Что-то сжалось у меня в животе.
– Лучше не злись на меня, – предупредил я, – после того, как я потерял из-за тебя столько амнита, – говоря это, я вспомнил о мече.
Но жеребец не ответил.
Мысль возникла быстрая и четкая. Если сейчас гнедой поднимется на дыбы и врежет мне…
Нет, решил я, глупо скорбеть до беды.
Жеребец беспокойно переступал, железо ударялось о камень. Я не мог просто повернуться и уйти, так что я прислонился к дереву и сделал глоток амнита.
– Ты слишком давно не был на Юге, старина, как и я. Точно также, как и я. Ты такой же Песчаный Тигр, которого вырвали из его пустыни, глотающий снег вместо песка… И лучше тебе побыстрее вернуться домой, пока холод не заморозил все твои суставы.
Часть моих уже замерзла. На Севере быстрее стареют кости. На Юге – кожа.
А в моем случае получается, что старею я и изнутри, и снаружи.
Приятная мысль.
Я отошел от дерева, провел ладонью по позвоночнику жеребца, приглаживая грубую густую шерсть. Гнедой задрожал, ожидая очередную порцию амнита, но я успокоил его несколькими словами. Поверх мохнатого крупа я взглянул на кошку и ее стальной язык.
Я снова вспомнил, что чувствовал – острое желание напоить меч, песню, понятную только ему и мне. Как же я, соблазнившись в момент страха за жеребца, забыл, насколько важна защита и позволил песне вырваться. Тем самым дав клинку свободу.
Ради жеребца.
Стоил ли он этого? Может быть. Мне самому это было не нужно. Я не хотел, чтобы это случилось. Ни теперь. Ни когда-нибудь. Я и без этого испробовал на себе силу яватмы.
– Брось, – вслух сказал я. – Ты сможешь достать другой меч.
Ну, может и смогу. Где-нибудь. Когда-нибудь. А оружие мне нужно было сейчас.
– Брось, – повторил я.
Аиды, хотел бы я бросить.
3
Мягкая, тихая песня. Песня только для меня. Обещающая могущество и теряющая силу, когда о ней забывают.
– Забудь это, засыпай, – пробормотал я.
Тихая, печальная песня. Она хотела передать мне свое желание, но была слишком застенчива, чтобы настаивать.
Это я знал.
Жеребец пошевелился, и я проснулся. Я сел, настороженно вглядываясь в темноту и соображая, где же нахожусь. Окончательно проснувшись, я поднялся и пошел к жеребцу, который упорно разгребал копытами грязь.
Ослабевшая шея гнедого опустилась и голова тяжело свисала почти до земли. Гнедой беспокойно переступал с ноги на ногу. Я коснулся его, но он это, кажется, даже не заметил.
И тут я испугался.
Все, что было у меня в жизни это Разящий и гнедой. Разящего я уже лишился.
Тихая, нежная, искушающая песня. Она обещала помогать мне во всем.
И вместе с помощью я должен был получить силу.
Гнедой сжался. Я почувствовал, как напряжены его мышцы, услышал как хрипло он дышит, как тревожно хрустит гравий под подкованными копытами. Жеребец поставил уши, потом прижал их.
– Хей… – начал я, но закончить не успел.
Это ощущение не появлялось уже несколько недель и сначала я даже не понял, что происходит, но потом растерянность прошла и я вспомнил. Трудно забыть единственную причину, которая вводит человека в болезненное состояние.
Не из-за того, что ты заболел. Я болел и раньше, когда получал ранения, когда в детстве у меня была температура, когда на Севере я подхватил то, что называется «простуда». Больным я себя чувствовал и после того, как перебирал акиви, а такое со мной случалось так часто, что я давно уже сбился со счета. Нет, это была болезнь не тела, а души, сопровождаемая страхом.
Но и этим дело не ограничивалось.
Все волоски на руках поднялись, чесался затылок, чесалась кожа на черепе. Я непроизвольно поежился, проклиная себя за дурь, и почувствовал как тошнота сжала мой желудок.
Не просите меня объяснить, что это было. Дел как-то назвала это влечением к магии. Кем, создатель моего меча, говорил, что я чувствителен к сущности магических явлений. Сам я твердо знал только одно – при приближении неизведанных сил ощущение неуюта у меня переходило в болезненное состояние, не сулившее ничего хорошего. А я от природы человек веселый, добрый и открытый – во всяком случае комплексов у меня нет – и мне не очень нравится, когда моя чувствительная душа калечится чем-то непонятным и мрачным, например магией.
Если конечно это она заставляла меня чувствовать себя больным.
А может виной была кошка. Я съел слишком много мяса кошки. Слишком большой кусок Северной кошки попал в Южный живот.
