Не заставляйте меня забегать вперед.
— Назовите свою фамилию.
— Я все думал, когда вы об том вспомните. Для опытного репортера вы слишком невнимательны к таким деталям.
— Вашу фамилию, пожалуйста, — сухо произнесла Пепси.
— Алоисиус Фезерстоун.
— Надеюсь, у вас есть прозвище.
— Люди называют меня Щеголем. Люблю иногда приодеться.
— Продолжайте, Щеголь.
— Как я уже говорил, никто из тех, кого считают убийцами известных людей, на самом деле не убивал их. Это все маскировка. Все, что до сих пор сообщалось, — неправда, готов поклясться. Рей не убивал Кинга, а...
— Не так быстро. Кто такой Рей и кто такой Кинг?
— Джеймс Эрл Рей и Мартин Лютер Кинг.
Пепси нахмурилась.
— Почему у всех тройные имена?
— Дельно подмечено. Люди с тройными именами играют в таких делах значительную роль. Только не спрашивайте почему. Но каждый с тройным именем либо убийца, либо жертва.
— Вы только что сказали — Освальд не убивал Кеннеди. А имя у него тройное.
— Он не Освальд. Он Алек Джеймс Хайделл. Таково его настоящее имя. Он, как сам говорил, всегда был трусом.
— Может, мы начнем с чего-то конкретного?
— Вам следовало бы посмотреть тот фильм.
— Какой?
— Тот, что Харди Брикер снял об Освальде и Кеннеди. «ЦРУ». Он изложил там все, кроме ответов.
— Тогда что в нем проку?
— Нужно знать, о чем спрашивать, иначе грош цена полученным ответам. Тем-то и плох доклад комиссии Уоррена. Эти зануды задавали не те вопросы и получили никчемные ответы.
— Видимо, надо прочесть этот доклад.
— Может, нам удастся отыскать его в одном из книжных магазинов.
— Мыль. — Пепси подалась вперед. — Водитель, найдите книжный магазин, где продается доклад комиссии Уоррена.
— В магазинах его не продают, — ответил тот, перекрикивая автомобильные гудки. — Поищите лучше в библиотеке.
— Откуда вы знаете? — спросил Щеголь.
Водитель пожал плечами.
— Интересуюсь. А этот человек, леди, вещает вам лапшу на уши. Кеннеди убил Освальд и никто другой. По указке мафии.
Щеголь яростно замотал головой.
— Нет! Это все происки ЦРУ!
— Мафии. Чикагской. Все устроили Карлос Марчелло и его дружки. Были у них на то причины, средства и возможности. Они охотились за Робертом Кеннеди, который постоянно вставлял им палки в колеса. А против Джека ничего не имели. Потом сообразили, что, если Джека убрать, Линдон обольет Бобби грязью. И проблеме конец. Если в они убрали Бобби, Джек смог бы прижать их к стенке. А вот этого, уверяю вас, им не хотелось.
— Чушь, — фыркнул Щеголь Алоисиус Фезерстоун.
— Но разве получилось не так? И Хоффу тоже ликвидировали.
— Кто такой Хоффа? — спросила Пепси, быстро перенеся свой магнитофон от одного собеседника к другому и стараясь записать все туманные теории.
— Был такой самонадеянный босс из профсоюза водителей, — пробормотал Щеголь. — Тела его так и не нашли. Но это ничего не значит.
— По-вашему, значит. Джека устранило ЦРУ, чтобы он не выводил войска из Вьетнама? Чушь несусветная! — возразил водитель. — Не было никаких гарантий, что Линдон не сделает этого, заняв его место.
— Но ведь не сделал. Это прямое доказательство!
— Минутку, — перебила Пепси. — А кто стрелял в Линдона?
— Он сам, — буркнул Щеголь. — В ногу. Он стал президентом после Джека. Ему не давали сидеть в кабинете.
— Почему это постоянно происходит? — с печалью в голосе спросила Пепси. — Кто не дает нашим Президентам сидеть в кабинете?
— Пресса, — хором ответили оба таксиста.
— Не надо тенденциозности, — резко заявила Пепси. — Давайте вернемся к строгой теории.
