— Ну, начинай молиться, чтоб истечь кровью, — шепнул он и вошел в нее.
В ее крике была боль, но не та рвущая боль, которой она ждала. Скорее удивление, которое сопровождалось хрюканьем с его стороны, тоже означавшим шок.
— Ах ты, вонючая дырка, ты ж говорила, что не в…
Бекка воспользовалась его растерянностью; она мгновенно схватила за запястье его руку, вооруженную ножом, приставленным к ее горлу, и с силой вцепилась в нее зубами. Он вскрикнул, пальцы автоматически разжались. Нож упал на ее шею, к счастью плашмя, а затем соскользнул на землю. Бекка чувствовала, что он лежит где-то совсем рядом. Во рту стоял привкус меди от крови Корпа, зубы болели, скользнув по кости, но ум был ясен. Марта Бабы Филы стояла над задыхающимся стонущим человеком, и ее глаза сверкали ярче звезд, когда она выкрикивала свой главный совет, который женщина должна зарубить на носу, если она собирается драться: дерись без правил, но дерись до победы.
Бекка схватила нож и вонзила его в ту небольшую впадинку, что находится как раз над ключицей. Клинок наткнулся на хрящ, но ей хватило сил, чтобы вонзить его глубже. Лезвие вошло почти на треть длины и там застряло. Корп издал чудовищный булькающий и задыхающийся стон и замер. Кровь ручьем хлынула на рукоятку, которую Бекка все еще сжимала в руке, и на Бекку, пятная ее груди багровым блеском.
Теперь Бекка билась и изворачивалась, чтобы выбраться из-под Корпа, чтобы спихнуть с себя труп. Второпях она ухватилась за нож. Кровь сразу же ударила фонтаном из развороченной глотки, заливая ей руку. Она бросила взгляд на свои окровавленные пальцы и без всякой разумной причины разрыдалась.
— Чего ты ревешь, дура? Разве ты не хотела, чтоб он сдох?
Голова Бекки при этих словах, произнесенных незнакомым тонким голоском, непроизвольно дернулась. В тени руин стоял ребенок, опирающийся на сломанную мотыгу, спокойно глядя на нее древними пустыми глазами.
27
Иаков пошел своей дорогой и встретил ангелов Господних.
— Она не знает, сколько ей лет, — сказал мальчик. — Перестань приставать к ней с этим.
Бекка подняла взгляд от своего последнего пациента — крошечной девчурки с копной рыжевато-коричневых волос. У нее была лишь неглубокая царапина — явление вполне естественное, учитывая, где и как она жила; она пришла к «чужой леди-целительнице» как за лекарством, так и за каплей ласки.
— Я просто хотела поговорить, — ответила Бекка.
— Это еще зачем?
— Она напугана. Разговор ее успокоит. Ты возражаешь?
Мальчик пожал плечами. Для него это значения не имело. Да и вообще для него мало что имело значение, как успела заметить Бекка за те два дня, которые она провела тут. Мальчик слегка изменил положение своих тощих ягодиц на цементном выступе, продолжая внимательно озирать равнину в поисках движения, жизни, чего угодно, что могло заставить его нападать, идти на воровство или бежать. К своим обязанностям он относился очень серьезно, и вряд ли кто-нибудь это знал лучше Бекки. Все, чего он просил взамен, — чтобы его оставили в покое. Такое она могла понять. В эти дни быть оставленной в покое казалось ей наивысшим благом.
— Ну вот, милочка, и все, — сказала она девчушке. Она погладила всклокоченные русые локоны и встала, чтоб потянуться и ослабить напряжение мышц шеи и спины, уставших от длительного сидения на месте. Девочка поглядела на нее круглыми совиными глазами, а затем исчезла в одной из тысяч щелей и ходов в развалинах.
