Как и не упомню, считалось ли это двойным тарифом за срочность, чтобы телеграмма "молнией" прошла, за пять минут, или с меня по обычному тарифу взяли. Да это и неважно. Главное - денег у меня навалом оставалось, и времени до обратного автобуса хватает, вот я с почты и двинул в рюмочную при магазине. Все ведь на одной площади: и почта, и магазин этот, универмаг "Октябрьский", и в углу универмага выгородка с прилавком и круглыми стоячими столиками. Сто грамм самой дешевой водки семь рублей стоят - ну, там, в копейках плюс-минус зависит от того, какого завода родимая, ярославского, тутаевского или кашинского. Хотя и другие разливы попадаются. Сами знаете, сколько сейчас сортов.
Прикинул я, сколько взять - и, думаю, надо хорошую дозу, ведь такие дела, что то ли за успех пить, что, кажись, с передачи лейтенанта, сворочу я бандитов друг на друга, то ли за то опрокидывать, чтобы пронесло. А чтобы за все вместе и разом - тут точно меньше чем ста пятьюдесятью не обойдешься, иначе никакой удачи не видать.
Ну, и взял я сто пятьдесят, и к ней рублевый бутербродик с селедкой, зажевать чтобы. Раз уж деньги есть, то чего мануфактуркой занюхивать? А курить я не курю. Не курю, вот, и все тут. Сами, небось, заметить могли. То есть, если табаком пахнет хорошим, душистым мне это нравится. Только где, при наших деньгах, ароматный табак возьмешь, даже ради того, чтобы раз в три дня одними губами сигареткой попыхать, благоухания вокруг себя напустить? По пачке в месяц такого табака с чистым запахом - и то накладно обернется. А "Приму" курить, как все мужики дымят - это, по моему разумению, только деньги зря переводить. Хоть и небольшие, по два двадцать за пачку (а то и по рупь восемьдесят "Прима" попадается, если этого, как его, завода - ну вот, забыл название города, а все потому, что некурящий, про цены на "Приму" сделанную в разных городах, только от мужиков знаю и от Константина), а все равно жалко. Три пачки - вот тебе и водки сто грамм, а самогонкой мерять, так и все триста выйдет. Я про то и Константину толкую, да он, харя мордастая, лишь посмеивается: тебе в куреве никакого интересу не видно, а мне приятно, вот и не греши на меня, батя.
Я это к тому, в общем, что я чин чином селедочкой закусил, как эти сто пятьдесят в себя положил, и постоял немного, прислушиваясь, как славно они в животе устраиваются, и жизнь хороша стала, и поверилось сразу, что все мы одолеем и всех врагов победим. Чтобы это настроение в себе поддержать, взял я ещё сто грамм, приподнял пластиковый стаканчик и пробормотал тихо, к огромному - витринному - окну обернувшись, чтобы никто даже по губам не мог догадаться, о чем я:
- Ох, Николай Угодник, теплый заступниче наш перед Богом, - про "теплый заступниче" я ещё от бабки моей помнил, сам-то я во всех этих молитвах и в их правилах ни в зуб ногой, - спаси нас и сохрани! И не оставь нас, понимаешь, своей милостью, потому что милость твоя нам сейчас позарез нужна, иначе нас ровно цыплят передавят, а мы ведь хоть, может, и грешили, но большого зла никому не делали, и, будем живы мы, обид людям выйдет меньше, чем если нас не будет!
Приблизительно так загнул. Сам прослезился, как красиво получилось, хотя и сам не очень понимал, а что ж это значит, особенно последняя часть. Просто водочка в голове уже зашумела, красивые слова нашептала, а уж какой там смысл в этой красоте - забыла рассказать. Ладно, подумалось мне, главное, что красным словом Угодника уважил, а в смысле сказанного он получше моего разберется.
А что в сторону говорил, чтобы никто не подглядел и не подслушал, так разговоры с Николаем Угодником - это всегда дело самое что ни на есть личное, и нельзя эти разговоры даже случайно на общий обзор выносить, иначе толку с них никакого не будет.
И что вы думаете? Только я все это проговорил, как дорога вдали запылила. Я как раз на ту улицу, через площадь, глядел, которая частью большого шоссе является, проходящего через город. Шоссе идет, значит, в улицу превращаясь, в Электрофикации, площадь пронзает, после площади уже улицей Парижской Коммуны называется, до самого конца города, а там опять в шоссе превращается, которое до самой Угличской плотины свои километры разматывает.
А если в сторону нашей деревни ехать, с Вологды, или с Углича, или откуда там - в общем, с большого шоссе - то как раз на площади и надо забирать в другую сторону, на то шоссе, которое прямиком к Волге устремляется.
