– А за что Гришке нос расквасил? С ма­ленькими воюешь, а под мостик идти боишься! Смот­ри, теперь то время прошло, царское. Не забывайся!
Сашка рванул Орликова на себя и с силой оттолк­нул:
– Еще раз заденешь ребят – душу из тебя вытряхну!
Но «то время» еще не прошло. Хотя царя уже не бы­ло, в Соломбале и на нашей улице, по крайней мере, ничто не изменилось.
Юрка Орликов вскоре окончил гимназию и уехал из Архангельска.
В тот день, когда мы познакомились с Костей Чижо­вым, нам удалось незаметно пробраться в погреб.
– Это наша каюта, – сказал я Косте.
– А где же иллюминатор? – спросил новый член экипажа. – Нужно прорезать.
В самом деле, почему мы не додумались до этого раньше! И в тот же вечер в двери погреба было выре­зано небольшое круглое окно – «иллюминатор».
Костя Чижов оказался выдумщиком и смелым парнем. Он открыл нам много такого, о чем мы раньше да­же и не подозревали.
Однажды в воскресенье Костя появился на улице не босой, как обычно, а в веревочных туфлях. Отец послал его в город с очень важным поручением. Костя позвал с собой нас. Он обещал показать памятник Петру Первому.
– Он ведь нашу Соломбалу Соломбалой назвал, рассказывал Костя, шагая впереди ребят. – Тут у Петра верфь была…
Нам, конечно, было известно, откуда пошло название «Соломбала». В торжественный день спуска на воду первого корабля Петр устроил бал. Здесь не было пар­кетных залов. Под ногами у танцующих лежала солома. От двух слов – «солома» и «бал» – пошло название острову, на котором мы жили.
– Это все вранье, – важно сказал Костя. – А я вот знаю. Слушайте! Когда спускался первый корабль, был сильный-пресильный шторм. Всем штормам шторм. И вот в тот день на Двине перевернуло ботик, а на этом ботике самый любимый помощник Петра плыл. Ну, по­мощник и утонул. А в тот день бал созывали по какому-то случаю. Все веселятся, а Петр скучный такой «Что ты, – спрашивают, – государь, не весел?» А он отвечает: «Солон мне этот бал». Вот и вышло «Солон-бал». А потом уж Соломбалой стал остров зваться. Вот как было дело!
Мы согласились: это тоже было похоже на правду.
Мы шли толпой по деревянным тротуарам и расска­зывали всевозможные истории и случаи. Кто хотел, что­бы его послушали, забегал вперед и, перебивая другого рассказчика, восклицал:
– Ну, это что!.. А вот…
Мы вспомнили Ивана Лобанова – архангельского богатыря, который, рассердившись на рабочих копра, забросил в болото сорокапудовую «бабу» для забивки свай. В другой раз Лобанов удержал у пристани паро­ход, машина которого работала на «полный вперед».
Рассказам, воспоминаниям не было конца.
Нагретые солнцем доски тротуара обжигали босые ноги. Когда ногам становилось невыносимо горячо, я шел по траве, около тротуара.
Соломбала – морская бедная слобода, часть Архангельска. Живут тут моряки, судоремонтники и лесопнльщики. Соломбалу отделяет от центра Архангельска ру­кав Северной Двины – Кузнечиха.
Через Кузнечиху перекинут длинный деревянный мост. Идти по мосту очень интересно. Оглянешься – сзади родная Соломбала: огромное белое здание флот­ского полуэкипажа, собор, лесопильный завод Макаро­ва, у набережной – мачты и пароходные трубы.
Под мост непрестанно проскакивают лодки. У мо­стовых свай толкается маленький пароходик с баржей на буксире. И трудно понять, то ли он не может спра­виться с непомерно трудным делом – провести баржу под мост, то ли капитан пароходика кого-нибудь поджи­дает и не хочет пришвартовываться.
С моста видно широкую Северную Двину, чуть затя­нутую дымом. А впереди, на высоком берегу – Архангельск выглядывает из зелени бульвара причудливыми башенками, железными крышами, церковными купо­лами.
По городу мы идем пешком и с любопытством раз­глядываем красивые дома Немецкой слободы. Здесь живут самые богатые люди Архангельска – владельцы лесопильных заводов, пароходов, магазинов.
По Троицкому проспекту, громыхая и позвякивая проходит трамвай, но он не для нас. Если вывернуть все наши карманы, из них не выпадет ни одной копейки.
Нам остается лишь любоваться вагоном и строить предположения, кто сильнее: трамвай или речной пасса­жирский пароход – «макарка».
Речные пароходы принадлежали архангельскому коммерсанту Макарову.
Хотя трамвай нам очень нравился, но мы были соломбальцами, водниками, и потому без особого спора согласились, что пароход, конечно, пересилит.
