и он вправду увезет ее в Малую Британию. Но от Ланселета нельзя было ожидать подобного. Он не в силах был изменить себя; и каким бы он ни был — он ничуть не изменился с тех самых пор, когда Гвенвифар полюбила его. Каким он был, таким он и остался, и таким она и будет любить его — до самой смерти. В конце концов Ланселет сдался, перестал отговаривать Гвенвифар и свернул на дорогу, ведущую в Гластонбери.
Когда Ланселет и Гвенвифар наконец-то вошли в лодку, что должна была перевезти их на остров, лежащая на воде тень церкви уже была по-вечернему длинной, и над озером плыл «Ангелюс» — колокольный звон, призывающий к чтению молитвы Богородице. Гвенвифар склонила голову и зашептала слова молитвы.
«Мария, святая Матерь Божья, смилуйся надо мной, грешной…» И на миг Королеве почудилось, будто ее осиял нездешний свет — как в тот день, когда в пиршественной зале Камелота явлен был Грааль. Ланселет, понурившись, сидел на носу ладьи. С того мгновения, как Гвенвифар объявила о своем решении, он ни разу не коснулся ее, и Гвен была лишь рада тому; одного-единственного его прикосновения хватило бы, чтоб вся ее решимость исчезла без следа. На Озеро лег туман, и Гвенвифар вдруг померещилась тень, похожая на тень их собственной лодки — ладья, затянутая черной тканью, с черным силуэтом человека, восседающего на носу, — но нет. Это была тень, всего лишь тень…
Днище лодки скрежетнуло по песку. Ланселет помог Гвенвифар выбраться на берег.
— Гвенвифар — ты окончательно решила?
— Да, — отозвалась она, стараясь вложить в свой голос ту уверенность, которой на самом деле не ощущала.
— Тогда я провожу тебя до ворот монастыря, — сказал Ланселет, и Гвенвифар вдруг с необыкновенной ясностью осознала, что это потребовало от него куда большего мужества, чем все убийства, совершенные ради нее.
Старая настоятельница монастыря узнала Верховную королеву; возвращение Гвенвифар повергло ее в ужас и изумление. Но Гвенвифар рассказала настоятельнице, что злословие людское привело к тому, что Артур и Ланселет поссорились из-за нее, и потому она решила бежать и скрыться в монастыре, дабы дать им возможность уладить ссору.
Старуха-настоятельница погладила королеву по щеке — как будто перед ней вновь очутилась малышка Гвенвифар, воспитанница монастыря.
— Ты можешь оставаться здесь столько, сколько захочешь, дочь моя. Если пожелаешь, то и навсегда. Мы, служительницы Божьи, не отталкиваем никого, кто приходит к нам. Но здесь ты будешь не королевой, а всего лишь одной из сестер, — предупредила настоятельница.
Гвенвифар вздохнула с искренним облегчением. До этого самого мига она не осознавала, до чего же это тяжкая ноша — быть королевой.
— Я должна попрощаться с моим рыцарем, благословить его и велеть помириться с моим супругом.
Настоятельница степенно кивнула.
— В нынешние времена нашему доброму королю Артуру нужен каждый из его рыцарей — и уж конечно, ему трудно будет обойтись без доблестного сэра Ланселета.
Гвенвифар вышла в монастырскую приемную. Ланселет беспокойно расхаживал взад-вперед. Он схватил Гвенвифар за руки.
— Гвенвифар, я не в силах этого вынести! Неужто я действительно должен распрощаться с тобою здесь? Госпожа моя, любовь моя — неужто это необходимо?
— Да, необходимо, — безжалостно отозвалась Гвенвифар, осознавая, что сейчас она впервые действует, не заботясь о себе. — Твое сердце всегда принадлежало Артуру, милый мой. Мне часто думалось, что единственный наш грех не в том, что мы полюбили друг друга, а в том, что я встала меж тобою и Артуром и разрушила любовь, которую вы питали друг к другу.
«О, если б все могло остаться так, как в ту ночь Белтайна, когда чары Моргейны объединили нас троих, — в том было бы куда меньше греха! — подумала Гвенвифар. — Грех был не в том, что мы возлежали вместе, а в раздоре, умалившем любовь».
— Я отсылаю тебя обратно к Артуру, ненаглядный мой. Передай ему, что я любила его, несмотря ни на что.
Лицо Ланселета преобразилось почти до неузнаваемости.
— Теперь я понял это, — отозвался он. — И понял, что тоже любил его, невзирая ни на что, — и всегда чувствовал, что тем самым причиняю зло тебе…
Ланселет качнулся к Гвенвифар, желая поцеловать ее — но здесь, в монастыре, это было неуместно. И потому он лишь склонил голову.
