Вот я возьму себе в жены только ту, которую полюблю и которая будет любить меня.
Филипп печально вздохнул, вспомнив о Луизе, сестре Габриеля, но в следующий момент оживился в предвкушении встречи с Амелиной, а на его щеках заиграл лихорадочный румянец нетерпения. С помощью Габриеля он быстро разделся, и вскоре на нем осталось лишь нижнее белье из тонкого батиста, а вся прочая одежда была аккуратно сложена на низком столике рядом с широкой кроватью.
Габриель протянул было руку, чтобы откинуть полог, но тут же убрал ее, едва лишь коснувшись пальцами шелковой ткани. Лицо его мгновенно покраснело до самых мочек ушей.
– Вам больше ничего не нужно? – спросил он.
– Все в порядке, можешь идти, – ответил Филипп. – Вижу, тебе не терпится поскорее улизнуть.
– Ну... Полагаю, госпожа Амелия не хотела бы, чтобы кто-нибудь увидел ее ночью в ваших покоях.
– Да, ты прав. В таком случае проверь, не вздумал ли какой-нибудь усердный служака встать на страже возле самого входа, а если да, то прогони его в конец коридора. За Гоше можно не беспокоиться – он вышколенный слуга, даже мне не признается, что видел у меня женщину... Пожалуй, это все. Будь здоров.
– Доброй вам ночи, – кивнул Габриель и торопливо покинул комнату.
С минуту Филипп стоял неподвижно, уставившись взглядом в дверь, и гадал, как долго ему осталось ждать Амелину и придет ли она вообще. Вдруг за его спиной послышался весьма подозрительный шорох. Он вздрогнул, резко обернулся и увидел, что из-за полога кровати выглядывает хорошенькая девичья головка в обрамлении ясно-золотых волос. Ее большие синие глаза встретились с его глазами.
– Ну! – нетерпеливо отозвалась она.
– Амелина... – пораженно прошептал Филипп. Теперь он понял, почему так смущался Габриель – в комнате пахло женскими духами!
Амелина соскочила с кровати на устланный мягким ковром пол, подошла к обалдевшему Филиппу и взяла его за руки. У него томно заныло сердце.
– Габриель угадал...
– Я все слышала. Он будет молчать?
– Будет, не сомневайся. – Филипп смерил ее изящную фигурку быстрым взглядом: она была одета лишь в кружевную ночную рубашку, доходившую ей почти до лодыжек. – Ты что, вот так и пришла?
Амелина тихо рассмеялась.
– Конечно, нет, милый. Хоть я и сумасшедшая, но не до такой же степени! Я разделась тут, а платье спрятала за кроватью.
– Боже мой!.. Ты...
– Да, – сказала она, страстно глядя ему в глаза. – Я уже все решила. Давно решила. Я знала, что рано или поздно это произойдет. И когда мы получили известие о твоем возвращении, я чуть не потеряла голову от счастья. Я ехала в Тараскон не на твою коронацию, а чтобы увидеть тебя, чтобы... чтобы быть с тобой здесь, в твоей спальне, чтобы принадлежать тебе... Ну, почему ты не целуешь меня, Филипп? Дорогой мой, любимый...
Он рывком привлек ее к себе и покрыл ее лицо нежными поцелуями. Затем опустился на колени и обнял ее ноги.
– Амелинка, родная моя сестричка...
– Нет, Филипп, – твердо произнесла Амелина. – Я больше не хочу быть твоей сестричкой – ни родной, ни двоюродной. Я хочу быть твоей любимой.
Филипп потерся щекой о ее бедро. Сквозь тонкую ткань рубашки он чувствовал тепло живого тела – такого соблазнительного и желанного. Амелина ерошила его волосы; ему было невыразимо приятно, и он постанывал от наслаждения.
– А знаешь, милый, никто не верит, что между нами ничего не было. Даже Гастон. Когда наш лекарь сказал ему, что я еще девственница, брат долго хохотал, затем разозлился, обозвал мэтра дураком и невеждой и чуть было не прогнал его. Мне едва удалось уговорить Гастона, чтобы он изменил свое решение.
– Бедный лекарь, – с улыбкой произнес Филипп. – За правду пострадал.