— Сперва нужно отыскать для вас доклад комиссии Уоррена, — напомнил Щеголь.
* * *
Пепси обнаружила комплект этих книг в Вашингтонской публичной библиотеке.
— Это доклад комиссии Уоррена? — спросила она, глядя во все глаза на длинную полку, уставленную томами в пыльных кожаных переплетах.
— Да.
— Видно, он пользуется большим спросом. Вон сколько экземпляров. Целая полка.
— Это полный комплект, — пояснил ей Щеголь. — Все двадцать шесть томов.
Глаза Пепси, и без того расширенные, стали величиной с блюдце.
— Это все одна книга?!
— Да.
— Но я столько не осилю! Что я, по-вашему, газетчица?
— Я прочел все, от корки до корки.
— А я призвана освещать жизнь, здесь же всего лишь материал одного дела.
— Если то, что мы подслушали, — правда, это не рядовой материал. Это сенсация. Возможно, самая громкая сенсация двадцатого века. Если Освальд или Хайделл до сих пор жив и хочет убрать Президента, это полностью доказывает существование заговора. И у нас есть прекрасная возможность разоблачить его. Мы с вами можем стать новыми Вудвордом и Бернстайном.
Пепси стерла со своих безупречных пальцев книжную пыль.
— Как же, наслышана. Мой завотделом вроде бы с одним из них играет в гольф.
— Эти ребята пролили свет на уотергейтское дело, но по сравнению с нашим оно чепуха.
— Поехали! Изложим все моему завотделом.
* * *
Когда Пепси вошла в отдел новостей АТК, ее никто не поприветствовал.
— Что-то вас очень холодно принимают, — вполголоса заметил Щеголь.
— Видимо, они все еще под впечатлением покушения. Это расстроит кого угодно. Притом многие из моих коллег ходят на выборы.
Завотделом встретил журналистку в коридоре и процедил сквозь зубы:
— Зайди ко мне в кабинет.
— Подождите здесь, — попросила она Щеголя.
В кабинете Пепси Доббинс сказала:
— У меня есть доказательства существования заговора с целью убить Президента.
— Руками Ли Харви Освальда? — сухо спросил завотделом.
— Возможно, его зовут Алек Джеймс Хайделл, мы пока не уверены.
— Мы?
— Мой ассасинолог и я.
— Твой проктолог!
— А?
— Тактичный способ сказать, что все это дерьмо. А теперь — существуют ли какие-либо разумные объяснения твоим действиям? Пока я не выпроводил тебя в любую местную редакцию новостей.
— Ты не можешь выгнать репортера, у которого в руках самый значительный материал века.
— Ерунда.
— Прослушай эту запись.
Пепси достала магнитофон и перемотала пленку. Когда нажала кнопку «Воспроизведение», послышался скрипучий голос: «Смит пропустил мимо ушей все мои просьбы устранить эту марионетку и воссесть на трон с орлом».
Голос Пепси на пленке спросил: «Вы хотите смерти Президента?»
«Она принесла бы стабильность...»
— Кто это говорит? — спросил завотделом.
— Этот человек назвался Чиуном. Мы встретились с ним в самолете. Он сказал мне, что Президент — марионетка и Америка находится под властью человека по фамилии Смит.
— Человек, которого ты встретила в самолете?
— Да.
— И некто по фамилии Смит всем руководит?
— Да.
— И ты думаешь, я позволю тебе выйти с этим бредом в эфир?!
— Послушай, я знаю, что тут права. Ты не вправе отвергать нового Стейнвея.
— Кого-кого?
— Я о том человеке, с которым ты играешь в гольф. — Пепси раздраженно хрустнула пальцами. — Он пролил свет на ту уайтуошскую историю. Или фладгейтскую, или как там она называется.
— Ты говоришь о Бернстайне?
— Кто бы он там ни был, я — он. Новый он. Возможно, когда-нибудь ты будешь играть в гольф со мной.
— Ничего не выйдет. Пепси. Президент компании сказал, что я останусь на работе только в том случае, если ты уйдешь.
— А я уверяю тебя, что человек по фамилии Смит очень важен для этого материала.
