.. И когда они все эти факты в одну груду свалят, и начнут мозговать над ними, что бы все это вместе значило, они до самых нехороших идей додуматься могут.
И, конечно, пожалуют они сюда. А тут их Мишка встретит. Мишка, которого Татьяна уже так приманила, что он, поди, без пяти минут её любовником себя считает. И разговаривать с бандюгами будет соответственно такого форсу напустив, как будто он, для разговора с ними, только что из хозяйкиной постели выбрался, а потому имеет полное право за все, что в доме происходит, отвечать, и самостоятельно все проблемы и вопросы решать и улаживать. Не сможет Мишка, по пижонской своей натуре, от такого подыгрыша на публику удержаться, никак не сможет. Против его воли это произойдет. А если постарается обуздывать себя, чтобы по его вине пустые наговоры про Татьяну не пошли по округе, ведь несправедливо это будет, а в чувстве справедливости Мишке не отказать, крепко оно в нем сидит, да и девку в чужих глазах позорить и ронять для парня негоже, так ещё хлеще получится. Глядя, как усердно он самодовольство пытается спрятать, которое из него так и брызжет, бандиты тем более проникнутся убеждением, что его, жеребца неутомимого, хозяйка дома в любовники подобрала, свою мужскую сущность тешить, и отсюда все мои собственные связи и контакты с хозяйкой. Мол, и то понятно, почему она всю ночь привечала, поила и кормила, и почему она мне тысячу рублей отвалила, и почему, труп "таджички" обнаружив, я к ней за помощью и советом кинулся... К кому ж ещё кинуться, как не к сыновней полюбовнице, у которой и деньги водятся, и башка есть на плечах? И которая, ради слабости на Мишкин пулемет "максим", без передыху очередями крупнокалиберными бить готовый, поможет, конечно, его батьке труп перезаховать, чтобы батьке с милицией связываться не пришлось... И задумаются они, а стоит ли меня сразу в тюрьму отправлять. Может, лучше через меня на хозяйку дома воздействовать, чтобы она подобру-поздорову им дом отписала? Потом-то, конечно, будут они мыслить, нас всех все равно надо будет прибрать, потому что слишком много мы знаем, но сперва желательно, чтобы все документы на дом им выправили законным порядком, и как бы без принуждения... Вот и возьмут они паузу на раздумье, хотя бы в несколько часов паузу, и не будут слишком усердно меня искать. А нам только эта пауза и нужна, если Татьяне поверить, что после этой паузы все хорошо будет.
Такая вот политика получается, понимаете. Деревенская политика, в которой, так же, как в международной, разбираться надо уметь, и без которой никуда не денешься. В международной политике мы, может, и профаны, а в нашей деревенской поднаторели достаточно, чтобы предсказать: если то-то и то-то произойдет, то такие-то и такие-то слухи и сплетни вокруг этого разбегутся, и к таким-то и таким-то последствиям эти слухи и сплетни приведут.
Другое дело, интересное и удивительное, что Татьяна в этой деревенской политике настолько соображала, чтобы верный ход избрать.
Вот я и говорю, что эту картину мы с Гришкой без дальних слов промеж себя представляли, и не было нам надобности рассусоливать, что там к чему.
Так Гришка, угукнув, подумал ещё и сказал:
- И все-таки, что-то тебе в этой идее не нравится, да?
- Ну, как тебе сказать... - тут мне пришлось задуматься, как бы поточнее объяснить, что я чувствую. - Мне не нравится, что все слишком складно подогнано. Это сам знаешь, как в нашей жизни бывает: если ты все просчитал, до последней тютельки, и план у тебя такой хороший, что залюбуешься, и все в нем учтено, то, как начнешь его исполнять, жизнь обязательно какую-нибудь пакость подбросит, которая весь твой план под откос пустит, от паровоза до последнего вагончика, и хорошо еще, если сам из-под обломков выберешься целым и невредимым. Так вот, не нравится мне, что в этом плане все слишком плотно подогнано, без пустых мест, на которых написано: "здесь можно притормозить и неожиданности расхлебать". Вот, пожалуй, главное, что меня не устраивает. И из-за чего мне несколько беспокойно.