– А Симон, глупенький, так и не понял, что это он сделал меня женщиной.
Филипп по-прежнему стоял на коленях и обнимал ее ноги.
– У вас есть сын, Амелинка.
– Да, есть. Жаль, что не ты его отец.
– Симон мой друг, – в отчаянии прошептал Филипп.
– А я твоя подруга, и я люблю тебя. Больше всего на свете люблю. В детстве я так мечтала стать твоей женой, да и Гастон хотел, чтобы мы поженились, и очень неохотно выдал меня за Симона.
– Но ведь ты не возражала.
– А с какой стати мне было возражать? Если бы ты знал, что я пережила, когда мне стало известно о твоей женитьбе на кузине Эрнана. Я была убита, я думала, что умру, я не хотела жить! А Симон все утешал меня... И вообще, он такой милый, такой добрый, так меня любит... – Внезапное всхлипывание оборвало ее речь. – Но ты... Ты всегда был для меня самым лучшим, самым дорогим, самым милым, самым... самым... Господи! Да все эти годы я жила одной лишь мыслью о тебе... – Она всхлипнула снова. – Когда умерла твоя жена, я была беременна... Увы!.. И к счастью для Симона... Иначе я сбежала бы от него, приехала бы к тебе в Кантабрию, жила бы там с тобой, как твоя любовница, и чихала бы на все сплетни, на все, что бы обо мне ни говорили, как бы меня ни называли. Главное, что я была бы с тобой.
– Мне тебя очень не хватало, сестренка. Я часто думал о тебе, там, на чужбине...
Амелина вздрогнула всем телом. Филипп поднял голову и враз вскочил на ноги.
– Амелиночка, не надо плакать, родная моя. Все, что угодно, только не это. Или я тоже заплачу, я это умею.
Глаза его вправду увлажнились. Он взял ее руку и провел ею по своей щеке.
– Вот видишь! Не надо, прекрати, любимая.
– А ты делай что-нибудь, не стой, как вкопанный.
Филипп подхватил ее на руки и забрался вместе с ней на кровать.
– И что же теперь будет с Симоном? – спросил он то ли у нее, то ли у себя.
– Не знаю... И знать не хочу... Прости меня, Господи, грешную! – И Амелина прижалась губами к его губам в страстном поцелуе.
«Прости меня, Симон, грешного», – напоследок подумал Филипп, со всей ясностью осознав, что уже не сможет спасти мир от появления еще одной прелюбодейки.
Да и не хочет этого.
ГЛАВА XIV. В КОТОРОЙ МЫ ЗНАКОМИМСЯ ЕЩЕ С ДВУМЯ ПЕРСОНАЖАМИ НАШЕЙ ПОВЕСТИ, А ЗАТЕМ НАДОЛГО ПРОЩАЕМСЯ С НИМИ
Когда во время охоты он неожиданно упал с лошади, то счел это лишь очередным звеном в длинной цепочке досадных неприятностей сегодняшнего дня – далеко не лучшего дня в его жизни. Он даже не подозревал, что именно в этот день ему улыбнулась удача, а впоследствии и вовсе позабыл об инциденте, случившемся вслед за этим и во многом предопределившим его дальнейшую жизнь... Впрочем, обо всем по порядку.
Травля оленя была в самом разгаре, поэтому неудивительно, что никто из ее участников, включая слуг, не заметил его падения. Он же не позвал на помощь, не затрубил в рог, а лежа под кустом, страстно благодарил Бога, что при таком внезапном падении не разбился, ничего не сломал, даже как следует не ушибся и лишь отделался легким испугом.
«Ну, нет! – подумал он. – На сегодня с меня хватит. Я уже сыт по горло и олениной, и всяческой дичью пернатой, и вообще этой чертовой охотой – глядишь, еще объемся... Вернусь-ка я лучше обратно. От греха подальше...»
Окрестности были знакомы ему с детства. Кряхтя, он поднялся с травы и уверенно двинулся навстречу своей судьбе.
Небольшой замок, служивший ему охотничьей резиденцией в этих краях, находился невдалеке. Молодой вельможа шел не спеша, мурлыча себе под нос какую-то песню, по-видимому, собственного сочинения, так как время от времени он изменял в тексте отдельные слова и целые строки, недовольно морщился, если у него что-то не получалось, и удовлетворенно хмыкал, когда находил удачную метафору.