От девочки в сердце осталась тупая боль. Все это место напоминало Бекке кусок сотов, состоявший из множества ячеек и закутков, со всех сторон закрытых от света. Дети не могли, дети не должны были жить так, прячась под землей в поисках убежища, как то делает мелкая живность пустынь. Но кто они были по существу, как не родичи этих мелких животных, шуршащих в истощенной умирающей почве? Никто, кроме Бекки, вообще не знал, что они существуют, да никому и не было до этого дела.
— Кто-нибудь еще придет? — спросила Бекка у мальчика, сидевшего рядом.
— Почем я знаю? — отозвался он, не отводя глаз от опасной шири горизонта. — Думаю, они уже были бы тут, если б собирались приходить. — У него была манера взрослого мужчины — отвечать так, будто вопрос Бекки был недостойной внимания мелочью или даже глупостью. — Если хочешь заниматься своим мужчиной, валяй. Вирги скажет тебе, когда придет время еды.
— Кто эта Вирги?
— Та, кого я пришлю за тобой, ясное дело. — Он издал подавленный смешок по поводу женской глупости и сплюнул по ветру. Бекка в последний раз сполоснула руки в миске грязной воды, стоявшей возле нее. Привыкшую к чистоте Бекку прямо передергивало оттого, что ей приходилось пользоваться одной и той же водой, осматривая своих пациентов, но когда она обмыла рану первого из них и потребовала чистой воды, мальчик напрямик сказал ей, что воды больше нет. Она заставила себя заниматься своим делом, решив, что дети тут видели вещи и похуже и все-таки выжили.
Похуже. О да, еще бы! Она вытерла руки о юбку, ибо каждый лишний кусочек материи был нужен для перевязок. Коробка с травами принадлежала Гилберу. Бекка быстро и аккуратно разобрала ее содержимое, уложила все на место и закрыла коробку, прежде чем отправиться в глубь развалин, где лежал, ожидая ее прихода, Гилбер.
Она могла уходить и приходить, когда хотела, — мальчик дал ей это понять с самого начала. Ему было двенадцать лет, но здесь он был повелителем царства рухнувших камней, разбитого стекла и пересохших фонтанов. Все остальные дети, которых видела Бекка, были ростом меньше его и наверняка моложе. Она насчитала их девять или десять — они двигались так быстро и носили столь неотличимые друг от друга лохмотья, что точный подсчет был невозможен. Сколько из них было девочек, а сколько мальчиков, можно было только гадать, исключая те случаи, когда дети сидели перед ней достаточно долго, пока она лечила их. Да и тут возможны были ошибки: они носили такое тряпье, где нельзя было обнаружить различия между мужским и женским. Раз оно закрывало их срам, их оно вполне удовлетворяло. Насколько могла судить Бекка, у них не было имен, которыми она могла бы их называть, видимо, они были неизвестны даже их молодому хозяину, за исключением таинственной Вирги. Вплоть до самых маленьких они хранили полное молчание.
Все это место было погружено в молчание. Хотя в радиусе многих лиг здесь не жил никто и некому было услышать их смех, чтобы потом доставить неприятности, но дети вели себя так, будто были мертвы. Бекка физически ощущала этот груз тишины, эту бездонную яму, скрытую где-то в глубине руин, которая вбирала в себя малейший шорох жизни. Если б тут было какое-нибудь другое укрытие, она никогда бы не позволила мальчику перенести Гилбера в это непотребное место.
Вход в глубины развалин пугал ее. Слишком много воспоминаний о голодной утробе Поминального холма вылетало на нее из тьмы, скользя на бесшумных крыльях сквозь ее душу. Идти к Гилберу было все равно что навещать его в его же гробнице. Она остановилась, положив руку на гладкий как стекло розовый камень, и крикнула мальчику:
— Кто-нибудь отведет меня к нему?
Древние глаза ни на минуту не перестали прощупывать горизонт.
— Я велел Ти разметить дорогу. Там есть скользкота, которая покажет тебе, откуда начинается путеводный провод. Положишь на него руку и пойдешь.
— А что такое скользкота?