- Философ ты, батя, - вздохнул Гришка. - Правильно тебя окрестили. А мне вот о другом думается. Не кажется тебе, что у Татьяны свои задние мысли имеются, что есть у неё свой интерес, который она никому не открывает, и что есть свой план, второй, непонятно куда и как завернутый, и что тот план, что она нам предложила, только как прикрытие этому основному плану ей важен? Мы вроде как пешки получаемся...
- Это уж как пить дать! - усмехнулся я.
- Ты это понимаешь? И так спокойно к этому относишься?
- А чего ж мне из-за этого нервничать? Это понятно, в чем её интерес. Она знает, что за этот дом можно хороший куш оторвать, и ей надо докопаться, в чем этот куш заключается. Может, она нас как наживку для бандитов использует, чтобы подманить их поближе и вытрясти из них все сведения. На её любовника и на батьку её любовника бандюги с радостью навалятся, чтобы через нас её достать. Тут-то она их и амкнет! Но в такой случае ей надо, по её игре, чтобы наживка целой и невредимой оставалась, чтобы с нами ничего не случилось. Есть и другой вариант. Мы ей нужны просто как дополнительная физическая сила, как подмога на всякий авось. Хоть она и на многое способна, но может побаиваться, что одна не сладит. Но и тогда она нас беречь будет: ведь нас мало, каждый человек на счету. Так что, как видишь, куда ни кинь, а беспокоиться нам не о чем.
- Угу, - опять буркнул Гришка. - Защищать, это ладно. Сбегать - это и не по-мужски, и... и, защищая её, мы ведь и Катерину защищать будем. Они с Татьяной сейчас получаются одной веревочкой повязаны, так?
- Все так, - сказал я. - Нам бы знать еще, куда эта путаница с "таджичкой" ведет... Например, почему бандюги не волнуются из-за тех, кто послан ими был Татьяну прибить, да и тело Шиндаря спрятать поосновательней... Ведь понимать должны, что что-то непредвиденное с их быками стряслось. И не очень хорошее что-то, факт.
- Потому и не рыпаются на их поиски, - резонно заметил Гришка. Считают, что если их быки где-то прокололись, то, естественно, на дно залегли, и искать их сейчас - это только и их, и себя милиции подставить. Мол, сами объявятся, когда волна притихнет.
- Тоже верно, - согласился я. - Вот видишь, как всему объяснение найдешь, так и видишь, что не совсем мы в капкане. Что передряга крутой получилась, это да, но из тех она передряг, из которых выкарабкиваются.
- Угу... - и Гришка вдруг спросил, на меня не глядя. - Батя, а как ты думаешь, Катерина, гордая она или нет?
- По мне, так гордая. По-хорошему гордая... А с чего ты вдруг?
- Да вот... - Гришка продолжал в стенку напротив себя глядеть. - Мы ж с ней говорили, естественно, пока тебя искали. Она, понимаешь, к священнику ходит...
- По ней можно догадаться, - кивнул я. - Ее легко представить в церкви, в платочке да со свечечкой.
- Ну, вот. Так священник ей все внушает, что она тот порог перешагнула, за которым не гордость, а гордыня начинается. Что, мол, надо ей к нормальной жизни стремиться, к мягкой такой, а она все жестко ставит, потому что хочет дедовские грехи искупить. И что нельзя так... ну, по-нашему говоря, рогом упираться. Она мне пересказала, в каких словах священник это выразил, да я всех этих красивых церковных слов не очень запомнил. А она, хоть и правой себя считает, но мучает это её все-таки. Что если она в грех гордыни впадет, то все её молитвы и все её пожертвования на церковь дедовской душе не помогут. Но идти по тому пути, который священник ей предлагает, семьей и детьми обзаведясь, она неправильным считает. А священник ещё говорит ей, что это от неверия. Мол, не верит она, что дедовскую душу хоть что-то может спасти, вот и ставит себя так, что, мол, даже и при таком деде я всех вас чище и лучше, потому что вся из себя церкви принадлежу. Вот это гордыней и называется. А вот если бы верила она, мол, в бесконечное милосердие Божье, то ей ни себе самой, ни другим ей бы ничего доказывать не требовалось, и спокойно бы она по жизни шла.