— Раз ты остаешься в доме Божьем, молись за меня, леди.
«Моя любовь к тебе — вот моя молитва, — подумала Гвенвифар. — Любовь — единственная молитва, которую я знаю». Никогда еще она не любила Ланселета столь сильно, как в этот миг; потом хлопнула дверь, беспощадно отсекая все, что осталось за ней, и Гвенвифар ощутила, как стены смыкаются вокруг нее, подобно ловушке.
Сколь безопасно она себя чувствовала средь этих стен в былые дни, давно оставшиеся в прошлом! Они казались тогда такой надежной защитой… Теперь же Гвенвифар осознала, что ей предстоит остаться здесь до самой смерти. «Когда я была свободна, — подумала она, — я страшилась своей свободы и не ценила ее. А теперь, когда я научилась любить ее и стремиться к ней, я отказалась от нее — ради своей любви». Гвенвифар смутно ощущала, что поступила правильно: свобода — достойный дар и жертва Господу. Но все же, идя по монастырю, она никак не могла отделаться от ощущения захлопнувшейся клетки.
«Ради моей любви. И ради любви Господней», — подумала Гвенвифар и почувствовала, как в ней проклюнулся первый росток душевного покоя. Ланселет отправится в ту церковь, где умер Галахад, и помолится там. Быть может, он вспомнит тот день, когда туманы Авалона расступились, и они втроем — она сама, Ланселет и Моргейна — заблудившись, шли по колено в озерной воде. При мысле о Моргейне в душе Гвенвифар вдруг вспыхнули любовь и нежность. «Мария, святая Матерь Божья, не покинь ее. Пусть она придет к тебе, когда настанет срок…»
«Стены, эти стены — они лишат меня рассудка. Я никогда больше не буду свободной…» Нет. Ради своей любви и ради любви Господней она научится снова любить эти стены. Сложив руки в молитвенном жесте, Гвенвифар прошла по монастырю к дому, в котором обитали монахини, и скрылась в нем — навсегда.
ТАК ПОВЕСТВУЕТ МОРГЕЙНА
Я думала, что лишилась Зрения; Вивиана отказалась от него, еще когда была младше меня, и избрала себе преемницу. Но некому было воссесть на престол Владычицы после меня, и некому было воззвать к Богине. Я видела, как умерла Ниниана, и ничего не могла поделать — даже пальцем не могла шевельнуть.
Я выпустила это чудовище в мир и молча смирилась с теми деяниями, что должны были заставить его бросить вызов Королю-Оленю. И я видела из своей дали, как разрушили храм на Драконьем острове, и как началась охота на оленей — без любви, без вызова, без обращения к той, что сотворила оленей: просто стрела, прилетевшая из зарослей, или удар копья. И на народ Ее чужаки тоже охотились, словно на оленей. Течение сил в мире изменялось. Иногда я видела Камелот, уходящий в туман, и войны, бушующие вокруг, и новых врагов, выжигающих и опустошающих побережье — норманнов… Новый мир. Новые боги…
Воистину, Богиня ушла — даже с Авалона, — и я, смертная, осталась одна…
И все же однажды ночью меня посетил некий сон, некое видение, некий обрывок Зрения — я увидела это в зеркале в ночь новолуния.
Сперва я видела лишь войны, терзающие страну. Я так никогда и не узнала, что же произошло меж Артуром и Гвидионом после того, как Ланселет и Гвенвифар бежали из Камелота, но вражда расколола соратников, а Гавейна и Ланселета разделила кровная месть. Позднее, уже находясь при смерти, Гавейн простил Ланселета — он всегда был великодушен. Он умолял Артура помириться с Ланселетом и призвать его вернуться в Камелот. Но было поздно. Теперь даже Ланселету было не под силу собрать воедино легион Артура, ибо многие пошли за Гвидионом; на его стороне теперь выступала добрая половина людей Артура, и большая часть саксов, и даже отдельные изменники-северяне. И в тот час перед рассветом зеркало прояснилось, и в таинственном, нездешнем свете я наконец-то увидела лицо моего сына. Он медленно поворачивался из стороны в сторону, вглядываясь в темноту, и в руках у него был меч…
Он, как в свое время Артур, шел бросить вызов Королю-Оленю. Я и забыла, что Гвидион невысок ростом, как Ланселет. Эльфийская Стрела — так саксы прозвали Ланселета;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
— Знаешь… я впервые просыпаюсь в твоих объятиях и ничего не боюсь. И потому я счастлив, несмотря ни на что… — Ланселет рассмеялся, и в его смехе прозвучал отголосок безумия. В его седых волосах запутались сухие листья, и в бороде была листва, а туника безнадежно измялась. Гвенвифар провела рукой по голове и поняла, что у нее в волосах тоже полно листвы и травинок. Гребня у Гвенвифар не было, но она кое-как расчесала волосы пальцами, заплела косы и перевязала их полосками ткани, оторванными от подола изорванной юбки.