Снова смех, скорее похожий на икоту.
— Ничего-то ты не знаешь, эх ты, женщина! — В его тоне было больше презрения, чем в грязной брани, извергнутой на нее Корпом.
Больше никакой помощи он не предложил. Он считал, что ничем ей не обязан. Даже меньше, чем ничем. Пока Гилбер не выздоровеет, она не посмеет сказать ни слова. Она была тут чужой, которая даже не знала, что заставило этого страшного ребенка показаться ей после убийства Корпа и предложить ей и Гилберу свою помощь, найти им убежище и пищу. Больше того, она не знала, какая причуда удержала этого непредсказуемого ребенка от того, чтобы не сделать с Гилбером того же, что она сделала с Корпом.
«Или с тобой, если уж на то пошло», — сказал Червь.
И она шагнула в темноту. Когда она миновала вход, все стало ей казаться менее страшным. Крыша у здания не сохранилась, да и как могло быть иначе, после всех этих столетий запустения. Поэтому сюда проникали крохотные лучики и капли дневного света, которые ей очень помогали. Нашла она и «скользкоту». Это был кусок ярко-красного незнакомого ей материала, подобного которому ее пальцы никогда еще не ощупывали: гладкий, блестящий, как полированный металл, гибкий как материя, скользкий на ощупь. Кусок был маленький — с ее большой палец, — но столь бросающийся в глаза, что мог служить безошибочным ориентиром начала тропы, которая должна была привести ее в нору, где лежал Гилбер.
К красной метке было привязано то, что мальчик называл «путеводный провод». Это, конечно, был вовсе не настоящий драгоценный провод, а веревка из обрывков тряпок, бечевок и прочных стеблей неизвестно как называвшихся растений, росших на пустошах. Все это было связано, скреплено, перевито, так что получился длинный неопрятный шнур. Вряд ли он годился для какой-нибудь другой цели, но как путеводная нить в лабиринте был хорош. Бекка видела такие нити и раньше — они были проложены для помощи самым маленьким детям, которые иначе могли здесь заблудиться и пропасть.
Она следовала за «путеводным проводом», не дотрагиваясь до него, полагаясь на небольшие световые пятна, почти неразличимые для глаз. Тогда они утащили Гилбера далеко в чрево руин, непонятно для чего — то ли ради самого Гилбера, то ли потому, что это доставляло удовольствие мальчику — властелину здешних мест. Этого она не знала.
И Корпа они тоже куда-то унесли. В темноте память работала хорошо. Даже слишком хорошо. Бекка долго не могла уснуть, когда начинала вспоминать, как они вдруг возникли возле нее из тьмы, киша вокруг своего вождя подобно немым собратьям крысолюдей из страшной сказки Гилбера. Маленькие ручонки ощупывали мертвое кровоточащее тело тут и там, они переворачивали его, как бревно, со стороны на сторону, пока наконец шестеро из них не ухватились за одежду Корпа и не утащили его прочь. Остальные рассеялись, оставив Бекку и мальчика с мотыгой заниматься Гилбером. Мальчик не дал ей даже накинуть на себя одежду. Он просто ухватил Гилбера за руку и потащил куда-то. Ей пришлось кинуться ему на помощь — по-прежнему нагой: не могла же она позволить Гилберу умереть от такого грубого обращения.
Черепки резали босые ноги Бекки в тот первый раз, когда она осмелилась войти в развалины, но она об этом тогда не думала. Путь лежал сквозь густой мрак, в котором шелестели какие-то мелкие существа и мелькали огоньки, похожие на упавшие звезды, слегка освещавшие путь, — крошечные факелы в детских ручках.