И вот, значит, как раз со стороны Углича машина пылит, на меня надвигаясь, грузовичок такой, небольшой, с открытым кузовом, и в кузове этом два здоровых плечистых силуэта видны: стоят, на крышу кабины опершись. А солнце низкое еще, навстречу им светит, и в этом утреннем солнце они совсем богатырями былинными кажутся.
Прямо, знаете, был такой старый фильм, "Никто не хотел умирать", где сыновья в грузовичке на большую разборку едут, в деревню свою родную. Только в фильме-то они ехали за убитого отца мстить, а я, слава-те, Господи, живым моих встретил - а в прочем, сказал бы я, один к одному. Сыновья, которых ничем теперь не остановишь...
Я прямо так и ахнул мысленно, и чуть не перекрестился: услышал Николай Угодник мою молитву, знак послал! Опрокинул я махом свои сто грамм, выскочил на площадь стремглав, приплясываю, руками машу, кричу:
- Гришка! Мишка! Вот он я, батя ваш! Здесь я! Здесь!
Они выпрямились, оглядываются по сторонам, и мне самому не верится, что я таких двух красавцев родил. По-моему, вся площадь на них засмотрелась, пока грузовичок на неровностях асфальта потряхивало. А они, меня углядев, шоферу по крыше кабины стукнули: тормозни, мол!
Тот тормознул, и они, через бортик перемахнув, прямо ко мне.
- Здорово батя! Откуда в городе? Наш приезд, что ли, учуял, встретить решил?
- Да нет, - говорю, - я так, по делам совпало. Но как же я вас видеть рад!
- Еще бы не рад! - смеется Гришка. - Мы так поняли, что без нас вам каюк придет! Да, кстати, узнаешь или нет?
Дверь кабины открылась и с сиденья рядом с водителем девушка вылезла на площадь. Светленькая, худенькая, вот с таким чистым лицом и огромными синими глазищами, что хоть сразу платочек повязывай и в картину Васнецова сажай. Или, там, в эту, "Смерть комсомолки", репродукции которой раньше всюду болтались, а сейчас и днем с огнем не найдешь, естественно.
Мне труда не составило сообразить, кто это.
- Катерина! - ахнул я. - Неужто мои обормоты тебя из Череповца забрали?
- Почему забрали? - рассмеялась она. - Мне все равно надо было сюда ехать, кой-какие собственные дела завершить, а в компании путешествовать веселей и спокойней, вот я к ним и примазалась. То есть, испугалась сначала, конечно, когда два таких великана в дверях квартиры появились, но когда они представились и объяснили, что они - ваши сыновья, я подумала, что мне их сам Бог послал... Вас-то я хорошо помню. И их обоих, да, хотя изменились они, конечно, за десять лет... В общем, здравствуйте, дядя Яков.
- Здравствуй, красавица, - сказал я. - Рад тебя видеть!
А сам подумал: "Ох, не знаю, к добру или к худу ты приехала, и не стоило ли тебе держаться от наших мест подальше, пока вокруг твоего дома бывшего, то бишь, твоего - такая резня идет!
Но, естественно, не сказал ничего этого, а улыбку на морде растянул и взял её руки в свои.
А прохожие все оглядываются, поверить не могут, что вот эти двое, каждый на две головы меня выше - и в самом деле мои сыновья. "Смотрите, думаю, - смотрите и завидуйте, у кого ещё такие красавцы есть? И статные, и в деле ладные, и с головами на плечах..."
Ох, возгордился я слишком, видно, своими сыновьями - вот и сглазил.
Но кто ж представить мог, куда дальше вся лавина покатится?
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Ладно, чего там, снявши голову, по волосам плакать? Что было, то было, а что есть, то есть.
А пока, трясемся мы уже не в грузовичке, а в автобусе, мест свободных полно - на этом рейсе мало народу бывает - и устроились мы хорошо, удобно, ноги повытягивали, на мягкие спинки сидений откинувшись, и я глаза прикрыл, а сыновья мне рассказывать принялись:
- Мы, батя, как твой звонок получили, так с места и рванули. Надьке говорим, что, мол, заменяй нас кем хочешь, у нас в семье беда крупная стряслась. Ну, она девка с пониманием, за полчаса оформила нам отпуск на две недели по семейным обстоятельствам, все бумажки у начальства подписала, и мы, значит, помчались. Как раз поезд до Череповца поймали...
- Я-то ничего не могу понять, - басит Гришка. - При чем тут Катька, которую мы девчонкой знали, и что за история с её домом, но мы с Мишкой так соображаем, что, раз на вас из-за этого дома бандюги наехали, значит, стали вы свидетелями чего-то нехорошего, в этом доме происходящего. Может даже, видели, как убили кого-то. И, может, надо понять тебе, не Катьку ли положили, чтобы уразуметь, как дальше себя вести. Словом, чего толковать, до Череповца мы добрались и приперлись по нужному адресу.