- Надо же! - сказал я. - И как она тебе все это поведала? Вы без году неделя знакомы, а такое даже ближайшим друзьям многолетним не приоткрывают. Сокровенным обычно считают, и чуть ли не стыдным. Ну, все то, что в душе делается.
- Да так вот, - Гришка плечами слегка двинул. - Поведала. Так что ты обо всем этом думаешь?
- А я в поповские дела не суюсь, - ответил я. - И тебе не советую. По мне, брехня все это. Что вы с Катериной общий язык нашли, факт. Что, если сговоритесь да спроворитесь, хорошей женой она тебе будет, факт. Что жена тебе вот такая нужна, тихая, но гордая, тоже факт. А получится у тебя жена, которая будет в церковь бегать, так тебе от этого скорее выйдет тепло, чем холодно. Потому что в церковь - это не на гулянки и не на сторону. А остальное, по-моему, тебя не должно касаться. В крайнем случае, Николаю Угоднику помолись. Он мужик отзывчивый, он вытянет, как всю Русь тянет.
- Ну, не знаю... - Гришка криво улыбнулся. - Мне кажется, не сговоримся мы с ней.
- Да сговоритесь. Обязательно сговоритесь. Ты только не отступай.
Гришка только вздохнул и головой покачал.
А я тем временем опять в окно глянул. И показалось мне... Да, вроде, Зинкино платье мелькнуло, далеко, за деревьями уже.
- Эй! - сказал я. - Куда это мамка намылилась?
- Мамка? - Гришка встал и тоже в окно поглядел. - Где ты мамку увидел?
- Так не видать уже, скрылась... А может, и вправду почудилось. Вот что, спущусь-ка я вниз. Погляжу, на месте она или нет.
И правда, неспокойно мне сделалось.
И поспешил я вниз, Гришка - за мной следом.
А там, за пиршественным нашим столом, сидит очнувшийся Константин, и всю снедь, которая на столе так и осталась, в себя заворачивает. Мы когда вошли, он как раз очистил тарелку от говядины и помидорно-луковой этой икры, стопарь водки опрокинул и бухнул на тарелку судака кусман здоровый, картошки отварной и все это растительным маслом обильно полил, а потом, секунду поразмыслив, ещё и салату из яиц, зеленого лука и сметаны в тарелку привалил.
- Здорово всем! - сказал он. - Пристраивайтесь! С утра малость перекусить - самое оно!..
- Ты скажи лучше, - спросил я, - мамка где? На месте или и впрямь ушла?
- Мамка? - Константин с недоумением на нас поглядел. - Ушла, конечно. Ты ж знаешь, она в чужих домах ночевать не любит. Если и прикемарит где, то обязательно, как глаза откроет, в родную кровать потопает, хоть посреди ночи, чтобы там остаток сна добирать. Мы с ней почти одновременно проснулись. Я ещё позавтракать ей предлагал, так она нет, ни в какую. Мол, сейчас домой, проспаться в своем уюте, а потом уж, когда проснусь, то и поем, а сейчас все равно кусок в горло не полезет. Ну, и пошла.
- Так чего ж ты её не остановил?
- А почему я должен был её останавливать? - совсем удивился Константин.
Ой, ё-моё, Господи Боже, хрен с прибором, японский городовой, сообразил я! Ведь Константин в то время, когда мы договаривались, что часов до двух дня в этом доме пробудем и никуда отсюда носу не покажем, богатырским сном спал, и все это мимо него прошло. А Зинку мы вообще в неведении держали! Вот и получилось, что она не знала, что домой идти нельзя, а он не знал, что мамку обязательно нужно останавливать!
Мы с Гришкой переглянулись, подумав об этом.
- Я побегу, верну её, - сказал я. - А ты растолкуй Константину, что к чему.
- Так, может, мы вместе с тобой двинем? - сказал Гришка.