Костя велел нам подождать, а сам зашел во двор небольшого домика. Через несколько минут он выбежал. Поручение отца было выполнено. Теперь можно отпра­виться смотреть памятник Петру Первому.
Памятник стоял на берегу Северной Двины. В тре­уголке и мундире, с подзорной трубой в руке, Петр словно сошел с корабля на новую землю. Широкая лен­та и звезда украшали его грудь. Одна перчатка с боль­шим раструбом была заткнута за пояс.
Мы несколько раз обошли вокруг памятника.
– Он сам корабли строил! – сказал Гриша.
– Как «сам»?
– Очень просто: брал топор и работал. Я видел на картинке.
– Врешь, Гришка! Он царь был… Мастеровых, что ли, не хватало?
– Такой уж царь, – ответил Гриша. – Он показы­вал, как делать.
– Просто руки хотел поразмять, – сказал Костя. – Надоест ведь все приказывать да приказывать…
ГЛАВА ПЯТАЯ
ВЕСНА
Я помнил слова отца: «Вернусь, получу много денег, тогда у нас будет хорошая жизнь!» А дедушка говорил, что, если отец и вернулся бы, все равно ничего хорошего он бы не увидел. «Матрос – он матрос и есть, – добав­лял дед. – Матросу, что мастеровому на заводе, всю жизнь спину гнуть».
Хорошая жизнь была у Орликовых! Они ели белый хлеб, деревенские молочницы привозили им молоко, сли­вочное масло, творог, яйца и множество всякой снеди. Каждый день прислуга Мариша ощипывала на крыльце тяжеловесных, жирных гусей.
Юрка Орликов носил всегда новые башмаки. У него был велосипед. Он часто ходил в кинематограф «Марс» и в цирк Павловых. Он гнал нас со двора и кричал: «А ну, босоногая команда, брысь! Это наш дом! И двор тоже наш. Убирайтесь!»
И мы ничего не могли Юрке ответить. Двор был действительно Орликовых. Они могли выгнать не только ребят со двора, но и нашу семью из дома. Сам Орли­ков уже несколько раз грозился это сделать.
Мы уходили, хотя нам было очень обидно.
Прошло лето, наступила осень. Первыми заморозка­ми ударила зима. Начались игры в штурм снежных кре­постей и катанье по тротуарам на коньках-самоделках.
…Зимой в Архангельске смеркается рано. Вернувшись из училища, ребята собрались в погре­бе. На улице кружила метель и играть не хотелось. Я принес дедушкин фонарь «летучая мышь». На голых, убеленных инеем стенах погреба качались огромные причудливые тени. Полумрак придавал нашему убежи­щу таинственность.
– Когда я вырасту, то буду зарабатывать много де­нег, – тихо сказал Гриша Осокин. – Вот тогда зажи­вем!
– Как же ты заработаешь много?
– Выучусь…
– У меня отец целых три года учился, а денег нету.
– Я буду десять лет учиться… – мечтательно ска­зал Гриша.
Из всех ребят, которые жили на нашей улице, только один Орликов окончил гимназию. Остальные учились по два-три года. И мы знали – никому из нас долго учиться не придется, нужно работать. Мы не верили, что Гришка Осокин будет учиться десять лет.
Между тем происходило много не понятных для нас событий. Еще осенью стало известно, что в Петрограде восстали рабочие и прогнали буржуйское правительство Керенского. Говорили, что в Москве и Петрограде те­перь Советы – рабоче-крестьянская власть. Во всей России – революция.
В Соломбале, в клубе судоремонтных мастерских, рабочие сорвали со стены портрет Керенского и сожгли его. Говорили, будто это сделал Костин отец, котельщик Чижов.
Шли разговоры о том, что всех заводчиков скоро про­гонят, а хозяевами на заводах будут сами рабочие. В Маймаксе уже собирались отряды, которые называ­лись Красной гвардией. А в Архангельске тоже был Совет.
Однако лесопильным заводом все еще владел Мака­ров. И когда рабочие объявили забастовку, Макаров их всех уволил.
– Это все меньшевики в Совете пакостят, – сказал мне Костя. – Они за буржуев стоят.
Я не знал, кто такие меньшевики, но не признался в этом, а только спросил.
– Почему же их не прогонят?
– Подожди, прогонят.
Костя знал много такого о чем я и понятия не имел. Однажды, когда я пришел к нему, он показал мне газе­ту «Известия Архангельского Совета». В газете мы про­читали заголовки: «Революция и свобода в опасности», «Товарищи рабочие и крестьяне! Поднимайтесь на за­щиту революционных прав!», «Все истинные революцио­неры, становитесь под красные знамена Красной Ар­мии!»