Но жеребец-то кошку не ел, однако тоже выглядел невесело. Или всему виной меч. Из-за него у меня были сплошные неприятности.
Значит снова…
– Гончие, – пробормотал я, вдохнув знакомую вонь.
Я и забыл, каково находиться рядом с ними, видеть белые глаза, сияющие в темноте, вдыхать резкий запах. Гончие как всегда подошли большой стаей – они подавляли одним количеством.
Я поиграл в охотника. Теперь они охотились на меня.
Жеребец тоже узнал их. Он, как и я, когда-то сражался с ними, круша гибкие тела ударами Южного железа, но такие битвы нравились ему не больше чем мне. Мы оба хотели держаться подальше от магии. Жеребец тоже был рожден путешествовать в песках, под Южным солнцем. Мы не хотели сталкиваться с непонятными силами.
Меч остался в ножнах, у костра, рядом с моими одеялами. Вот так и расстаются со старыми привычками, мрачно подумал я. Еще месяц назад, отправившись к жеребцу, я бы обязательно захватил оружие. Из случившегося можно было сделать два вывода: судьба жеребца меня беспокоила больше, чем следовало бы, и Северный меч я ненавидел больше, чем думал. Хотя меч оставался мечом, даже если у него были свои странности, и, как не хотелось мне это признавать, он мог спасти мне жизнь. Правда в этот момент он был бесполезен, потому что я оставил его далеко. Со мной был только нож и рядом не было лошади, на которой я мог бы спастись или атаковать, если дело дойдет до схватки. Теперь мне придется сражаться на земле.
Белые глаза ярко сияли в темноте. Гончие подбирались бесшумно, растворяясь в тенях. Черные и серые на сером и черном. Я не мог сосчитать, сколько их было.
Мне пришло в голову, что несмотря на ранения жеребца, я мог бы попробовать ускакать на нем. Недалеко, чтобы не искалечить его еще больше. Просто подальше, чтобы оставить зверей позади.
Но я шел за гончими не для того, чтобы сбежать, едва столкнувшись с ними. Не такое обещание я давал.
Я втянул воздух сквозь стиснутые зубы.
– Ну давайте, – процедил я, – идите ко мне.
Наверное это была явная бравада. Пустые слова. Но почему не попробовать, ведь иногда срабатывает.
Иногда…
Они выползли из теней в серо-красное сияние углей. Звери с мохнатыми гривами и пятнистыми шкурами: что-то от собаки, что-то от волка, что-то от ночного кошмара. Ни капли красоты и ни следа независимости. У них не было своей воли, эти животные подчинялись приказу. Жеребец нервно пританцовывал. Сильный удар копытом расколол камень.
– Идите ко мне, – повторил я. – Значит я подошел совсем близко к логову?
Они налетели всей стаей, как волна грязной воды. Их поток захлестнул лагерь и отхлынул обратно к деревьям.
Отлив унес с собой меч.
Не веря своим глазам, я смотрел на блеск перевязи, сияние лунного света на рукояти. Увидел зубы, сжимавшие ножны. Клинок выскользнул, и я понял, что охраняющая магия, свойственная именному клинку, не одинаково влияет на людей и на магических животных.
Зачем вообще она нужна, мрачно подумал я, если она не действует на гончих.
Две гончие неловко взяли в пасти меч. Одна держала рукоять, другая клинок, деловито рыча друг на друга как две собаки, не поделившие палку. Только эта палка была сделана из стали. Магической, благословенной богами стали.
Другие гончие окружили эту пару как охранники танзира. Звери направились к деревьям, к теням, в которых я уже ничего не смог бы разглядеть.
Аиды, им нужен был меч.
По моей шкале ценностей это совсем немного.
Я чуть не рассмеялся. Если им до такой степени нужна эта трижды проклятая штука, пусть они ее забирают. Я мог обойтись и без яватмы, я и сам мечтал от нее избавиться.
Но я не мог позволить им унести оружие. Звери не смогли бы воспользоваться им, но вот человек, создавший их, мог. И я решил не рисковать, потому что именно этого человека я искал.
Одним плавным движением я вынул охранный свисток из-под шерстяной туники и сжал его губами. Такая крошечная, нелепая игрушка, созданная существами, в которых я и сейчас с трудом верил, хотя видел – и слышал – их сам. Я вспомнил серебристую кожу, пушистые гребешки на головах, проворные пальцы и горла, похожие на лягушачьи. В голове снова зазвучала их музыка.
Музыка была даже в беззвучной трели свистка. Музыка и сила. И поэтому я немного подождал, чтобы гончие убедились в своей победе, а потом свистнул.
Свисток, как всегда, сработал. Гончие уронили меч и умчались.