Мальчик привел ее в какое-то помещение. Здесь горел кусок тряпки, опущенной в комок отвратительно воняющего жира в ржавой металлической плошке. А еще там было нечто вроде низкого стола, сделанного из тонких кусков металла и стекла. Часть стеклянных панелей разбилась, часть чудом уцелела. Но для Бекки еще большим чудом было то, что ожидало ее на этом столе: все, что было в их лагере, вплоть до мелочей. Ружье Гилбера стояло в углу, рядом с тем, которое они отняли у Корпа, ее собственный револьвер лежал, готовый для осмотра, на ее аккуратно сложенной одежде. Исчез только большой охотничий нож.
Мальчик послал ей хмурую суровую улыбку, когда она взглядом спросила его, что все это значит.
— Мы ничего не берем у тех, кто страдает. Но если вы попробуете обидеть нас, вы увидите, что произойдет.
Это было суровое предупреждение, и Бекка не имела ни малейшего желания проверить его надежность. Пол около стеклянного стола был чисто подметен, одно одеяло сложено пополам в длину и постелено на землю, другое — тоже аккуратно сложенное — лежало рядом. С помощью мальчика она уложила Гилбера и укутала его поплотнее. Сама Бекка быстро натянула на себя платье и бросилась осматривать Гилбера.
Тот дышал часто и неглубоко, рана на голове все еще кровоточила. Бекка перерыла рюкзак, отыскала коробку с травами, нож и запасную рубашку, которую тут же разрезала на бинты. Мальчик наблюдал за ее действиями без особого интереса, но когда она спросила о воде, он быстро выскочил из помещения и вернулся с ведерком без ручки, полным воды.
Вода была грязная, Бекке она не годилась.
— А, так тебе нужна супная вода! — воскликнул мальчик; в его устах это прозвучало как обвинение: в ошибке виновата она одна. Он унес ведерко и вернулся с горшком кипяченой воды, из которого еще шел пар. На этот раз она заметила, что на поясе у него висит нож Корпа. Видимо, он достаточно долго наблюдал за тем, что происходило между ней и Корпом, чтобы понять — нож не ее; взять у мертвого — не воровство.
Она промыла рану Гилбера и перевязала ее. Когда она покончила с этим, дыхание Гилбера стало значительно более ровным — почти нормальным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
В ее крике была боль, но не та рвущая боль, которой она ждала. Скорее удивление, которое сопровождалось хрюканьем с его стороны, тоже означавшим шок.
— Ах ты, вонючая дырка, ты ж говорила, что не в…
Бекка воспользовалась его растерянностью; она мгновенно схватила за запястье его руку, вооруженную ножом, приставленным к ее горлу, и с силой вцепилась в нее зубами. Он вскрикнул, пальцы автоматически разжались. Нож упал на ее шею, к счастью плашмя, а затем соскользнул на землю. Бекка чувствовала, что он лежит где-то совсем рядом. Во рту стоял привкус меди от крови Корпа, зубы болели, скользнув по кости, но ум был ясен. Марта Бабы Филы стояла над задыхающимся стонущим человеком, и ее глаза сверкали ярче звезд, когда она выкрикивала свой главный совет, который женщина должна зарубить на носу, если она собирается драться: дерись без правил, но дерись до победы.
Бекка схватила нож и вонзила его в ту небольшую впадинку, что находится как раз над ключицей. Клинок наткнулся на хрящ, но ей хватило сил, чтобы вонзить его глубже. Лезвие вошло почти на треть длины и там застряло. Корп издал чудовищный булькающий и задыхающийся стон и замер. Кровь ручьем хлынула на рукоятку, которую Бекка все еще сжимала в руке, и на Бекку, пятная ее груди багровым блеском.
Теперь Бекка билась и изворачивалась, чтобы выбраться из-под Корпа, чтобы спихнуть с себя труп. Второпях она ухватилась за нож. Кровь сразу же ударила фонтаном из развороченной глотки, заливая ей руку. Она бросила взгляд на свои окровавленные пальцы и без всякой разумной причины разрыдалась.
— Чего ты ревешь, дура? Разве ты не хотела, чтоб он сдох?
