Дед вырезает из дерева вязальные иглы, похожие на причудливые стрелы диких племен, какие я видел в книжке у Кости Чижова. На иглах намотано прядено.
В больших морщинистых руках игла кажется живой. Она змейкой проскальзывает через ячеи сети. С каж­дым новым узелком дыра в сети уменьшается.
– Это кто так разорвал? Щука, что ли?
Я хожу вокруг деда и расспрашиваю о рыбалке. Дед любит поговорить о рыбной ловле. Я хорошо знаю об этом. Нужно, чтобы дед разговорился. Тогда, между прочим, можно ловко напомнить о шхуне. Он давно обещал мне смастерить шхуну.
– Какая там щука! – отвечает дед, затягивая узел широким взмахом руки. – Корягой в Восточной Яде зацепило. И кто только в той речонке хламу насыпал?.. Зато окунь там живет. Скажи на милость: где хламу всякого много, туда он и суется. Вот какая рыба зло­вредная! Кормится в таких местах. А нам, рыбакам, одно наказанье – всю снасть в клочья порвешь. Не идут окунь да подъязок на песочек, куда-нибудь на Ши­лов остров. На песочке коряг нету и рыбы нету. Песка­ри – это разве рыба! Кошачья пища. Этак и колюху можно рыбой назвать…
– Колюху кошки не едят. – Я поддерживаю разго­вор, приподнимаю сеть, когда это требуется, подаю де­ду запасную иглу и ножницы. – Наш Матроско только понюхает колюшку и не ест.
Старый-престарый Матроско дремлет на полу. Это очень хитрый кот. Когда солнце отходит в сторону и солнечное пятно на полу передвигается, Матроско тоже меняет свое место. Он любит солнышко.
Глаза у Матроски закрыты, и вид у него такой рав­нодушный, словно ему ровным счетом наплевать, что о нем говорят. Хитрюга!
Матроско остарел и уже давно не играет со мной. Зато мышей он ловит по-прежнему ловко. Но больше всего Матроско любит свежую рыбу.
– Наш Матроско баловень, – говорит дед. – Он что покойный капитан с «Ксении». Ни один кок ему с пер­вого раза угодить не мог.
Я знаю, что «Ксения» – пароход, но нарочно спра­шиваю:
– «Ксения» – шхуна такая была, что ли?
– Не-ет, «Ксения» – пароход, железный… На шху­нах капитаны не разборчивы, все едят. Народ помор­ский, простой.
– А кто, дедушко, шхуны делает? Плотники?
– Корабельные мастера шьют.
– А ты бы, дедушко, мог шхуну сделать, а?
– Шхуну одному не сшить. Тес надо. Дела много…
– Нет, дедушко, не большую, а такую… вот такую… Я показываю руками игрушечные размеры.
– Это что же за шхуна! – усмехается дед. – Для модели…
– А ты, дедушко, обещал. Сделаешь? Я тебе тоже что-то сделаю… Я тебе, знаешь, принесу… Не знаешь? Кошку найду. На рублики выменяю и принесу.
Кошка – маленький якорь. В прошлом году дед утопил свою кошку. А рыбаку без кошки никак нельзя. Что за рыбная ловля без кошки!
Но дед не соглашается. Он сделает шхуну, а кошки не надо. Может быть, ворованная. Придерутся – потом ходи и разбирайся, кто прав, кто виноват. Ему чужого не надо.
Мне все равно, лишь бы шхуна была.
Дед сидит на низенькой скамеечке, которую он сде­лал сам. Он хороший плотник. Каждый матрос должен быть плотником. Волосы у деда взлохмачены, ворот парусиновой рубахи расстегнут. Починяя свои рыбацкие сети, он поет тягучие поморские песни.
В песнях оживает Поморье – старинные посады, ры­бацкие становища, беломорские промыслы.
Я упрашиваю деда рассказать о Поморье.
– Недосуг, – отмахивается дед. – Время ли теперь сказки сказывать! Ужо весна подойдет, на рыбалку по­едем, там хоть весь день рассказывай. А на рыбалку-то нам с тобой бы на Белое море! Раздолье!
Я помалкиваю, слушаю. Не хотел дед рассказывать, да забылся. А мне это и нужно.
– Мы бы с тобой далеко в море, как бывало, пошли. С поветерью да с парусом, на карбасе. Там ветер рас­солом морским обдаст, здоровья добавит – крепок ста­нешь, что кнехта на палубе держаться будешь! А рас­сказчиков тебе там слушать не переслушать. Сарафа­нов, повязок, кокошников смотреть не насмотреться. Любо, как девки у моста в хоровод сбегутся, песни за­играют. Рубахи белые – снегу ровня. Ленты – такого цвету в радуге не увидишь. А лес у моря – только мач­ты на парусники ставить. Лапы у сосен широкие, тяже­лые, медвежьи…
Хорошо слушать деда Максимыча!
Зимой по вечерам дед ходит зажигать фонари.
Уже совсем темно. Мы выходим на улицу. Опять подморозило.