— Ты хоть представляешь, сколько на свете Смитов!
В дверь просунул голову один из корреспондентов.
— Когда Президент бегал трусцой, мы заметили кое-что странное.
— Нельзя ли подождать? Я тут кое-кого увольняю.
Только сейчас коллега обратил внимание на Пепси Доббинс.
— О! Привет, Пепси. Желаю успехов на новой работе.
— Привет, — уныло отозвалась девушка.
— Так в чем там дело?
— На Президенте была кепочка с надписью «Ешьте яблоки бабушки Смит», — ответил репортер.
Завотделом указал на Пепси и зарычал:
— Пьешь из одного с ней источника?
— А на тенниске — надпись «Колледж Смита».
Лицо завотделом приняло странное выражение.
— Это ведь женский колледж?
— Я там училась, — услужливо ввернула Пепси. — И не видела там никаких мужчин. Если не считать таковыми лесбиянок.
— С какой стати Президенту надевать тенниску колледжа Смита?
Пепси запрыгала на месте.
— Смит! Смит! Неужели не понимаешь? Это явно связано с тем Смитом, о котором я говорила.
— Что за Смит такой? — полюбопытствовал корреспондент.
— Забудь о нем и убирайся отсюда! — рявкнул завотделом.
Дверь захлопнулась.
Завотделом неторопливо заговорил:
— Пепси, я наверняка потом пожалею, но договоримся так: ты уволена. Официально.
— Черт!
— Неофициально, если хочешь раскручивать этот свой бредовый материал, раскручивай. Но я не даю тебе такого задания. И ничего об этом не знаю. И не желаю слышать, если ты не найдешь чего-то посущественнее. Если найдешь и это окажется весьма значительным, то даже президент компании примет тебя обратно с распростертыми объятиями.
— Если больше никто из репортеров не станет заниматься аспектом Освальда, то договорились.
— Пепси, это строго между нами. Я забуду об этом, едва ты выйдешь на улицу.
— Мне потребуется мини-камера, — отозвалась девушка.
— Я отправлю ее тебе на квартиру с посыльным. Но оператора у тебя не будет.
— Ничего. Я заставлю работать с ней своего ассасинолога. Надо только знать, куда ее наводить. Это все равно что вести машину.
— Я прощаюсь с тобой. Пепси. Разве только ты совершишь чудо.
— Совершу, не беспокойся.
Глава 17
Римо и Чиун, сидя на ковре в номере отеля «Уотергейт», ели из картонных коробок купленный навынос рис и тихонько беседовали. Сундуки Чиуна покоились на большой кровати.
— Папочка, — протянул Уильямс, — я больше не хочу быть ассасином.
— Почему? — негромко спросил кореец.
— "Ассасин" в этой стране бранное слово.
— В этой стране не умеющая петь певица-блондинка получает громадные деньги только за то, что устраивает из себя публичное зрелище. Так что ничего удивительного тут нет.
— Я бы заплатил Медузе, чтобы она не публиковала книги с фотографиями, на которых запечатлена обнаженной, — согласился Римо.
— Ты ассасин, — отрезал Чиун. — И дело не только в том, что ты делаешь, пусть и неуклюже, это — твоя сущность. Ты не можешь перестать быть ассасином, как не можешь перестать правильно дышать.
— А до Рождества остается неделя. Для меня это всегда печальное время года.
— Мы не празднуем Рождество, — фыркнул мастер Синанджу.
— Знаю.
— Рождество — языческий праздник, его ввели римляне и еще больше испортили последователи Назареянина, которые погубили Древний Рим. Точно так же они погубят этот новый Рим, именуемый Америкой.
— Я уже тысячу раз слышал это, — устало произнес Римо. — Дом Синанджу отмечает вместо Рождества праздник Свиньи.
Чиун скривился.
— Он не так называется! Это твое грубое название прекрасного дня, когда любезные, милые люди делают небольшие подношения тем, кто делился с ними мудростью.
— Рождество мне нравится больше, — сухо отозвался Уильямс. — Тут все делают друг другу подарки.