- Да не надо! - махнул я рукой. - Там вряд ли какие неприятности ожидают. В конце концов, и рано еще, для любых визитов. Главное перехватить её, да сюда вернуть для порядку. Сам справлюсь.
И выкатился кубарем из дома, и заспешил по дорожке.
Спешу, но не бегу, потому что одышка меня одолевает, и на выходе уже из перелеска наткнулся я на Верку-почтальоншу.
- Здорово, Михалыч! - окликнула она. - Не знаешь, Татьяна Железнова это та, которую в дурном доме искать? Правильно я иду?
- Все точно, - ответил я. - А что такое?
- Да вот, телеграмма ей срочная. Надо прежде всей остальной почты занести.
- Погоди... - я остановился и нахмурился. - А сколько ж сейчас времени, что ты почту разносишь?
- Да восьмой час за половину уже перевалил. Самое время разносить.
Надо же! Больше половины восьмого! Это, значит, пока я на рассвет любовался, да потом с Гришкой неспешно беседовал, время незамеченным утекло!
- Топай прямо туда, - сказал я. - Там все сыновья мои, и Гришка, и Мишка и Константин. Кто-нибудь из них телеграмму возьмет и хозяйке отдаст.
- Сыновья твои там? - ехидно удивилась Верка - ну, такое удивление с подковырочкой изобразила. - Когда ж приехали? И почему не дома? Шабашку ночную нашли?
- Нашли шабашку - водяру хлебать, - и, не удержавшись, я брякнул. Все ведь молодежь, вот и задружились, Мишка с хозяйкой дома в особенности. А я уж прилип, присосался к источнику, должна ведь молодежь и старших уважить... А что за телеграмма-то? - мне любопытно стало. - Взглянуть можно?
- Да, вроде, сеструха имеется у Татьяны этой, и надо ей с этой сеструхой встретиться. Вот, смотри, - и Верка показала мне телеграмму. Хоть, вроде, и не положено, но, понимай, отблагодарить хотела за то, что я ей такую смачную сплетню подарил, которую, на сорочьем-то её хвосте, повсюду разносить можно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
И, конечно, пожалуют они сюда. А тут их Мишка встретит. Мишка, которого Татьяна уже так приманила, что он, поди, без пяти минут её любовником себя считает. И разговаривать с бандюгами будет соответственно такого форсу напустив, как будто он, для разговора с ними, только что из хозяйкиной постели выбрался, а потому имеет полное право за все, что в доме происходит, отвечать, и самостоятельно все проблемы и вопросы решать и улаживать. Не сможет Мишка, по пижонской своей натуре, от такого подыгрыша на публику удержаться, никак не сможет. Против его воли это произойдет. А если постарается обуздывать себя, чтобы по его вине пустые наговоры про Татьяну не пошли по округе, ведь несправедливо это будет, а в чувстве справедливости Мишке не отказать, крепко оно в нем сидит, да и девку в чужих глазах позорить и ронять для парня негоже, так ещё хлеще получится. Глядя, как усердно он самодовольство пытается спрятать, которое из него так и брызжет, бандиты тем более проникнутся убеждением, что его, жеребца неутомимого, хозяйка дома в любовники подобрала, свою мужскую сущность тешить, и отсюда все мои собственные связи и контакты с хозяйкой. Мол, и то понятно, почему она всю ночь привечала, поила и кормила, и почему она мне тысячу рублей отвалила, и почему, труп "таджички" обнаружив, я к ней за помощью и советом кинулся... К кому ж ещё кинуться, как не к сыновней полюбовнице, у которой и деньги водятся, и башка есть на плечах? И которая, ради слабости на Мишкин пулемет "максим", без передыху очередями крупнокалиберными бить готовый, поможет, конечно, его батьке труп перезаховать, чтобы батьке с милицией связываться не пришлось... И задумаются они, а стоит ли меня сразу в тюрьму отправлять. Может, лучше через меня на хозяйку дома воздействовать, чтобы она подобру-поздорову им дом отписала? Потом-то, конечно, будут они мыслить, нас всех все равно надо будет прибрать, потому что слишком много мы знаем, но сперва желательно, чтобы все документы на дом им выправили законным порядком, и как бы без принуждения... Вот и возьмут они паузу на раздумье, хотя бы в несколько часов паузу, и не будут слишком усердно меня искать. А нам только эта пауза и нужна, если Татьяне поверить, что после этой паузы все хорошо будет.