– У-у… Звезд сколько! – удивляюсь я.
– Столько ли еще бывает, – равнодушно отвечает дед.
– Дедушко, а всего-навсего сколько звезд на небе? Тысяча будет?
– Поболе будет.
– Миллион?
– И миллиона поболе.
– А миллион миллионов будет?
– Должно, будет, не считал.
– А кто считал, дедушко?
– В академиях, говорят, считали.
Академия – это очень большой красивый дом. Лю­ди, живущие в этом доме, называются профессорами. Они все время считают, рисуют и учатся. Так говорит Костя Чижов. Дед Максимыч почему-то с недоверием относится к академии.
– У нас в Поморье и без академии по звездам курс прокладывали.
– Дедушко, а кто звезды выдумал? Бог?..
Ничего я не пойму! Мать говорит, что звезды выду­мал бог. Костя говорит, что звезды открыли профессора. Дед усмехается, но молчит. Он, конечно, знает, кто вы­думал звезды!
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
СОЛОМБАЛА
Соломбала – остров. Мы – островитяне.
Это сказал Костя Чижов, но мы ему не поверили. В приходском училище нам говорили: остров есть часть суши, окруженная водой. Разве Соломбала со всех сто­рон окружена водой?
– Дай клятву! – потребовал Гриша Осокин. Он любил торжественность.
Костя произнес какие-то таинственные слова не пе­реводя дыхания, скороговоркой. Но ребята все равно не поверили.
– Нужно поднять кверху правую руку, – настаивал Гриша.
– Скажи, что будешь горбатым, если не остров!
Костя выполнил все, что мы требовали. Ребята сто­яли вокруг него и недоумевали.
– Побожись, – тихо сказал Аркашка Кузнецов.
– Божись сам! – презрительно ответил Костя. – Бога нету!
Он уже не первый раз говорил о том, что бога нету. Мы молчали. Тогда Костя отставил назад ногу и, как бы приготовившись наступать на ребят, сказал:
– Держу пари, что Соломбала – остров. С кем?.. Что, боитесь?..
Слово «пари» было новостью. Обычно мы в таких случаях говорили: «Давай поспорим!» или «Бьюсь об заклад!» Пари не состоялось. Когда Костя все объяс­нил, мы признали, что он прав.
Мы были островитянами. Соломбалу окружала во­да – Северная Двина, ее рукав Кузнечиха и узкая реч­ка Соломбалка. Речка эта была необыкновенная: она имела два устья, но у нее не было истока. Одним усть­ем Соломбалка впадала в Двину, другим – в Кузнечиху.
Извилистая речка уходит далеко в лес. Кривые дрях­лые ольхи склоняются к ней с берегов. Даже в шторм, когда на Двине под сильным ветром шипят, закипая, волны, когда на большую реку страшно выехать в лод­ке, даже тогда Соломбалка лишь чуть-чуть рябит. Толь­ко разговорчивее и подвижнее становятся на берегах деревья. Обняв низкорослые лиственные леса на Со-ломбальском острове, речка сходится с Северной Дви­ной. Здесь Маймакса – судоходный рукав Двины. С океана и с Белого моря в Архангельский порт идут шхуны, боты и пароходы.
На берегах Маймаксы – лесопильные заводы и лесобиржи – склады досок. У причалов лесобирж день и ночь грузятся английские, норвежские, шведские транспорты.
…Итак, Костя Чижов прав. Соломбала действитель­но остров. Вообще Костя всегда придумывает что-ни­будь интересное и необыкновенное.
Костя был покрепче каждого из нас, хотя первое время мы не хотели признавать этого. Волосы у него были зачесаны на косой пробор, как у парней с паро­ходов дальнего плавания. Это вызывало у нас затаен­ную зависть. Я много раз пробовал так зачесывать свои волосы. Приходилось выливать на голову полковша во­ды, но вода высыхала, волосы выпрямлялись – и про­бора как не бывало.
Костя Чижов носил широкие серые штаны на лям­ках. Лямки были черные. Вероятно, их пришили недав­но, потому что у Кости осталась привычка предупреди­тельно поддергивать штаны. Портниха, которая смасте­рила Костину рубаху, должно быть, долгое время шила мешки для картошки.
Когда Костя впервые появился на нашей улице, ре­бята встретили его недружелюбно. Раньше он жил на Третьем проспекте. А ребята с Третьего и со Второго проспектов – наши противники. Они загнали кузнецов­ского голубя-монаха, год назад перехватили на Север­ной Двине стружок и построили ледяную горку в пол­тора раза выше нашей.
Костя сидел на тумбочке, закинув ногу на ногу. Мы возвращались с речки. Был вечер такой светлый, тихий и теплый, что домой идти не хотелось. Заметив нового мальчика, Аркашка Кузнецов подмигнул нам и вплот­ную подошел к нему. Задиристее Аркашки на нашей улице ребят не найти.
– Эй ты, зачем на нашу улицу пришел?
– Ты ее купил?
Костя, к нашему удивлению, не проявил ни малей­шего испуга. Он спокойно смотрел на нас.