- А Катька и впрямь сначала нас испугалась, - подхватил Мишка. Верно, Катька? Ох, и побледнела ты!
Она только улыбнулась застенчиво.
- Ну, а мы представились, что, мол, так и так, это ж мы, Мишка и Гришка Бурцевы, только узнать нас трудно, потому что когда мы последний раз виделись, мы все приблизительно одного росточка были, а теперь мы вон какие громилы, а ты...
- Ровно стебелек, - проворчал Гришка. И так проворчал, что я на него покосился, и внимательней с той минуты стал за ним наблюдать.
- Ну да, так, - кивнул Мишка. - И вот, говорим, отец просил узнать, на месте ли ты, жива ли и здорова, а почему просил, не знаем, поняли только, что вокруг твоего дома какие-то нелады происходят, и батя, вроде, взволновался, не случилось ли с тобой чего... Важно ему это. Вроде, как, стали наши свидетелями чего-то, что в твоем доме стряслось, и теперь боятся, что их бандиты захотят прибрать, как раз, значит, как свидетелей ненужных. Вот ещё поэтому батя просил о подноготной дома подробней у тебя расспросить...
- В общем, запугали девчонку ещё пуще, - продолжил Гришка. - Но она ничего, сдюжила удар. Заходите, говорит, не на ходу же. Я, говорит, сама в те края собираюсь, потому что мне надо бумагу о введении в права наследства получить и потом ещё кое-что сделать, дома касательно, так я к вам присоединюсь, если вы не против, как-то надежней себя чувствовать буду. Ну, мы что? Конечно, говорим, поезжай с нами! Только мы спешим, потому что дело неотложное. Да и я, говорит, спешу, - Гришка опять глянул на Катерину, которая опять тихо улыбнулась. - Вообще-то, говорит, я завтра или послезавтра собиралась выехать, но можно хоть сейчас, вот только обед съесть надо. Ну, все, что портится, прибрать, а то пропадет, жалко. Так что давайте я вас накормлю, а потом и поедем, мне на сборы времени не надо. Ну, мы на борщ подналегли, весь спасли, чтобы ничего не пропало и не испортилось, и макароны по-флотски тоже прибрали. Отличный борщ, просто всем борщам борщ! - Гришка хмыкнул. - И макароны по-флотски не хуже. И вообще, квартирка чистенькая, опрятная, занавески подшиты - сразу хорошую хозяйку видать.
Катерина закраснелась, а я посмеялся про себя. В этом весь Гришка. Он у нас солидный, основательный, и если верна поговорка, что "путь к сердцу мужика лежит через его желудок", то к Гришке это в первую очередь относится. Ему домашнее подавай, наваристое, аппетитное и ароматное, и помногу. И во всем он любит основательность и порядок. Если в доме что сломалось - сразу починит. И нравится ему, когда постель заправлена, и занавески стиранные и глаженные, и всякая вещь на своем месте, и чтобы кресло перед телевизором было покрепче и помягче, и без пыли набранной. Он ведь и у нас позаботился, старый пылесос раздобыл, который кто-то выбрасывать собирался, отремонтировал его и Зинке вручил: "На, мать, тебе сподручней будет".. Хоть в деревенском доме пылесос и не особенно к чему, у нас испокон веку все тряпкой да веником привыкли, но вот такой он, старший наш, Гришка.
Мишка, тот малость другой. Попижонистей, и по жизни ему больше прочего надо, чтобы одежкой сверкнуть, чтобы, значит, и джинсы, и кроссовки, а спортивный костюм - так с надписью "Адидас" или "Пума", и волосы на голове чтоб опрятно сидели, и чтобы, расчет за трехмесячную вахту получив, можно было, чистым да вымытым, да в одежде сподобающей, не в рюмочную завернуть, а в кафе или "бар", понимаете, и водочки взять не самой дешевой, а не меньше, чем "Гжелку", и чтоб шашлычку к ней, и пиво к водочке чтоб разливное обязательно, из немецкого краника качаемое, особенно если неподалеку красивые девчонки сидят. Нет, поднавернуть и он любит, и быка проглотит запросто, это ж понятно, что такой вепрь по зернышку не наклюется, но лишние деньги он скорее в карман положит да неспешной прогулочкой по центральной улице города, чтобы все видели, какой он знатный парень, чем на хозяйство их потратит. Правда, что в Мишке хорошее свойство - мирный он. В его расписание удовольствий жизни махаловка не входит, и задираться он сам никогда не станет, даже с любого с пьяну, а на него задерутся - он сперва урезонить попробует.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47