Голова Бекки при этих словах, произнесенных незнакомым тонким голоском, непроизвольно дернулась. В тени руин стоял ребенок, опирающийся на сломанную мотыгу, спокойно глядя на нее древними пустыми глазами.
27
Иаков пошел своей дорогой и встретил ангелов Господних.
— Она не знает, сколько ей лет, — сказал мальчик. — Перестань приставать к ней с этим.
Бекка подняла взгляд от своего последнего пациента — крошечной девчурки с копной рыжевато-коричневых волос. У нее была лишь неглубокая царапина — явление вполне естественное, учитывая, где и как она жила; она пришла к «чужой леди-целительнице» как за лекарством, так и за каплей ласки.
— Я просто хотела поговорить, — ответила Бекка.
— Это еще зачем?
— Она напугана. Разговор ее успокоит. Ты возражаешь?
Мальчик пожал плечами. Для него это значения не имело. Да и вообще для него мало что имело значение, как успела заметить Бекка за те два дня, которые она провела тут. Мальчик слегка изменил положение своих тощих ягодиц на цементном выступе, продолжая внимательно озирать равнину в поисках движения, жизни, чего угодно, что могло заставить его нападать, идти на воровство или бежать. К своим обязанностям он относился очень серьезно, и вряд ли кто-нибудь это знал лучше Бекки. Все, чего он просил взамен, — чтобы его оставили в покое. Такое она могла понять. В эти дни быть оставленной в покое казалось ей наивысшим благом.
— Ну вот, милочка, и все, — сказала она девчушке. Она погладила всклокоченные русые локоны и встала, чтоб потянуться и ослабить напряжение мышц шеи и спины, уставших от длительного сидения на месте. Девочка поглядела на нее круглыми совиными глазами, а затем исчезла в одной из тысяч щелей и ходов в развалинах.
От девочки в сердце осталась тупая боль. Все это место напоминало Бекке кусок сотов, состоявший из множества ячеек и закутков, со всех сторон закрытых от света. Дети не могли, дети не должны были жить так, прячась под землей в поисках убежища, как то делает мелкая живность пустынь. Но кто они были по существу, как не родичи этих мелких животных, шуршащих в истощенной умирающей почве? Никто, кроме Бекки, вообще не знал, что они существуют, да никому и не было до этого дела.
— Кто-нибудь еще придет? — спросила Бекка у мальчика, сидевшего рядом.
— Почем я знаю? — отозвался он, не отводя глаз от опасной шири горизонта. — Думаю, они уже были бы тут, если б собирались приходить. — У него была манера взрослого мужчины — отвечать так, будто вопрос Бекки был недостойной внимания мелочью или даже глупостью. — Если хочешь заниматься своим мужчиной, валяй. Вирги скажет тебе, когда придет время еды.
— Кто эта Вирги?
— Та, кого я пришлю за тобой, ясное дело. — Он издал подавленный смешок по поводу женской глупости и сплюнул по ветру. Бекка в последний раз сполоснула руки в миске грязной воды, стоявшей возле нее. Привыкшую к чистоте Бекку прямо передергивало оттого, что ей приходилось пользоваться одной и той же водой, осматривая своих пациентов, но когда она обмыла рану первого из них и потребовала чистой воды, мальчик напрямик сказал ей, что воды больше нет. Она заставила себя заниматься своим делом, решив, что дети тут видели вещи и похуже и все-таки выжили.
Похуже. О да, еще бы! Она вытерла руки о юбку, ибо каждый лишний кусочек материи был нужен для перевязок. Коробка с травами принадлежала Гилберу. Бекка быстро и аккуратно разобрала ее содержимое, уложила все на место и закрыла коробку, прежде чем отправиться в глубь развалин, где лежал, ожидая ее прихода, Гилбер.