Такая вот политика получается, понимаете. Деревенская политика, в которой, так же, как в международной, разбираться надо уметь, и без которой никуда не денешься. В международной политике мы, может, и профаны, а в нашей деревенской поднаторели достаточно, чтобы предсказать: если то-то и то-то произойдет, то такие-то и такие-то слухи и сплетни вокруг этого разбегутся, и к таким-то и таким-то последствиям эти слухи и сплетни приведут.
Другое дело, интересное и удивительное, что Татьяна в этой деревенской политике настолько соображала, чтобы верный ход избрать.
Вот я и говорю, что эту картину мы с Гришкой без дальних слов промеж себя представляли, и не было нам надобности рассусоливать, что там к чему.
Так Гришка, угукнув, подумал ещё и сказал:
- И все-таки, что-то тебе в этой идее не нравится, да?
- Ну, как тебе сказать... - тут мне пришлось задуматься, как бы поточнее объяснить, что я чувствую. - Мне не нравится, что все слишком складно подогнано. Это сам знаешь, как в нашей жизни бывает: если ты все просчитал, до последней тютельки, и план у тебя такой хороший, что залюбуешься, и все в нем учтено, то, как начнешь его исполнять, жизнь обязательно какую-нибудь пакость подбросит, которая весь твой план под откос пустит, от паровоза до последнего вагончика, и хорошо еще, если сам из-под обломков выберешься целым и невредимым. Так вот, не нравится мне, что в этом плане все слишком плотно подогнано, без пустых мест, на которых написано: "здесь можно притормозить и неожиданности расхлебать". Вот, пожалуй, главное, что меня не устраивает. И из-за чего мне несколько беспокойно.
- Философ ты, батя, - вздохнул Гришка. - Правильно тебя окрестили. А мне вот о другом думается. Не кажется тебе, что у Татьяны свои задние мысли имеются, что есть у неё свой интерес, который она никому не открывает, и что есть свой план, второй, непонятно куда и как завернутый, и что тот план, что она нам предложила, только как прикрытие этому основному плану ей важен? Мы вроде как пешки получаемся...
- Это уж как пить дать! - усмехнулся я.
- Ты это понимаешь? И так спокойно к этому относишься?
- А чего ж мне из-за этого нервничать? Это понятно, в чем её интерес. Она знает, что за этот дом можно хороший куш оторвать, и ей надо докопаться, в чем этот куш заключается. Может, она нас как наживку для бандитов использует, чтобы подманить их поближе и вытрясти из них все сведения. На её любовника и на батьку её любовника бандюги с радостью навалятся, чтобы через нас её достать. Тут-то она их и амкнет! Но в такой случае ей надо, по её игре, чтобы наживка целой и невредимой оставалась, чтобы с нами ничего не случилось. Есть и другой вариант. Мы ей нужны просто как дополнительная физическая сила, как подмога на всякий авось. Хоть она и на многое способна, но может побаиваться, что одна не сладит. Но и тогда она нас беречь будет: ведь нас мало, каждый человек на счету. Так что, как видишь, куда ни кинь, а беспокоиться нам не о чем.
- Угу, - опять буркнул Гришка. - Защищать, это ладно. Сбегать - это и не по-мужски, и... и, защищая её, мы ведь и Катерину защищать будем. Они с Татьяной сейчас получаются одной веревочкой повязаны, так?
- Все так, - сказал я. - Нам бы знать еще, куда эта путаница с "таджичкой" ведет... Например, почему бандюги не волнуются из-за тех, кто послан ими был Татьяну прибить, да и тело Шиндаря спрятать поосновательней... Ведь понимать должны, что что-то непредвиденное с их быками стряслось. И не очень хорошее что-то, факт.