— Фу! Что хорошего, когда подарки делаются вынужденно? Подарок должен подноситься в знак признательности, а не потому, что от тебя ждут ответного подарка. Иначе подарки получат даже недостойные, а дарящий и принимающий, таким образом, участвуют в спектакле обоюдной жадности, корыстолюбия и неблагодарности.
— Хорошее описание Рождества в наши дни, — пробурчал Римо. — Но в детстве я всегда с нетерпением ждал этого праздника... — у него перехватило горло — ...мечтал иногда, что на Рождество ко мне приедут родители, и все переменится.
— Все переменилось, сынок, — произнес вдруг Чиун ласковым голосом. — У тебя есть отец. Я.
— У меня где-то есть другой отец, — печально ответил ученик. — Я должен его найти.
— Если хочешь отблагодарить меня за все, что я даровал тебе, Римо Уильямс, то не ищи.
Серьезный тон Чиуна заставил ученика взглянуть на мастера Синанджу с недоверием.
— Почему ты так не хочешь, чтобы я нашел своего отца?
— Это только принесет тебе несчастье.
Из кармана серого костюма, надетого по указанию Смита, Уильямс достал свернутый лист с карандашным наброском. Развернул его. На нем была изображена молодая женщина с печальными глазами и длинными темными волосами. Лицо это изобразил полицейский художник по указке Римо. Оно обладало полным сходством с лицом той женщины-призрака, что явилась ему у его могилы.
— Я даже не знаю ее имени, — негромко произнес он. — Она моя мать, а я даже не знаю ее имени!
— Она не твоя мать! — выпалил Чиун.
Ученик поднял взгляд.
— Раньше ты говорил другое.
— Не хотел тебя расстраивать, — уклончиво ответил учитель. — А теперь видеть не могу, как ты скорбишь над плодами собственного воображения. И не желаю скрывать от тебя правду.
— По-моему, тебе меньше всего хочется, чтобы узнал правду, — хмыкнул Римо. — Хорошо бы узнать почему.
Зазвонил телефон.
— Должно быть, Смит. — Уильямс встал, чтобы снять трубку.
Едва он сказал «Алло», как послышался негромки кислый голос:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
— Назовите свою фамилию.
— Я все думал, когда вы об том вспомните. Для опытного репортера вы слишком невнимательны к таким деталям.
— Вашу фамилию, пожалуйста, — сухо произнесла Пепси.
— Алоисиус Фезерстоун.
— Надеюсь, у вас есть прозвище.
— Люди называют меня Щеголем. Люблю иногда приодеться.
— Продолжайте, Щеголь.
— Как я уже говорил, никто из тех, кого считают убийцами известных людей, на самом деле не убивал их. Это все маскировка. Все, что до сих пор сообщалось, — неправда, готов поклясться. Рей не убивал Кинга, а...
— Не так быстро. Кто такой Рей и кто такой Кинг?
— Джеймс Эрл Рей и Мартин Лютер Кинг.
Пепси нахмурилась.
— Почему у всех тройные имена?
— Дельно подмечено. Люди с тройными именами играют в таких делах значительную роль. Только не спрашивайте почему. Но каждый с тройным именем либо убийца, либо жертва.
— Вы только что сказали — Освальд не убивал Кеннеди. А имя у него тройное.
— Он не Освальд. Он Алек Джеймс Хайделл. Таково его настоящее имя. Он, как сам говорил, всегда был трусом.
— Может, мы начнем с чего-то конкретного?
— Вам следовало бы посмотреть тот фильм.
— Какой?
— Тот, что Харди Брикер снял об Освальде и Кеннеди. «ЦРУ». Он изложил там все, кроме ответов.
— Тогда что в нем проку?
— Нужно знать, о чем спрашивать, иначе грош цена полученным ответам. Тем-то и плох доклад комиссии Уоррена. Эти зануды задавали не те вопросы и получили никчемные ответы.
— Видимо, надо прочесть этот доклад.
— Может, нам удастся отыскать его в одном из книжных магазинов.
— Мыль. — Пепси подалась вперед. — Водитель, найдите книжный магазин, где продается доклад комиссии Уоррена.
— В магазинах его не продают, — ответил тот, перекрикивая автомобильные гудки. — Поищите лучше в библиотеке.