— Ну мы и оборванцы! — со смехом произнесла Гвенвифар. — Кто теперь узнает в нас Верховную королеву и отважного Ланселета?
— Для тебя это важно?
— Нет, милый. Ни капельки.
Ланселет вытряхнул сор из волос и бороды.
— Мне, пожалуй, следует встать и поймать коня, — сказал он. — Может, тут поблизости отыщется какой-нибудь хутор, и мы сможем раздобыть там немного хлеба для тебя или глоток эля… При мне нет ни единой монеты, и вообще ничего ценного, не считая меча да еще вот этой штучки, — он коснулся маленькой золотой фибулы, которой была застегнута туника. — Так что сейчас мы с тобой — пара нищих. Но если нам удастся добраться до владений Пелинора… Мне там принадлежит дом — тот, в котором жили мы с Элейной, — там мы найдем и слуг, и золото, и сможем уехать за море. Ты поедешь со мной в Малую Британию?
— Поеду — куда ты захочешь, — прошептала Гвенвифар дрожащим голосом. В этот миг она говорила совершенно искренне; она готова была ехать с Ланселетом куда угодно: в Малую Британию, в Рим — да хоть на край света, лишь бы быть рядом с ним!
Она снова прижалась к возлюбленному и в его объятиях позабыла обо всем.
Но позднее, несколько часов спустя, когда Ланселет усадил ее на коня и они неспешно двинулись прочь, Гвенвифар погрузилась в тревожные раздумья. Да, несомненно, они могут покинуть Британию. Но слухи о том, что стряслось прошлой ночью, разойдутся повсюду, навлекая на Артура позор и презрение, и ему придется разыскать их, куда бы они ни сбежали — ради спасения собственной чести. А Ланселет рано или поздно, но узнает, что убил друга, что был ему дороже всех на свете — всех, кроме самого Артура. Ланселет совершил это, ослепленный безумием, но Гвенвифар знала, что он все равно будет терзаться от горя и вины, и всякий раз, глядя на нее, будет вспоминать не о том, что она — его возлюбленная, а о том, что из-за нее он, сам того не ведая, убил друга и что из-за нее он предал Артура. Если из-за нее Ланселету еще и придется вступить в войну с Артуром, он ее возненавидит…
Нет. Он по-прежнему будет любить ее, но никогда не сможет забыть, чью кровь он пролил ради того, чтобы обладать ею. И ни любовь, ни ненависть в его душе так и не сумеют одержать верх, и он будет жить, раздираемый надвое; и настанет день, когда они разорвут его разум в клочья, и он снова лишится рассудка. Гвенвифар прижалась к Ланселету, ощущая тепло его тела, и заплакала. Впервые она осознала, что на самом деле она сильнее Ланселета, и эта мысль была для нее, что рана в сердце.
И потому, когда они снова остановились, глаза ее уже были сухи, но Гвенвифар знала, что отныне сердце ее никогда не перестанет стенать и скорбеть.
— Я не поеду с тобой за море, Ланселет, — сказала Гвенвифар. — Я не желаю ввергать соратников в раздоры. Иначе к тому дню, когда… когда Мордред возьмется за свое, все они перессорятся. А в тот день Артуру понадобятся все его друзья, сколько их ни есть. Я не хочу быть такой, как та леди, жившая в древности — ну, та красавица из саги, которую ты частенько рассказывал. Как там ее звали — Елена? Та, из-за которой все короли и рыцари поубивали друг друга под Троей.
— Но что же ты будешь делать?
Гвенвифар изо всех сил старалась не слышать этого, но все-таки услышала: наряду с горем и замешательством в голосе Ланселета прозвучало облегчение.
— Отвези меня в Гластонбери, — сказала она. — Я в юности училась в тамошнем монастыре. Туда я и отправлюсь и скажу монахиням, что это злословие людское привело к тому, что вы с Артуром поссорились из-за меня. Потом, немного погодя, я отправлю Артуру весть, чтоб он знал, где я, и знал, что я не с тобой. И тогда он сможет помириться с тобой, и честь его не пострадает.
— Нет! — попытался возразить Ланселет. — Нет, я не могу расстаться с тобой.