Углубленный в это занятие вельможа-поэт не смотрел, куда несут его ноги, что нередко случается с каждым из нас, когда мы идем по знакомой местности, имея вполне определенную цель и думая о каких-нибудь отвлеченных вещах. Позже он вспомнил, что по пути сделал большой крюк, но только небрежно пожал плечами: эка невидаль, всяко бывает. Ему и в голову не пришло, что может, это не случайность, не простое стечение обстоятельств, что как раз тогда, когда он приблизился к широкой трактовой дороге, рассекавшей пополам безбрежное море окружающего леса, как раз в том самом месте, прямо перед ним, раздался исполненный отчаяния крик:
– Спасите! На помощь!
Вернувшись из мира поэтических грез к суровой действительности, в которой люди страдают и умирают по-настоящему, а не понарошку, молодой вельможа поспешил на голос и вскоре увидел троих бродяг, окруживших посреди дороги одинокого всадника. Двое пытались стащить свою жертву с седла, а третий крепко держал за узду старую пегую клячу, такую жалкую с виду, что к ней никак не подходило гордое название «лошадь».
Не замедляя шаг, вельможа выхватил из ножен меч, одновременно поднес к губам мундштук охотничьего рожка и коротко протрубил в него. Резкий, пронзительный звук разнесся вокруг.
Бродяги вздрогнули и дружно повернули головы. Увидев на опушке вооруженного сеньора, они на мгновение остолбенели, а затем, не сговариваясь, бросились наутек в разные стороны.
«Трусы!» – презрительно подумал вельможа, подходя ближе к спасенному им путешественнику.
Это был седовласый старик лет шестидесяти, но еще довольно крепкий на вид и коренастого телосложения. Он был одет в поношенное крестьянское платье из грубой домотканой материи, видавшую виды соломенную шляпу и побитые старые башмаки, которые едва держались на его ногах.
Узнав своего спасителя, старик торопливо спешился и отвесил ему низкий поклон.
– Ваша светлость!
– Кто они такие? – спросил вельможа, имея в виду сбежавших бродяг. – Ты их знаешь?
– Нет, монсеньор, не знаю. Злодеи какие-то. Много их нынче развелось. Требовали, чтобы я отдал им коня и кошелек. А у меня-то кошелька и вовсе нет. Несколько су в за подкладкой – вот и все мое богатство... Не считая лошади, конечно.
– И оружия у тебя, как вижу, нет.
– Ничегошеньки, монсеньор.
– Так какого же черта ты сунулся в лес, коли безоружный? Смерти искал?
– Никакого ни черта, – испуганно перекрестился старик. – Меня Бог ведет.
– Ба! Да что ты говоришь?! Подумать только – сам Бог... А кто ты, собственно, такой?
– Готье меня зовут, монсеньор. Я служил на конюшнях отца вашей светлости – царство ему небесное! – пока не призвал меня Господь.
– Куда призвал?
– Сперва в монастырь, а теперича вот велел отправиться в путь.
Вельможа смерил старика оценивающим взглядом.
«Сумасшедший. Определенно, у него не все дома...»
– Говоришь, Бог ведет? Так почему же он привел тебя к разбойникам?
– Но ведь и спас от них, монсеньор, – возразил ему старик.
– Верно, спас... Гм. С моей помощью.
– Ну да, монсеньор, с помощью вашей светлости. И это большая честь для меня.
– Очень интересно! – сказал вельможа. – И куда же тебя Бог ведет? – спросил он таким тоном, каким обычно спрашивают: «Куда тебя черти несут?»
– Этого я сказать не могу, – серьезно ответил старый Готье, не уловив откровенной иронии в последних словах собеседника. – Это великая тайна, монсеньор.
– Тайна? – нахмурился вельможа. – Даже для меня?
– О, монсеньор! Для меня тоже.
– Ну и делишки! А как Господь указывает тебе путь?
– В том-то и дело, монсеньор! Каждое утро, просыпаясь, я уже знаю, что буду делать днем.
– Ах, так! Чудеса, да и только! Стало быть, ты знал, что я спасу тебя?