Она могла уходить и приходить, когда хотела, — мальчик дал ей это понять с самого начала. Ему было двенадцать лет, но здесь он был повелителем царства рухнувших камней, разбитого стекла и пересохших фонтанов. Все остальные дети, которых видела Бекка, были ростом меньше его и наверняка моложе. Она насчитала их девять или десять — они двигались так быстро и носили столь неотличимые друг от друга лохмотья, что точный подсчет был невозможен. Сколько из них было девочек, а сколько мальчиков, можно было только гадать, исключая те случаи, когда дети сидели перед ней достаточно долго, пока она лечила их. Да и тут возможны были ошибки: они носили такое тряпье, где нельзя было обнаружить различия между мужским и женским. Раз оно закрывало их срам, их оно вполне удовлетворяло. Насколько могла судить Бекка, у них не было имен, которыми она могла бы их называть, видимо, они были неизвестны даже их молодому хозяину, за исключением таинственной Вирги. Вплоть до самых маленьких они хранили полное молчание.
Все это место было погружено в молчание. Хотя в радиусе многих лиг здесь не жил никто и некому было услышать их смех, чтобы потом доставить неприятности, но дети вели себя так, будто были мертвы. Бекка физически ощущала этот груз тишины, эту бездонную яму, скрытую где-то в глубине руин, которая вбирала в себя малейший шорох жизни. Если б тут было какое-нибудь другое укрытие, она никогда бы не позволила мальчику перенести Гилбера в это непотребное место.
Вход в глубины развалин пугал ее. Слишком много воспоминаний о голодной утробе Поминального холма вылетало на нее из тьмы, скользя на бесшумных крыльях сквозь ее душу. Идти к Гилберу было все равно что навещать его в его же гробнице. Она остановилась, положив руку на гладкий как стекло розовый камень, и крикнула мальчику:
— Кто-нибудь отведет меня к нему?
Древние глаза ни на минуту не перестали прощупывать горизонт.
— Я велел Ти разметить дорогу. Там есть скользкота, которая покажет тебе, откуда начинается путеводный провод. Положишь на него руку и пойдешь.
— А что такое скользкота?
Снова смех, скорее похожий на икоту.
— Ничего-то ты не знаешь, эх ты, женщина! — В его тоне было больше презрения, чем в грязной брани, извергнутой на нее Корпом.
Больше никакой помощи он не предложил. Он считал, что ничем ей не обязан. Даже меньше, чем ничем. Пока Гилбер не выздоровеет, она не посмеет сказать ни слова. Она была тут чужой, которая даже не знала, что заставило этого страшного ребенка показаться ей после убийства Корпа и предложить ей и Гилберу свою помощь, найти им убежище и пищу. Больше того, она не знала, какая причуда удержала этого непредсказуемого ребенка от того, чтобы не сделать с Гилбером того же, что она сделала с Корпом.
«Или с тобой, если уж на то пошло», — сказал Червь.
И она шагнула в темноту. Когда она миновала вход, все стало ей казаться менее страшным. Крыша у здания не сохранилась, да и как могло быть иначе, после всех этих столетий запустения. Поэтому сюда проникали крохотные лучики и капли дневного света, которые ей очень помогали. Нашла она и «скользкоту». Это был кусок ярко-красного незнакомого ей материала, подобного которому ее пальцы никогда еще не ощупывали: гладкий, блестящий, как полированный металл, гибкий как материя, скользкий на ощупь. Кусок был маленький — с ее большой палец, — но столь бросающийся в глаза, что мог служить безошибочным ориентиром начала тропы, которая должна была привести ее в нору, где лежал Гилбер.
К красной метке было привязано то, что мальчик называл «путеводный провод». Это, конечно, был вовсе не настоящий драгоценный провод, а веревка из обрывков тряпок, бечевок и прочных стеблей неизвестно как называвшихся растений, росших на пустошах. Все это было связано, скреплено, перевито, так что получился длинный неопрятный шнур. Вряд ли он годился для какой-нибудь другой цели, но как путеводная нить в лабиринте был хорош. Бекка видела такие нити и раньше — они были проложены для помощи самым маленьким детям, которые иначе могли здесь заблудиться и пропасть.