Но Гвенвифар поняла — и сердце у нее упало, — что она без труда сумеет переубедить его. Наверное, несмотря на все доводы разума, она все-таки надеялась, что Ланселет станет бороться за нее, что его воля и страсть преодолеют все преграды, и он вправду увезет ее в Малую Британию. Но от Ланселета нельзя было ожидать подобного. Он не в силах был изменить себя; и каким бы он ни был — он ничуть не изменился с тех самых пор, когда Гвенвифар полюбила его. Каким он был, таким он и остался, и таким она и будет любить его — до самой смерти. В конце концов Ланселет сдался, перестал отговаривать Гвенвифар и свернул на дорогу, ведущую в Гластонбери.
Когда Ланселет и Гвенвифар наконец-то вошли в лодку, что должна была перевезти их на остров, лежащая на воде тень церкви уже была по-вечернему длинной, и над озером плыл «Ангелюс» — колокольный звон, призывающий к чтению молитвы Богородице. Гвенвифар склонила голову и зашептала слова молитвы.
«Мария, святая Матерь Божья, смилуйся надо мной, грешной…» И на миг Королеве почудилось, будто ее осиял нездешний свет — как в тот день, когда в пиршественной зале Камелота явлен был Грааль. Ланселет, понурившись, сидел на носу ладьи. С того мгновения, как Гвенвифар объявила о своем решении, он ни разу не коснулся ее, и Гвен была лишь рада тому; одного-единственного его прикосновения хватило бы, чтоб вся ее решимость исчезла без следа. На Озеро лег туман, и Гвенвифар вдруг померещилась тень, похожая на тень их собственной лодки — ладья, затянутая черной тканью, с черным силуэтом человека, восседающего на носу, — но нет. Это была тень, всего лишь тень…
Днище лодки скрежетнуло по песку. Ланселет помог Гвенвифар выбраться на берег.
— Гвенвифар — ты окончательно решила?
— Да, — отозвалась она, стараясь вложить в свой голос ту уверенность, которой на самом деле не ощущала.
— Тогда я провожу тебя до ворот монастыря, — сказал Ланселет, и Гвенвифар вдруг с необыкновенной ясностью осознала, что это потребовало от него куда большего мужества, чем все убийства, совершенные ради нее.
Старая настоятельница монастыря узнала Верховную королеву; возвращение Гвенвифар повергло ее в ужас и изумление. Но Гвенвифар рассказала настоятельнице, что злословие людское привело к тому, что Артур и Ланселет поссорились из-за нее, и потому она решила бежать и скрыться в монастыре, дабы дать им возможность уладить ссору.
Старуха-настоятельница погладила королеву по щеке — как будто перед ней вновь очутилась малышка Гвенвифар, воспитанница монастыря.
— Ты можешь оставаться здесь столько, сколько захочешь, дочь моя. Если пожелаешь, то и навсегда. Мы, служительницы Божьи, не отталкиваем никого, кто приходит к нам. Но здесь ты будешь не королевой, а всего лишь одной из сестер, — предупредила настоятельница.
Гвенвифар вздохнула с искренним облегчением. До этого самого мига она не осознавала, до чего же это тяжкая ноша — быть королевой.
— Я должна попрощаться с моим рыцарем, благословить его и велеть помириться с моим супругом.
Настоятельница степенно кивнула.
— В нынешние времена нашему доброму королю Артуру нужен каждый из его рыцарей — и уж конечно, ему трудно будет обойтись без доблестного сэра Ланселета.
Гвенвифар вышла в монастырскую приемную. Ланселет беспокойно расхаживал взад-вперед. Он схватил Гвенвифар за руки.
— Гвенвифар, я не в силах этого вынести! Неужто я действительно должен распрощаться с тобою здесь? Госпожа моя, любовь моя — неужто это необходимо?
— Да, необходимо, — безжалостно отозвалась Гвенвифар, осознавая, что сейчас она впервые действует, не заботясь о себе. — Твое сердце всегда принадлежало Артуру, милый мой. Мне часто думалось, что единственный наш грех не в том, что мы полюбили друг друга, а в том, что я встала меж тобою и Артуром и разрушила любовь, которую вы питали друг к другу.
«О, если б все могло остаться так, как в ту ночь Белтайна, когда чары Моргейны объединили нас троих, — в том было бы куда меньше греха! — подумала Гвенвифар. — Грех был не в том, что мы возлежали вместе, а в раздоре, умалившем любовь».
— Я отсылаю тебя обратно к Артуру, ненаглядный мой. Передай ему, что я любила его, несмотря ни на что.
Лицо Ланселета преобразилось почти до неузнаваемости.