Готье отрицательно покачал седой головой:
– Нет, монсеньор, не знал. Но Господь известил меня, что сегодня я должен заночевать в охотничьем лагере вашей светлости.
Вельможа вдруг насторожился и подозрительно поглядел на него.
– А ты случаем не хитришь, любезный?
– О нет! – с жаром запротестовал старик, открыто и простодушно глядя ему в глаза. – Как я могу лгать вашей светлости! Так мне Бог сказал, и это святая правда.
– Странный ты человек, – констатировал вельможа. – Но как бы то ни было, получишь у меня и еду, и ночлег... А Бог что, запретил тебе брать оружие?
– Нет, монсеньор, не запрещал. Но у меня ничего не было.
– Что ж, это поправимо. Раз ты служил у моего отца, то я дам тебе оружие; так у Господа будет гораздо меньше хлопот с тобой. Уж очень неблагодарное это занятие – спасать кого-то чужими руками. И не больно надежное такое покровительство, осмелюсь утверждать. Не споткнись моя лошадь на ровном месте, лежал бы ты сейчас мертвый посередь дороги... Если, конечно, Господу не вздумалось бы ради забавы сразить твоих обидчиков стрелами небесными.
Он отказался от предложенного старым Готье весьма сомнительного удовольствия прокатиться на его кляче, и оба пошли пешком. Дорогой они разговаривали о зове Божьем, который вел старика к неведомой цели. Молодой вельможа уже остерегался открыто подтрунивать над Готье – все больше и больше он убеждался, что его неожиданный спутник не в своем уме.
ГЛАВА XV. МАРГАРИТА НАВАРРСКАЯ
– По-моему, сегодня я чертовски хороша. А, Матильда?
Слова эти, произнесенные нежным и мелодичным голосом, принадлежали очаровательной юной девушке, рассматривавшей свое отражение в большом, в человеческий рост, зеркале с таким откровенным умилением, которому наверняка позавидовал бы сам Нарцисс. Девушка очень нравилась себе, и в этом не было ничего удивительного, поскольку нравилась она всем без исключения, особенно мужчинам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
Филипп печально вздохнул, вспомнив о Луизе, сестре Габриеля, но в следующий момент оживился в предвкушении встречи с Амелиной, а на его щеках заиграл лихорадочный румянец нетерпения. С помощью Габриеля он быстро разделся, и вскоре на нем осталось лишь нижнее белье из тонкого батиста, а вся прочая одежда была аккуратно сложена на низком столике рядом с широкой кроватью.
Габриель протянул было руку, чтобы откинуть полог, но тут же убрал ее, едва лишь коснувшись пальцами шелковой ткани. Лицо его мгновенно покраснело до самых мочек ушей.
– Вам больше ничего не нужно? – спросил он.
– Все в порядке, можешь идти, – ответил Филипп. – Вижу, тебе не терпится поскорее улизнуть.
– Ну... Полагаю, госпожа Амелия не хотела бы, чтобы кто-нибудь увидел ее ночью в ваших покоях.
– Да, ты прав. В таком случае проверь, не вздумал ли какой-нибудь усердный служака встать на страже возле самого входа, а если да, то прогони его в конец коридора. За Гоше можно не беспокоиться – он вышколенный слуга, даже мне не признается, что видел у меня женщину... Пожалуй, это все. Будь здоров.
– Доброй вам ночи, – кивнул Габриель и торопливо покинул комнату.
С минуту Филипп стоял неподвижно, уставившись взглядом в дверь, и гадал, как долго ему осталось ждать Амелину и придет ли она вообще. Вдруг за его спиной послышался весьма подозрительный шорох. Он вздрогнул, резко обернулся и увидел, что из-за полога кровати выглядывает хорошенькая девичья головка в обрамлении ясно-золотых волос. Ее большие синие глаза встретились с его глазами.
– Ну! – нетерпеливо отозвалась она.
– Амелина... – пораженно прошептал Филипп. Теперь он понял, почему так смущался Габриель – в комнате пахло женскими духами!
Амелина соскочила с кровати на устланный мягким ковром пол, подошла к обалдевшему Филиппу и взяла его за руки. У него томно заныло сердце.