Я подошел и поднял клинок.
И тут же пожалел, что сделал это.
– На меня нахлынула волна стыда. Стыда, гнева, печали из-за того, что я так небрежно обращался с клинком, который заслуживал уважения. Что же этот меч сделал со мной?
Я рассеянно выплюнул свисток. Это были не мои мысли. Я не сомневался, что мне такое и в голову не пришло бы. Мысли появились откуда-то извне. Чувства появились откуда-то извне.
Я снова отбросил меч. Он глухо ударился о землю. Красноватые отблески углей и белый лунный свет играли на клинке.
– А теперь послушай меня, – сказал я, – может ты и не такой меч, как остальные, но это не дает тебе права диктовать мне, что думать. Это не дает тебе права заставлять меня чувствовать себя виноватым, стыдиться или злиться, или внушать мне что-то еще, слышишь? Магия, шмагия, я знать тебя не хочу, и ты меня не переубедишь. Если бы дело касалось только нас с тобой, я бы отдал тебя гончим… но я не хочу, чтобы ты попал в руки того, кто может выжать из тебя всю твою силу.
Я хотел сказать что-то еще, но не стал, представив как глупо должен был выглядеть со стороны разговор с мечом.
Хотя причина была наверное не в этом. Как я успел выяснить, прежде чем войти в круг многие разговаривают с оружием. Мне стало неуютно от разговора с магическим мечом. Я боялся, что он поймет. Я вытер потные ладони об одежду. Все это мне не показалось. Я действительно чувствовал стыд. И уж совершенно точно, я чувствовал силу, требующую выпустить ее. Сжавшуюся в комок как кошка перед прыжком.
В моей голове зазвучала песня. Тихая, нежная песня, сулящая здоровье, богатство и долголетие с уверенностью божества.
– Яватмы умирают, – хрипло сказал я. – Я видел их смерть дважды. Тебя тоже можно убить и ты не сделаешь нас бессмертными. Не обещай мне того, что дать не можешь.
Мелодия заколебалась, потом затихла. Я наклонился и подобрал меч. Клинок сиял.
– Аиды… – рукоять жадно присосалась к ладони. – Отпусти! – закричал я. – Ты трижды проклятое козье отродье… отпусти меня!
Металл прижимался, ласкался, впитывался. Я снова вспомнил расплавленные глаза в пронзенном сталью черепе.
– Да заберут тебя в аиды! – заорал я. – Что ты хочешь, мою душу?
Или это он пытался поделиться со мной душой?
– На колени, сейчас…
– Аиды, ну аиды… я прилип к мечу… аиды, прилип к мечу…
Сколько это будет продолжаться? Капли пота стекали по коже. В холодном ночном воздухе от меня шел пар.
– Никто никогда не говорил мне… никто никогда не объяснял… никто меня об этом не предупреждал…
А может и предупреждал, а я пропускал мимо ушей.
Пот заливал глаза. Я прищурился, наклонил голову к плечу, вытер мокрые волосы. В ноздри били острые запахи: пота, старой шерсти, грязи и резкая вонь страха.
Я захлебнулся воздухом.
– Что, в аиды, я…
Огонь озарил небо. Вернее я решил, что это огонь. Это было что-то яркое и слепящее. Что-то, что затмило луну и звезды, украсив небосвод яркими лентами. Такой красоты я никогда не видел. Такое и во сне не привидится. Стоя на коленях с мечом в руках – вернее мечом, цеплявшимся на меня – открыв рот и запрокинув голову, я не мог оторвать глаз от великолепия Северных огней. От магии, рожденной небом стали, покрытой созданными богами рунами. Стали, получившей имя после того, как она попробовала человеческой крови.
Стали, прославленной песней. В небе дрожала сияющая завеса. Приглушенное великолепие цветов плавно переливалось и меняло оттенки. Они перетекали друг в друга. Разливались. Менялись местами. Встречались и таяли, превращаясь в другие цвета, яркие, горящие как огонь. И ночь ожила. В моей голову зазвучала песня. Новая, могущественная песня. Ее я не знал. Она шла не из моего меча, он был слишком молод, чтобы так петь. Эту песню создал меч постарше. Меч, который понимал суть силы, привык к ней и умел ею управлять. Меч, рожденный Севером, снегом и ветром, холодной зимой, познавшей яростную баньши-бурю. Меч, который знал мое имя, и чье имя я тоже знал. Самиэль выпал из моих рук.
– Аиды, – прохрипел я, – она жива.
4
Я отбросил эту мысль. Немедленно. Собрав все силы. Я не решался позволить себе поверить, что это может быть правдой. Я не мог снова разочароваться, это было бы слишком больно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57