Я сам видел на улицах отряды Красной гвардии, красные флаги, красные банты и повязки на рукавах красногвардейцев Я видел у красногвардейцев винтовки и удивлялся, почему они сразу же не прогонят всех бур­жуев и в том числе Орликова.
… Пришла весна. Мы с нетерпением ожидали теплых дней, когда можно бегать в одних рубашках, удить рыбу и по десять раз в день купаться.
Соломбальцы готовились к навигации. Всюду на бе­регах речки горели костры. Легкий серый дымок оседал на горбатых днищах перевернутых для ремонта лодок. На кострах в жестяных банках и котелках разогрева­лась смола. От дыма и острого запаха смолы приятно кружилась голова.
Весенняя вода сбывала медленно, хотя течение было стремительным. Обломки досок, масляные пятна, клочья грязной пены – все это беспорядочно неслось в гавань.
Не узнать нашу речку Соломбалку ранней весной. Обычно мелкая, спокойная, теперь она вышла из бере­гов, стала широкой, бурливой рекой. Казалось, вот-вот огромная морская шхуна, хлопая парусами, ворвется в устье и бросит на середине речки якоря.
Дед ремонтировал свой карбас. Каждое утро, за­хватив инструменты, паклю и ведро со смолой, он ухо­дил к речке. Он любовно работал – латал и осмаливал старые доски пузатого поморского карбаса.
Подходили знакомые рабочие, матросы:
– Рыбачить собираешься, Максимыч?
– Нужно за свежей ухой съездить, – отвечал дед.
Старого боцмана уважали как хорошего, опытного рыбака. Знали, что если Максимыч поехал, он не вер­нется без рыбы. Люди верили в его рыбацкое счастье.
А счастье деда Максимыча было не такое, каким оно представлялось людям. Часто мы вытаскивали невод пустым. Несколько мелких подъязков и ершей дед со злостью выбрасывал обратно в реку. Но неудача вскоре забывалась. Злость и обида проходили, как только дед усаживался на бережок и закуривал свою маленькую коричневую трубочку.
– Дело не в счастье, – говорил он. – Какое счастье, когда ветер с севера тянет! После полудня стихнет – тогда и рыбачить можно.
Погоду дед предсказывал безошибочно. Он смотрел на облака, на солнце. Ругал чаек, разгуливавших по пе­счаным отмелям, что было верным признаком северного ветра. Радовался чистому, бледному закату солнца.
В комнате висел барометр. Но, даже не глядя на не­го, дед точно знал, когда будет дождь, ветер или ясная штилевая погода.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
НА РЫБАЛКЕ
– Ну, Димка, посудина исправна, – сказал дед, за­ливая костер водой. – На рыбалку, внук, за окуньём!
– Дедушко, возьмем Костю, – попросил я. Дед не любил брать на рыбалку чужих людей. Я, ко­нечно, расхваливал своего друга. По моим рассказам, Костя был тихий, послушный мальчик, каких мало не только в Соломбале, но и во всем Архангельске.
– И потом, он такой сильный – один может невод вытащить. Вчера он всех ребят на берегу разогнал. А Ваське как поддаст, так тот бух прямо в канаву! Так и надо: пусть не бросает камни на чужую крышу!
– Видно, что тихий, – пробормотал дед. – Ну лад­но, зови, не помешает.
– Он и грести хорошо умеет, – продолжал я. – Раз он один к морю уехал на целую ночь. Вот тогда мать его искала! Ревела… думала, что утонул.
На другой день мы собрались ехать. Костя обрадо­вался, когда я его позвал на рыбалку. Конечно, он по­едет. Кто же из ребят откажется от рыбной ловли, да еще с дедом Максимычем! Во всяком случае, в Солом­бале таких чудаков не найдется.
Утром солнце поднималось неяркое, подернутое ро­зоватой холодной дымкой. Это хорошее предвестие. День будет ясный, безветренный. Все было приготовлено с вечера: весла, парус, драночная корзинка с хлебом, рыболовные снасти. Утром оставалось только погрузить все в карбас.
Дед в зюйдвестке и в драных клеенчатых брюках по обыкновению сидел на передней банке. Я поместился на корме, чтобы грести «от себя». Костя прилег на меш­ке с сетями. Строго-настрого я наказал ему не баловать­ся в карбасе, не болтать, чтобы не сердить деда Максимыча.
Речку Соломбалку заполняли лодки. Большие карбасы, корабельные шлюпки, легкие челноки и моторки стояли у пристаней и просто у берега на приколе.
Наш широконосый поморский карбас выделялся сре­ди этой великолепной пестрой флотилии. Карбас был старый и некрасивый. Я стыдился его, завидуя владельцам хорошеньких раскрашенных шлюпок. Я знал, что ни одна из этих лодок не сравнится в бурю с нашим морским карбасом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14