– Габриель угадал...
– Я все слышала. Он будет молчать?
– Будет, не сомневайся. – Филипп смерил ее изящную фигурку быстрым взглядом: она была одета лишь в кружевную ночную рубашку, доходившую ей почти до лодыжек. – Ты что, вот так и пришла?
Амелина тихо рассмеялась.
– Конечно, нет, милый. Хоть я и сумасшедшая, но не до такой же степени! Я разделась тут, а платье спрятала за кроватью.
– Боже мой!.. Ты...
– Да, – сказала она, страстно глядя ему в глаза. – Я уже все решила. Давно решила. Я знала, что рано или поздно это произойдет. И когда мы получили известие о твоем возвращении, я чуть не потеряла голову от счастья. Я ехала в Тараскон не на твою коронацию, а чтобы увидеть тебя, чтобы... чтобы быть с тобой здесь, в твоей спальне, чтобы принадлежать тебе... Ну, почему ты не целуешь меня, Филипп? Дорогой мой, любимый...
Он рывком привлек ее к себе и покрыл ее лицо нежными поцелуями. Затем опустился на колени и обнял ее ноги.
– Амелинка, родная моя сестричка...
– Нет, Филипп, – твердо произнесла Амелина. – Я больше не хочу быть твоей сестричкой – ни родной, ни двоюродной. Я хочу быть твоей любимой.
Филипп потерся щекой о ее бедро. Сквозь тонкую ткань рубашки он чувствовал тепло живого тела – такого соблазнительного и желанного. Амелина ерошила его волосы; ему было невыразимо приятно, и он постанывал от наслаждения.
– А знаешь, милый, никто не верит, что между нами ничего не было. Даже Гастон. Когда наш лекарь сказал ему, что я еще девственница, брат долго хохотал, затем разозлился, обозвал мэтра дураком и невеждой и чуть было не прогнал его. Мне едва удалось уговорить Гастона, чтобы он изменил свое решение.
– Бедный лекарь, – с улыбкой произнес Филипп. – За правду пострадал.
– А Симон, глупенький, так и не понял, что это он сделал меня женщиной.
Филипп по-прежнему стоял на коленях и обнимал ее ноги.
– У вас есть сын, Амелинка.
– Да, есть. Жаль, что не ты его отец.
– Симон мой друг, – в отчаянии прошептал Филипп.
– А я твоя подруга, и я люблю тебя. Больше всего на свете люблю. В детстве я так мечтала стать твоей женой, да и Гастон хотел, чтобы мы поженились, и очень неохотно выдал меня за Симона.
– Но ведь ты не возражала.
– А с какой стати мне было возражать? Если бы ты знал, что я пережила, когда мне стало известно о твоей женитьбе на кузине Эрнана. Я была убита, я думала, что умру, я не хотела жить! А Симон все утешал меня... И вообще, он такой милый, такой добрый, так меня любит... – Внезапное всхлипывание оборвало ее речь. – Но ты... Ты всегда был для меня самым лучшим, самым дорогим, самым милым, самым... самым... Господи! Да все эти годы я жила одной лишь мыслью о тебе... – Она всхлипнула снова. – Когда умерла твоя жена, я была беременна... Увы!.. И к счастью для Симона... Иначе я сбежала бы от него, приехала бы к тебе в Кантабрию, жила бы там с тобой, как твоя любовница, и чихала бы на все сплетни, на все, что бы обо мне ни говорили, как бы меня ни называли. Главное, что я была бы с тобой.
– Мне тебя очень не хватало, сестренка. Я часто думал о тебе, там, на чужбине...
Амелина вздрогнула всем телом. Филипп поднял голову и враз вскочил на ноги.
– Амелиночка, не надо плакать, родная моя. Все, что угодно, только не это. Или я тоже заплачу, я это умею.
Глаза его вправду увлажнились. Он взял ее руку и провел ею по своей щеке.
– Вот видишь! Не надо, прекрати, любимая.
– А ты делай что-нибудь, не стой, как вкопанный.
Филипп подхватил ее на руки и забрался вместе с ней на кровать.
– И что же теперь будет с Симоном? – спросил он то ли у нее, то ли у себя.