— Откуда вы знаете? — спросил Щеголь.
Водитель пожал плечами.
— Интересуюсь. А этот человек, леди, вещает вам лапшу на уши. Кеннеди убил Освальд и никто другой. По указке мафии.
Щеголь яростно замотал головой.
— Нет! Это все происки ЦРУ!
— Мафии. Чикагской. Все устроили Карлос Марчелло и его дружки. Были у них на то причины, средства и возможности. Они охотились за Робертом Кеннеди, который постоянно вставлял им палки в колеса. А против Джека ничего не имели. Потом сообразили, что, если Джека убрать, Линдон обольет Бобби грязью. И проблеме конец. Если в они убрали Бобби, Джек смог бы прижать их к стенке. А вот этого, уверяю вас, им не хотелось.
— Чушь, — фыркнул Щеголь Алоисиус Фезерстоун.
— Но разве получилось не так? И Хоффу тоже ликвидировали.
— Кто такой Хоффа? — спросила Пепси, быстро перенеся свой магнитофон от одного собеседника к другому и стараясь записать все туманные теории.
— Был такой самонадеянный босс из профсоюза водителей, — пробормотал Щеголь. — Тела его так и не нашли. Но это ничего не значит.
— По-вашему, значит. Джека устранило ЦРУ, чтобы он не выводил войска из Вьетнама? Чушь несусветная! — возразил водитель. — Не было никаких гарантий, что Линдон не сделает этого, заняв его место.
— Но ведь не сделал. Это прямое доказательство!
— Минутку, — перебила Пепси. — А кто стрелял в Линдона?
— Он сам, — буркнул Щеголь. — В ногу. Он стал президентом после Джека. Ему не давали сидеть в кабинете.
— Почему это постоянно происходит? — с печалью в голосе спросила Пепси. — Кто не дает нашим Президентам сидеть в кабинете?
— Пресса, — хором ответили оба таксиста.
— Не надо тенденциозности, — резко заявила Пепси. — Давайте вернемся к строгой теории.
— Сперва нужно отыскать для вас доклад комиссии Уоррена, — напомнил Щеголь.
* * *
Пепси обнаружила комплект этих книг в Вашингтонской публичной библиотеке.
— Это доклад комиссии Уоррена? — спросила она, глядя во все глаза на длинную полку, уставленную томами в пыльных кожаных переплетах.
— Да.
— Видно, он пользуется большим спросом. Вон сколько экземпляров. Целая полка.
— Это полный комплект, — пояснил ей Щеголь. — Все двадцать шесть томов.
Глаза Пепси, и без того расширенные, стали величиной с блюдце.
— Это все одна книга?!
— Да.
— Но я столько не осилю! Что я, по-вашему, газетчица?
— Я прочел все, от корки до корки.
— А я призвана освещать жизнь, здесь же всего лишь материал одного дела.
— Если то, что мы подслушали, — правда, это не рядовой материал. Это сенсация. Возможно, самая громкая сенсация двадцатого века. Если Освальд или Хайделл до сих пор жив и хочет убрать Президента, это полностью доказывает существование заговора. И у нас есть прекрасная возможность разоблачить его. Мы с вами можем стать новыми Вудвордом и Бернстайном.
Пепси стерла со своих безупречных пальцев книжную пыль.
— Как же, наслышана. Мой завотделом вроде бы с одним из них играет в гольф.
— Эти ребята пролили свет на уотергейтское дело, но по сравнению с нашим оно чепуха.
— Поехали! Изложим все моему завотделом.
* * *
Когда Пепси вошла в отдел новостей АТК, ее никто не поприветствовал.
— Что-то вас очень холодно принимают, — вполголоса заметил Щеголь.
— Видимо, они все еще под впечатлением покушения. Это расстроит кого угодно. Притом многие из моих коллег ходят на выборы.
Завотделом встретил журналистку в коридоре и процедил сквозь зубы:
— Зайди ко мне в кабинет.
— Подождите здесь, — попросила она Щеголя.
В кабинете Пепси Доббинс сказала:
— У меня есть доказательства существования заговора с целью убить Президента.