— Теперь я понял это, — отозвался он. — И понял, что тоже любил его, невзирая ни на что, — и всегда чувствовал, что тем самым причиняю зло тебе…
Ланселет качнулся к Гвенвифар, желая поцеловать ее — но здесь, в монастыре, это было неуместно. И потому он лишь склонил голову.
— Раз ты остаешься в доме Божьем, молись за меня, леди.
«Моя любовь к тебе — вот моя молитва, — подумала Гвенвифар. — Любовь — единственная молитва, которую я знаю». Никогда еще она не любила Ланселета столь сильно, как в этот миг; потом хлопнула дверь, беспощадно отсекая все, что осталось за ней, и Гвенвифар ощутила, как стены смыкаются вокруг нее, подобно ловушке.
Сколь безопасно она себя чувствовала средь этих стен в былые дни, давно оставшиеся в прошлом! Они казались тогда такой надежной защитой… Теперь же Гвенвифар осознала, что ей предстоит остаться здесь до самой смерти. «Когда я была свободна, — подумала она, — я страшилась своей свободы и не ценила ее. А теперь, когда я научилась любить ее и стремиться к ней, я отказалась от нее — ради своей любви». Гвенвифар смутно ощущала, что поступила правильно: свобода — достойный дар и жертва Господу. Но все же, идя по монастырю, она никак не могла отделаться от ощущения захлопнувшейся клетки.
«Ради моей любви. И ради любви Господней», — подумала Гвенвифар и почувствовала, как в ней проклюнулся первый росток душевного покоя. Ланселет отправится в ту церковь, где умер Галахад, и помолится там. Быть может, он вспомнит тот день, когда туманы Авалона расступились, и они втроем — она сама, Ланселет и Моргейна — заблудившись, шли по колено в озерной воде. При мысле о Моргейне в душе Гвенвифар вдруг вспыхнули любовь и нежность. «Мария, святая Матерь Божья, не покинь ее. Пусть она придет к тебе, когда настанет срок…»
«Стены, эти стены — они лишат меня рассудка. Я никогда больше не буду свободной…» Нет. Ради своей любви и ради любви Господней она научится снова любить эти стены. Сложив руки в молитвенном жесте, Гвенвифар прошла по монастырю к дому, в котором обитали монахини, и скрылась в нем — навсегда.
ТАК ПОВЕСТВУЕТ МОРГЕЙНА
Я думала, что лишилась Зрения; Вивиана отказалась от него, еще когда была младше меня, и избрала себе преемницу. Но некому было воссесть на престол Владычицы после меня, и некому было воззвать к Богине. Я видела, как умерла Ниниана, и ничего не могла поделать — даже пальцем не могла шевельнуть.
Я выпустила это чудовище в мир и молча смирилась с теми деяниями, что должны были заставить его бросить вызов Королю-Оленю. И я видела из своей дали, как разрушили храм на Драконьем острове, и как началась охота на оленей — без любви, без вызова, без обращения к той, что сотворила оленей: просто стрела, прилетевшая из зарослей, или удар копья. И на народ Ее чужаки тоже охотились, словно на оленей. Течение сил в мире изменялось. Иногда я видела Камелот, уходящий в туман, и войны, бушующие вокруг, и новых врагов, выжигающих и опустошающих побережье — норманнов… Новый мир. Новые боги…
Воистину, Богиня ушла — даже с Авалона, — и я, смертная, осталась одна…
И все же однажды ночью меня посетил некий сон, некое видение, некий обрывок Зрения — я увидела это в зеркале в ночь новолуния.
Сперва я видела лишь войны, терзающие страну. Я так никогда и не узнала, что же произошло меж Артуром и Гвидионом после того, как Ланселет и Гвенвифар бежали из Камелота, но вражда расколола соратников, а Гавейна и Ланселета разделила кровная месть. Позднее, уже находясь при смерти, Гавейн простил Ланселета — он всегда был великодушен. Он умолял Артура помириться с Ланселетом и призвать его вернуться в Камелот. Но было поздно. Теперь даже Ланселету было не под силу собрать воедино легион Артура, ибо многие пошли за Гвидионом; на его стороне теперь выступала добрая половина людей Артура, и большая часть саксов, и даже отдельные изменники-северяне. И в тот час перед рассветом зеркало прояснилось, и в таинственном, нездешнем свете я наконец-то увидела лицо моего сына. Он медленно поворачивался из стороны в сторону, вглядываясь в темноту, и в руках у него был меч…
Он, как в свое время Артур, шел бросить вызов Королю-Оленю. Я и забыла, что Гвидион невысок ростом, как Ланселет. Эльфийская Стрела — так саксы прозвали Ланселета;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50