– Не знаю... И знать не хочу... Прости меня, Господи, грешную! – И Амелина прижалась губами к его губам в страстном поцелуе.
«Прости меня, Симон, грешного», – напоследок подумал Филипп, со всей ясностью осознав, что уже не сможет спасти мир от появления еще одной прелюбодейки.
Да и не хочет этого.
ГЛАВА XIV. В КОТОРОЙ МЫ ЗНАКОМИМСЯ ЕЩЕ С ДВУМЯ ПЕРСОНАЖАМИ НАШЕЙ ПОВЕСТИ, А ЗАТЕМ НАДОЛГО ПРОЩАЕМСЯ С НИМИ
Когда во время охоты он неожиданно упал с лошади, то счел это лишь очередным звеном в длинной цепочке досадных неприятностей сегодняшнего дня – далеко не лучшего дня в его жизни. Он даже не подозревал, что именно в этот день ему улыбнулась удача, а впоследствии и вовсе позабыл об инциденте, случившемся вслед за этим и во многом предопределившим его дальнейшую жизнь... Впрочем, обо всем по порядку.
Травля оленя была в самом разгаре, поэтому неудивительно, что никто из ее участников, включая слуг, не заметил его падения. Он же не позвал на помощь, не затрубил в рог, а лежа под кустом, страстно благодарил Бога, что при таком внезапном падении не разбился, ничего не сломал, даже как следует не ушибся и лишь отделался легким испугом.
«Ну, нет! – подумал он. – На сегодня с меня хватит. Я уже сыт по горло и олениной, и всяческой дичью пернатой, и вообще этой чертовой охотой – глядишь, еще объемся... Вернусь-ка я лучше обратно. От греха подальше...»
Окрестности были знакомы ему с детства. Кряхтя, он поднялся с травы и уверенно двинулся навстречу своей судьбе.
Небольшой замок, служивший ему охотничьей резиденцией в этих краях, находился невдалеке. Молодой вельможа шел не спеша, мурлыча себе под нос какую-то песню, по-видимому, собственного сочинения, так как время от времени он изменял в тексте отдельные слова и целые строки, недовольно морщился, если у него что-то не получалось, и удовлетворенно хмыкал, когда находил удачную метафору.
Углубленный в это занятие вельможа-поэт не смотрел, куда несут его ноги, что нередко случается с каждым из нас, когда мы идем по знакомой местности, имея вполне определенную цель и думая о каких-нибудь отвлеченных вещах. Позже он вспомнил, что по пути сделал большой крюк, но только небрежно пожал плечами: эка невидаль, всяко бывает. Ему и в голову не пришло, что может, это не случайность, не простое стечение обстоятельств, что как раз тогда, когда он приблизился к широкой трактовой дороге, рассекавшей пополам безбрежное море окружающего леса, как раз в том самом месте, прямо перед ним, раздался исполненный отчаяния крик:
– Спасите! На помощь!
Вернувшись из мира поэтических грез к суровой действительности, в которой люди страдают и умирают по-настоящему, а не понарошку, молодой вельможа поспешил на голос и вскоре увидел троих бродяг, окруживших посреди дороги одинокого всадника. Двое пытались стащить свою жертву с седла, а третий крепко держал за узду старую пегую клячу, такую жалкую с виду, что к ней никак не подходило гордое название «лошадь».
Не замедляя шаг, вельможа выхватил из ножен меч, одновременно поднес к губам мундштук охотничьего рожка и коротко протрубил в него. Резкий, пронзительный звук разнесся вокруг.
Бродяги вздрогнули и дружно повернули головы. Увидев на опушке вооруженного сеньора, они на мгновение остолбенели, а затем, не сговариваясь, бросились наутек в разные стороны.
«Трусы!» – презрительно подумал вельможа, подходя ближе к спасенному им путешественнику.
Это был седовласый старик лет шестидесяти, но еще довольно крепкий на вид и коренастого телосложения. Он был одет в поношенное крестьянское платье из грубой домотканой материи, видавшую виды соломенную шляпу и побитые старые башмаки, которые едва держались на его ногах.
Узнав своего спасителя, старик торопливо спешился и отвесил ему низкий поклон.
– Ваша светлость!