– Купил – пять копеек заплатил! – залихватски ответил Аркашка.
– Дешево, – сказал Костя. – Так всю Соломбалу за рубль купить можно.
– Ты не задавайся лучше, а то получишь… Убирай­ся с нашей улицы!
– Я на своей улице. У меня батька пуд картошки въездных за комнату отдал. Это тебе не пять копеек!
– Ты на нашу улицу переехал? Когда? – спросил я.
– Вчера вечером.
– Ну, так бы и говорил, – успокоился Аркашка Кузнецов. – Значит, теперь наш… Ладно… Ну что, ре­бята, дать ему на всякий случай «бабушкин стульчик»?
«Бабушкиным стульчиком» назывался легкий пинок в известное место.
– Попробуй! – Костя встал и шагнул к Аркашке. – Такой стульчик покажу, что надолго запомнишь!
Аркашка попятился.
– Ладно, не задену. Я так просто… Не бойся…
– Очень тебя испугался! – усмехнулся Костя. – Ты сам-то не бойся.
– А ты плавать умеешь? – насмешливо спросил Гришка Осокин.
– Тебя научу.
Мне новый мальчуган понравился. Я подал ему руку.
– Как тебя зовут?
– Костя… А тебя?
– Меня зовут Димка, а фамилия Красов. Пойдем с нами играть!
В углу обширного орликовского двора стоял забро­шенной погреб, старый и полусгнивший. Погреб давно собирались сломать, но пока он служил ребятам отлич­ным местом для игр. Это была наша пещера. Иногда мы превращали погреб в корабельную каюту. Правда, хозяева дома нередко выгоняли нас из погреба, но мы тайком снова проникали туда.
Анна Павловна Орликова, хозяйка дома, любила отдыхать в маленьком садике возле дома. Тут на клум­бах, обложенных вокруг камнями, цвели махровые аст­ры, анютины глазки и маргаритки. Нам даже близко к садику подходить запрещалось.
Увидев нас, Анна Павловна начинала кричать и звать прислугу или сына. Можно было подумать, что на хозяйку напали грабители. Тогда появлялся Юра – узкоплечий высокий гимназист, которого на улице из­давна прозвали короткоштанным. Скинув ремень, он воинственно гонялся за нами. В воздухе сверкала ярко начищенная широкая пряжка.
Мы в страхе разбегались.
Однажды утром у садика Анна Павловна нашла сорванную маргаритку. Кто ее сорвал, мы не знали. Но гнев хозяйки, конечно, обрушился на нас.
– Голодранцы! Воры! Разрушители! – вопила Анна Павловна.
И чего она так взбеленилась? Подумаешь – марга­ритка! Да если бы мы очень захотели, то ночью все цве­точки повыдергали. Только зачем они нам, эти цветоч­ки! Вот если бы репа – это другое дело!
На крик матери выскочил Юрка. Мы моментально высыпали со двора на улицу. Юрка кинулся за нами, и ему удалось поймать Гришку Осокина.
– Ты сорвал? Ты? Говори!
– Ничего я не рвал. Отпусти! Я скажу Сашке.
Сашка был старшим братом Гриши. Конечно, если бы он вступился, Юрке не поздоровилось бы. Ведь Саш­ка был совсем взрослый и уже работал в мастерских. Но разве он будет связываться с Орликовыми! Ему тог­да и самому достанется от отца. Орликовых не любили, но побаивались.
Юрка затащил Гришку во двор и на глазах у мате­ри избил его. Гришка ревел и грозился, вытирая кровь, сочившуюся из носа.
Анна Павловна все еще сидела в садике, вздыхала и расправляла лепестки несчастной маргаритки.
– Бедный цветочек… Покажи им, Юрочка, как чу­жое хватать!
Гришка в тот день больше не выходил на улицу. А вечером мы увидели на набережной Соломбалки Саш­ку Осокина. Мы догадались: он поджидал Юрку Орли­кова. Молодец! Он не боится.
Ага! Вон Юрка вышел из дому. Он, наверное, отпра­вился в город, в Летний сад. Ничего не подозревая, Орликов уверенной походкой вышел на набережную Соломбалки.
– Постой-ка! – крикнул Сашка.
Юрка остановился, прищурил глаза, сделав вид, что не понимает, зачем он понадобился Осокину.
– А ну, пойдем под мостик, поговорим! – зло ска­зал Сашка.
– Что вам нужно?
Раньше Юрка все же иногда выходил на улицу и играл с Сашкой и другими ребятами своего возраста. Тогда он не был таким вежливым и не называл на «вы» мальчишек. Теперь он заканчивал гимназию и с презре­нием поглядывал на своих ровесников с нашей улицы.
«Вам!» Сашка Осокин так же зло улыбнулся.
– Нужно. Пойдем, поговорим!
Было видно, что Юрка струхнул. Он побледнел, отвел глаза в сторону и молчал.
– Пойдешь?
– Зачем? Я ничего не сделал…
– Ничего? – Сашка взял гимназиста за грудь и притянул к себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14