— Руками Ли Харви Освальда? — сухо спросил завотделом.
— Возможно, его зовут Алек Джеймс Хайделл, мы пока не уверены.
— Мы?
— Мой ассасинолог и я.
— Твой проктолог!
— А?
— Тактичный способ сказать, что все это дерьмо. А теперь — существуют ли какие-либо разумные объяснения твоим действиям? Пока я не выпроводил тебя в любую местную редакцию новостей.
— Ты не можешь выгнать репортера, у которого в руках самый значительный материал века.
— Ерунда.
— Прослушай эту запись.
Пепси достала магнитофон и перемотала пленку. Когда нажала кнопку «Воспроизведение», послышался скрипучий голос: «Смит пропустил мимо ушей все мои просьбы устранить эту марионетку и воссесть на трон с орлом».
Голос Пепси на пленке спросил: «Вы хотите смерти Президента?»
«Она принесла бы стабильность...»
— Кто это говорит? — спросил завотделом.
— Этот человек назвался Чиуном. Мы встретились с ним в самолете. Он сказал мне, что Президент — марионетка и Америка находится под властью человека по фамилии Смит.
— Человек, которого ты встретила в самолете?
— Да.
— И некто по фамилии Смит всем руководит?
— Да.
— И ты думаешь, я позволю тебе выйти с этим бредом в эфир?!
— Послушай, я знаю, что тут права. Ты не вправе отвергать нового Стейнвея.
— Кого-кого?
— Я о том человеке, с которым ты играешь в гольф. — Пепси раздраженно хрустнула пальцами. — Он пролил свет на ту уайтуошскую историю. Или фладгейтскую, или как там она называется.
— Ты говоришь о Бернстайне?
— Кто бы он там ни был, я — он. Новый он. Возможно, когда-нибудь ты будешь играть в гольф со мной.
— Ничего не выйдет. Пепси. Президент компании сказал, что я останусь на работе только в том случае, если ты уйдешь.
— А я уверяю тебя, что человек по фамилии Смит очень важен для этого материала.
— Ты хоть представляешь, сколько на свете Смитов!
В дверь просунул голову один из корреспондентов.
— Когда Президент бегал трусцой, мы заметили кое-что странное.
— Нельзя ли подождать? Я тут кое-кого увольняю.
Только сейчас коллега обратил внимание на Пепси Доббинс.
— О! Привет, Пепси. Желаю успехов на новой работе.
— Привет, — уныло отозвалась девушка.
— Так в чем там дело?
— На Президенте была кепочка с надписью «Ешьте яблоки бабушки Смит», — ответил репортер.
Завотделом указал на Пепси и зарычал:
— Пьешь из одного с ней источника?
— А на тенниске — надпись «Колледж Смита».
Лицо завотделом приняло странное выражение.
— Это ведь женский колледж?
— Я там училась, — услужливо ввернула Пепси. — И не видела там никаких мужчин. Если не считать таковыми лесбиянок.
— С какой стати Президенту надевать тенниску колледжа Смита?
Пепси запрыгала на месте.
— Смит! Смит! Неужели не понимаешь? Это явно связано с тем Смитом, о котором я говорила.
— Что за Смит такой? — полюбопытствовал корреспондент.
— Забудь о нем и убирайся отсюда! — рявкнул завотделом.
Дверь захлопнулась.
Завотделом неторопливо заговорил:
— Пепси, я наверняка потом пожалею, но договоримся так: ты уволена. Официально.
— Черт!
— Неофициально, если хочешь раскручивать этот свой бредовый материал, раскручивай. Но я не даю тебе такого задания. И ничего об этом не знаю. И не желаю слышать, если ты не найдешь чего-то посущественнее. Если найдешь и это окажется весьма значительным, то даже президент компании примет тебя обратно с распростертыми объятиями.
— Если больше никто из репортеров не станет заниматься аспектом Освальда, то договорились.
— Пепси, это строго между нами. Я забуду об этом, едва ты выйдешь на улицу.
— Мне потребуется мини-камера, — отозвалась девушка.
— Я отправлю ее тебе на квартиру с посыльным. Но оператора у тебя не будет.