Она следовала за «путеводным проводом», не дотрагиваясь до него, полагаясь на небольшие световые пятна, почти неразличимые для глаз. Тогда они утащили Гилбера далеко в чрево руин, непонятно для чего — то ли ради самого Гилбера, то ли потому, что это доставляло удовольствие мальчику — властелину здешних мест. Этого она не знала.
И Корпа они тоже куда-то унесли. В темноте память работала хорошо. Даже слишком хорошо. Бекка долго не могла уснуть, когда начинала вспоминать, как они вдруг возникли возле нее из тьмы, киша вокруг своего вождя подобно немым собратьям крысолюдей из страшной сказки Гилбера. Маленькие ручонки ощупывали мертвое кровоточащее тело тут и там, они переворачивали его, как бревно, со стороны на сторону, пока наконец шестеро из них не ухватились за одежду Корпа и не утащили его прочь. Остальные рассеялись, оставив Бекку и мальчика с мотыгой заниматься Гилбером. Мальчик не дал ей даже накинуть на себя одежду. Он просто ухватил Гилбера за руку и потащил куда-то. Ей пришлось кинуться ему на помощь — по-прежнему нагой: не могла же она позволить Гилберу умереть от такого грубого обращения.
Черепки резали босые ноги Бекки в тот первый раз, когда она осмелилась войти в развалины, но она об этом тогда не думала. Путь лежал сквозь густой мрак, в котором шелестели какие-то мелкие существа и мелькали огоньки, похожие на упавшие звезды, слегка освещавшие путь, — крошечные факелы в детских ручках.
Мальчик привел ее в какое-то помещение. Здесь горел кусок тряпки, опущенной в комок отвратительно воняющего жира в ржавой металлической плошке. А еще там было нечто вроде низкого стола, сделанного из тонких кусков металла и стекла. Часть стеклянных панелей разбилась, часть чудом уцелела. Но для Бекки еще большим чудом было то, что ожидало ее на этом столе: все, что было в их лагере, вплоть до мелочей. Ружье Гилбера стояло в углу, рядом с тем, которое они отняли у Корпа, ее собственный револьвер лежал, готовый для осмотра, на ее аккуратно сложенной одежде. Исчез только большой охотничий нож.
Мальчик послал ей хмурую суровую улыбку, когда она взглядом спросила его, что все это значит.
— Мы ничего не берем у тех, кто страдает. Но если вы попробуете обидеть нас, вы увидите, что произойдет.
Это было суровое предупреждение, и Бекка не имела ни малейшего желания проверить его надежность. Пол около стеклянного стола был чисто подметен, одно одеяло сложено пополам в длину и постелено на землю, другое — тоже аккуратно сложенное — лежало рядом. С помощью мальчика она уложила Гилбера и укутала его поплотнее. Сама Бекка быстро натянула на себя платье и бросилась осматривать Гилбера.
Тот дышал часто и неглубоко, рана на голове все еще кровоточила. Бекка перерыла рюкзак, отыскала коробку с травами, нож и запасную рубашку, которую тут же разрезала на бинты. Мальчик наблюдал за ее действиями без особого интереса, но когда она спросила о воде, он быстро выскочил из помещения и вернулся с ведерком без ручки, полным воды.
Вода была грязная, Бекке она не годилась.
— А, так тебе нужна супная вода! — воскликнул мальчик; в его устах это прозвучало как обвинение: в ошибке виновата она одна. Он унес ведерко и вернулся с горшком кипяченой воды, из которого еще шел пар. На этот раз она заметила, что на поясе у него висит нож Корпа. Видимо, он достаточно долго наблюдал за тем, что происходило между ней и Корпом, чтобы понять — нож не ее; взять у мертвого — не воровство.
Она промыла рану Гилбера и перевязала ее. Когда она покончила с этим, дыхание Гилбера стало значительно более ровным — почти нормальным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66