- Потому и не рыпаются на их поиски, - резонно заметил Гришка. Считают, что если их быки где-то прокололись, то, естественно, на дно залегли, и искать их сейчас - это только и их, и себя милиции подставить. Мол, сами объявятся, когда волна притихнет.
- Тоже верно, - согласился я. - Вот видишь, как всему объяснение найдешь, так и видишь, что не совсем мы в капкане. Что передряга крутой получилась, это да, но из тех она передряг, из которых выкарабкиваются.
- Угу... - и Гришка вдруг спросил, на меня не глядя. - Батя, а как ты думаешь, Катерина, гордая она или нет?
- По мне, так гордая. По-хорошему гордая... А с чего ты вдруг?
- Да вот... - Гришка продолжал в стенку напротив себя глядеть. - Мы ж с ней говорили, естественно, пока тебя искали. Она, понимаешь, к священнику ходит...
- По ней можно догадаться, - кивнул я. - Ее легко представить в церкви, в платочке да со свечечкой.
- Ну, вот. Так священник ей все внушает, что она тот порог перешагнула, за которым не гордость, а гордыня начинается. Что, мол, надо ей к нормальной жизни стремиться, к мягкой такой, а она все жестко ставит, потому что хочет дедовские грехи искупить. И что нельзя так... ну, по-нашему говоря, рогом упираться. Она мне пересказала, в каких словах священник это выразил, да я всех этих красивых церковных слов не очень запомнил. А она, хоть и правой себя считает, но мучает это её все-таки. Что если она в грех гордыни впадет, то все её молитвы и все её пожертвования на церковь дедовской душе не помогут. Но идти по тому пути, который священник ей предлагает, семьей и детьми обзаведясь, она неправильным считает. А священник ещё говорит ей, что это от неверия. Мол, не верит она, что дедовскую душу хоть что-то может спасти, вот и ставит себя так, что, мол, даже и при таком деде я всех вас чище и лучше, потому что вся из себя церкви принадлежу. Вот это гордыней и называется. А вот если бы верила она, мол, в бесконечное милосердие Божье, то ей ни себе самой, ни другим ей бы ничего доказывать не требовалось, и спокойно бы она по жизни шла.
- Надо же! - сказал я. - И как она тебе все это поведала? Вы без году неделя знакомы, а такое даже ближайшим друзьям многолетним не приоткрывают. Сокровенным обычно считают, и чуть ли не стыдным. Ну, все то, что в душе делается.
- Да так вот, - Гришка плечами слегка двинул. - Поведала. Так что ты обо всем этом думаешь?
- А я в поповские дела не суюсь, - ответил я. - И тебе не советую. По мне, брехня все это. Что вы с Катериной общий язык нашли, факт. Что, если сговоритесь да спроворитесь, хорошей женой она тебе будет, факт. Что жена тебе вот такая нужна, тихая, но гордая, тоже факт. А получится у тебя жена, которая будет в церковь бегать, так тебе от этого скорее выйдет тепло, чем холодно. Потому что в церковь - это не на гулянки и не на сторону. А остальное, по-моему, тебя не должно касаться. В крайнем случае, Николаю Угоднику помолись. Он мужик отзывчивый, он вытянет, как всю Русь тянет.
- Ну, не знаю... - Гришка криво улыбнулся. - Мне кажется, не сговоримся мы с ней.
- Да сговоритесь. Обязательно сговоритесь. Ты только не отступай.
Гришка только вздохнул и головой покачал.
А я тем временем опять в окно глянул. И показалось мне... Да, вроде, Зинкино платье мелькнуло, далеко, за деревьями уже.
- Эй! - сказал я. - Куда это мамка намылилась?
- Мамка? - Гришка встал и тоже в окно поглядел. - Где ты мамку увидел?
- Так не видать уже, скрылась... А может, и вправду почудилось. Вот что, спущусь-ка я вниз. Погляжу, на месте она или нет.
И правда, неспокойно мне сделалось.
И поспешил я вниз, Гришка - за мной следом.