— Ничего. Я заставлю работать с ней своего ассасинолога. Надо только знать, куда ее наводить. Это все равно что вести машину.
— Я прощаюсь с тобой. Пепси. Разве только ты совершишь чудо.
— Совершу, не беспокойся.
Глава 17
Римо и Чиун, сидя на ковре в номере отеля «Уотергейт», ели из картонных коробок купленный навынос рис и тихонько беседовали. Сундуки Чиуна покоились на большой кровати.
— Папочка, — протянул Уильямс, — я больше не хочу быть ассасином.
— Почему? — негромко спросил кореец.
— "Ассасин" в этой стране бранное слово.
— В этой стране не умеющая петь певица-блондинка получает громадные деньги только за то, что устраивает из себя публичное зрелище. Так что ничего удивительного тут нет.
— Я бы заплатил Медузе, чтобы она не публиковала книги с фотографиями, на которых запечатлена обнаженной, — согласился Римо.
— Ты ассасин, — отрезал Чиун. — И дело не только в том, что ты делаешь, пусть и неуклюже, это — твоя сущность. Ты не можешь перестать быть ассасином, как не можешь перестать правильно дышать.
— А до Рождества остается неделя. Для меня это всегда печальное время года.
— Мы не празднуем Рождество, — фыркнул мастер Синанджу.
— Знаю.
— Рождество — языческий праздник, его ввели римляне и еще больше испортили последователи Назареянина, которые погубили Древний Рим. Точно так же они погубят этот новый Рим, именуемый Америкой.
— Я уже тысячу раз слышал это, — устало произнес Римо. — Дом Синанджу отмечает вместо Рождества праздник Свиньи.
Чиун скривился.
— Он не так называется! Это твое грубое название прекрасного дня, когда любезные, милые люди делают небольшие подношения тем, кто делился с ними мудростью.
— Рождество мне нравится больше, — сухо отозвался Уильямс. — Тут все делают друг другу подарки.
— Фу! Что хорошего, когда подарки делаются вынужденно? Подарок должен подноситься в знак признательности, а не потому, что от тебя ждут ответного подарка. Иначе подарки получат даже недостойные, а дарящий и принимающий, таким образом, участвуют в спектакле обоюдной жадности, корыстолюбия и неблагодарности.
— Хорошее описание Рождества в наши дни, — пробурчал Римо. — Но в детстве я всегда с нетерпением ждал этого праздника... — у него перехватило горло — ...мечтал иногда, что на Рождество ко мне приедут родители, и все переменится.
— Все переменилось, сынок, — произнес вдруг Чиун ласковым голосом. — У тебя есть отец. Я.
— У меня где-то есть другой отец, — печально ответил ученик. — Я должен его найти.
— Если хочешь отблагодарить меня за все, что я даровал тебе, Римо Уильямс, то не ищи.
Серьезный тон Чиуна заставил ученика взглянуть на мастера Синанджу с недоверием.
— Почему ты так не хочешь, чтобы я нашел своего отца?
— Это только принесет тебе несчастье.
Из кармана серого костюма, надетого по указанию Смита, Уильямс достал свернутый лист с карандашным наброском. Развернул его. На нем была изображена молодая женщина с печальными глазами и длинными темными волосами. Лицо это изобразил полицейский художник по указке Римо. Оно обладало полным сходством с лицом той женщины-призрака, что явилась ему у его могилы.
— Я даже не знаю ее имени, — негромко произнес он. — Она моя мать, а я даже не знаю ее имени!
— Она не твоя мать! — выпалил Чиун.
Ученик поднял взгляд.
— Раньше ты говорил другое.
— Не хотел тебя расстраивать, — уклончиво ответил учитель. — А теперь видеть не могу, как ты скорбишь над плодами собственного воображения. И не желаю скрывать от тебя правду.
— По-моему, тебе меньше всего хочется, чтобы узнал правду, — хмыкнул Римо. — Хорошо бы узнать почему.
Зазвонил телефон.
— Должно быть, Смит. — Уильямс встал, чтобы снять трубку.
Едва он сказал «Алло», как послышался негромки кислый голос:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32