– Кто они такие? – спросил вельможа, имея в виду сбежавших бродяг. – Ты их знаешь?
– Нет, монсеньор, не знаю. Злодеи какие-то. Много их нынче развелось. Требовали, чтобы я отдал им коня и кошелек. А у меня-то кошелька и вовсе нет. Несколько су в за подкладкой – вот и все мое богатство... Не считая лошади, конечно.
– И оружия у тебя, как вижу, нет.
– Ничегошеньки, монсеньор.
– Так какого же черта ты сунулся в лес, коли безоружный? Смерти искал?
– Никакого ни черта, – испуганно перекрестился старик. – Меня Бог ведет.
– Ба! Да что ты говоришь?! Подумать только – сам Бог... А кто ты, собственно, такой?
– Готье меня зовут, монсеньор. Я служил на конюшнях отца вашей светлости – царство ему небесное! – пока не призвал меня Господь.
– Куда призвал?
– Сперва в монастырь, а теперича вот велел отправиться в путь.
Вельможа смерил старика оценивающим взглядом.
«Сумасшедший. Определенно, у него не все дома...»
– Говоришь, Бог ведет? Так почему же он привел тебя к разбойникам?
– Но ведь и спас от них, монсеньор, – возразил ему старик.
– Верно, спас... Гм. С моей помощью.
– Ну да, монсеньор, с помощью вашей светлости. И это большая честь для меня.
– Очень интересно! – сказал вельможа. – И куда же тебя Бог ведет? – спросил он таким тоном, каким обычно спрашивают: «Куда тебя черти несут?»
– Этого я сказать не могу, – серьезно ответил старый Готье, не уловив откровенной иронии в последних словах собеседника. – Это великая тайна, монсеньор.
– Тайна? – нахмурился вельможа. – Даже для меня?
– О, монсеньор! Для меня тоже.
– Ну и делишки! А как Господь указывает тебе путь?
– В том-то и дело, монсеньор! Каждое утро, просыпаясь, я уже знаю, что буду делать днем.
– Ах, так! Чудеса, да и только! Стало быть, ты знал, что я спасу тебя?
Готье отрицательно покачал седой головой:
– Нет, монсеньор, не знал. Но Господь известил меня, что сегодня я должен заночевать в охотничьем лагере вашей светлости.
Вельможа вдруг насторожился и подозрительно поглядел на него.
– А ты случаем не хитришь, любезный?
– О нет! – с жаром запротестовал старик, открыто и простодушно глядя ему в глаза. – Как я могу лгать вашей светлости! Так мне Бог сказал, и это святая правда.
– Странный ты человек, – констатировал вельможа. – Но как бы то ни было, получишь у меня и еду, и ночлег... А Бог что, запретил тебе брать оружие?
– Нет, монсеньор, не запрещал. Но у меня ничего не было.
– Что ж, это поправимо. Раз ты служил у моего отца, то я дам тебе оружие; так у Господа будет гораздо меньше хлопот с тобой. Уж очень неблагодарное это занятие – спасать кого-то чужими руками. И не больно надежное такое покровительство, осмелюсь утверждать. Не споткнись моя лошадь на ровном месте, лежал бы ты сейчас мертвый посередь дороги... Если, конечно, Господу не вздумалось бы ради забавы сразить твоих обидчиков стрелами небесными.
Он отказался от предложенного старым Готье весьма сомнительного удовольствия прокатиться на его кляче, и оба пошли пешком. Дорогой они разговаривали о зове Божьем, который вел старика к неведомой цели. Молодой вельможа уже остерегался открыто подтрунивать над Готье – все больше и больше он убеждался, что его неожиданный спутник не в своем уме.
ГЛАВА XV. МАРГАРИТА НАВАРРСКАЯ
– По-моему, сегодня я чертовски хороша. А, Матильда?
Слова эти, произнесенные нежным и мелодичным голосом, принадлежали очаровательной юной девушке, рассматривавшей свое отражение в большом, в человеческий рост, зеркале с таким откровенным умилением, которому наверняка позавидовал бы сам Нарцисс. Девушка очень нравилась себе, и в этом не было ничего удивительного, поскольку нравилась она всем без исключения, особенно мужчинам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88