А там, за пиршественным нашим столом, сидит очнувшийся Константин, и всю снедь, которая на столе так и осталась, в себя заворачивает. Мы когда вошли, он как раз очистил тарелку от говядины и помидорно-луковой этой икры, стопарь водки опрокинул и бухнул на тарелку судака кусман здоровый, картошки отварной и все это растительным маслом обильно полил, а потом, секунду поразмыслив, ещё и салату из яиц, зеленого лука и сметаны в тарелку привалил.
- Здорово всем! - сказал он. - Пристраивайтесь! С утра малость перекусить - самое оно!..
- Ты скажи лучше, - спросил я, - мамка где? На месте или и впрямь ушла?
- Мамка? - Константин с недоумением на нас поглядел. - Ушла, конечно. Ты ж знаешь, она в чужих домах ночевать не любит. Если и прикемарит где, то обязательно, как глаза откроет, в родную кровать потопает, хоть посреди ночи, чтобы там остаток сна добирать. Мы с ней почти одновременно проснулись. Я ещё позавтракать ей предлагал, так она нет, ни в какую. Мол, сейчас домой, проспаться в своем уюте, а потом уж, когда проснусь, то и поем, а сейчас все равно кусок в горло не полезет. Ну, и пошла.
- Так чего ж ты её не остановил?
- А почему я должен был её останавливать? - совсем удивился Константин.
Ой, ё-моё, Господи Боже, хрен с прибором, японский городовой, сообразил я! Ведь Константин в то время, когда мы договаривались, что часов до двух дня в этом доме пробудем и никуда отсюда носу не покажем, богатырским сном спал, и все это мимо него прошло. А Зинку мы вообще в неведении держали! Вот и получилось, что она не знала, что домой идти нельзя, а он не знал, что мамку обязательно нужно останавливать!
Мы с Гришкой переглянулись, подумав об этом.
- Я побегу, верну её, - сказал я. - А ты растолкуй Константину, что к чему.
- Так, может, мы вместе с тобой двинем? - сказал Гришка.
- Да не надо! - махнул я рукой. - Там вряд ли какие неприятности ожидают. В конце концов, и рано еще, для любых визитов. Главное перехватить её, да сюда вернуть для порядку. Сам справлюсь.
И выкатился кубарем из дома, и заспешил по дорожке.
Спешу, но не бегу, потому что одышка меня одолевает, и на выходе уже из перелеска наткнулся я на Верку-почтальоншу.
- Здорово, Михалыч! - окликнула она. - Не знаешь, Татьяна Железнова это та, которую в дурном доме искать? Правильно я иду?
- Все точно, - ответил я. - А что такое?
- Да вот, телеграмма ей срочная. Надо прежде всей остальной почты занести.
- Погоди... - я остановился и нахмурился. - А сколько ж сейчас времени, что ты почту разносишь?
- Да восьмой час за половину уже перевалил. Самое время разносить.
Надо же! Больше половины восьмого! Это, значит, пока я на рассвет любовался, да потом с Гришкой неспешно беседовал, время незамеченным утекло!
- Топай прямо туда, - сказал я. - Там все сыновья мои, и Гришка, и Мишка и Константин. Кто-нибудь из них телеграмму возьмет и хозяйке отдаст.
- Сыновья твои там? - ехидно удивилась Верка - ну, такое удивление с подковырочкой изобразила. - Когда ж приехали? И почему не дома? Шабашку ночную нашли?
- Нашли шабашку - водяру хлебать, - и, не удержавшись, я брякнул. Все ведь молодежь, вот и задружились, Мишка с хозяйкой дома в особенности. А я уж прилип, присосался к источнику, должна ведь молодежь и старших уважить... А что за телеграмма-то? - мне любопытно стало. - Взглянуть можно?
- Да, вроде, сеструха имеется у Татьяны этой, и надо ей с этой сеструхой встретиться. Вот, смотри, - и Верка показала мне телеграмму. Хоть, вроде, и не положено, но, понимай, отблагодарить хотела за то, что я ей такую смачную сплетню подарил, которую, на сорочьем-то её хвосте, повсюду разносить можно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47